Елена Сазанович - Всё хоккей Страница 27

– Он был моим другом, вы это знаете. Я, в отличие от вас, вряд ли бы смог вот так, просто рассуждать о его смерти или слушать подобные рассуждения!

– Ну что ж, можно в таком случае порассуждать о его жизни. – Макс не ответил на мой вызов и, напротив, угодливо подлил еще минералки в синий высокий бокал. – Хотя повторю, как бы ни цинично это прозвучало, жизнь его менее интересна, чем смерть. Возможно, этот хоккеист даже оказал ему услугу. Так бы никто и понятия не имел о скромном ученом с незапоминающейся фамилий Смирнов. А теперь об этом трубят газеты всего мира, вот вы даже книгу писать собираетесь. Смею полагать, не вы первый, не вы последний. Эта неприметная фамилия уж очень даже вонзилась в память каждому. Да, да, не смотрите на меня таким возмущенным взглядом. Я называю вещи своими именами. Смирнов лишь своей смертью прославился. Конечно, лучше бы это произошло не так рано, а хотя бы еще годков через тридцать, но тут мы решать бессильны. И потом, откуда нам знать, чтобы случилось с ним в этот день, если бы не удар шайбы? Он мог и под машину попасть, могла, в конце концов, начаться давка на стадионе от радости победы, и он бы в ней погиб. Да мало ли что могло быть! Тогда смерть бы его никто не заметил. А этот хоккеист… Благодаря ему он и прославился и, возможно, благодаря ему, труды Смирнова даже опубликуют и оценят, как знать. А вот сам Смирнов этому чемпиону оказал не очень хорошую услугу своей гибелью, вы не находите?

Макс пристально на меня посмотрел. Я ответил ему подобным взглядом. Я вообще сомневался, что все свои напыщенные речи этот красавчик произносит всерьез. Как-то уж слишком чувствовалась ирония ко всему происходящему. Но решил пока не замечать его иронии ни под каким предлогом. Так будет больше шансов, что он выскажется до конца. И в этих высказываниях по неосторожности промелькнет что-то для меня полезное.

Я равнодушно пожал плечами.

– Я не задумывался о том, кто кому какую услугу оказал. Разве можно задумываться об услугах в трагедии?

– А почему нет? Сами посудите, ведь этот хоккеист, не помню его фамилии, он и так был знаменит на весь мир! Ему подобная слава уж точно была ни к чему. Еще чуть-чуть и он мог быть признан лучшим хоккеистам мира. И в один миг стал признанным убийцей… Так не он ли в этой истории более пострадавшая сторона?

– В любом случае, он живой.

– О, да, это, конечно, много! Но будь на его месте человек послабее, мог бы от такой трагичной случайности, от угрызений совести и застрелиться. А если даже не покончить с собой… Ну, посудите, разве его жизнь не может превратиться в пытку? Знаете ли, с таким грузом жить не каждый выдержит. Правда, пишут, что он отправился в Канны восстанавливать нервы. Но как знать, каким он оттуда вернется.

– Вы так много читаете прессы, – не выдержал я и язвительно усмехнулся. – Там много сплетен.

– А знаете, без сплетен и жить было бы не так весело, согласитесь. Правда, веселиться могут лишь те, кто в этих сплетнях не фигурирует. Этому хоккеисту думаю не до веселья. Вот про кого любопытно книжку-то написать! От восхождения к закату. Нет, пожалуй, не к закату. Закат это нечто постепенное и размеренное. И падение не подойдет. На падение тоже нужно время. Здесь все стремительнее и страшнее. Пожалуй, от восхождения к смерти. Не один, оказывается, Смирнов умер. Я думаю, умер вместе с ним и его невольный убийца. Даже если его простят, клеймо то останется. И наверняка за спиной каждый раз перед матчем кто-нибудь да весело ляпнет: уж не прибьет ли он и на этот раз кого? Случайно.

– А вы жестоки.

– Не я жесток, а мир. Я всего лишь часть этого мира, очень маленькая часть. Хоккеист этот поболее для мира значил. Гордость нашего спорта! И возможно жестоким-то и не был, но поступок совершил жестокий, хоть и невольно. Ему, пожалуй, тяжелее, чем любому преступнику, если он, конечно не подлец окончательный. Вот его-то совесть с чисто психологической, научной точки зрения интересней всего понаблюдать. И про это написать книгу. Пожалуй, я за это возьмусь. Возможно, еще смогу помочь ему как психолог. А вы помогите мне.

– В каком смысле? – нахмурился я.

– Ну, вы же журналист, у вас наверняка имеются связи. Постарайтесь добыть его телефончик, а лучше всего адрес, говорят, он по прежнему адресу теперь не живет, скрывается, ну это понятно.

– Боюсь, ничем вам помочь не могу, – резко отрезал я. – Я здесь недавно и связи мои ограниченны. Спортом же я и вовсе не увлекаюсь.

– Да? – искренне удивился Макс. – Я был уверен, что вы, по меньшей мере, мастер какого-нибудь вида спорта. Такой мощный торс, такая крепкая фигура, такая уверенная походка. Да и мускулы немалые под вашей одеждой я угадываю.

– Да, занимаюсь на тренажерах, хорошо плаваю. Спорт для меня это здоровье, и все, – я не на шутку разозлился.

Прежде всего, Макс поставил меня в такое положение, когда я должен постоянно оправдываться. К тому же и разговор начинал раздражать. Я уж точно пришел не за тем, чтобы обсуждать: есть ли у меня совесть или нет? Мне нужно было узнать про Смирнова что-то такое, чтобы эту самую совесть успокоить и успокоиться самому. И, конечно, спросить про исчезнувшую папку. Поэтому я решил взять инициативу в свои руки, переведя разговор на другое. И задал неожиданный вопрос. И попал в цель.

– Кстати, у Смирнова в день похорон пропала важная папка. Вы случайно не в курсе?

Макс вздрогнул. Именно вздрогнул, я не преувеличил. И его очень светлые, словно стеклянные глаза, настороженно забегали по моему испытывающему лицу.

– Папка? Вы говорите папка? – взволнованно переспросил он. И взъерошил свои русые, густые с еле заметной проседью волосы.

– Вы что-нибудь об этом знаете? – я вновь почувствовал себя следователем и буквально впился в Макса взглядом.

– Безусловно! Безусловно, знаю! – выдохнул он, налил уже себе полный стакан минералки, залпом выпил.

Я опешил. Неужели вот так просто он выложит все карты на стол. Мне даже стало досадно.

– И что вам известно об этой папке?

– То, что она точно была! Он мне даже сам ее показывал накануне смерти. Помню, он похлопал по ней, она была такая синяя, прозрачная, нет, точнее голубая. Он похлопал по ней и сказал: «Вот она и докажет: зря я прожил жизнь или не зря. Что меня, возможно окончательно утешит. Или расстроит». Помню, я попытался взять из его рук папку, справедливо думая, что он протягивает ее именно мне, но ошибся. Он резко отдернул руку и добавил: «Нет, это я пока никому не покажу. Даже тебе, хоть ты мне и близкий друг, и коллега, и возможно, более всех бы понял меня». Я спросил, не очередное ли это его открытие в области психологии? Он сказал, что возможно. Но не это главное. Главное, это открытие в жизни и смерти. В том, что смерть никогда не бывает случайностью. Помню, он еще громко повторил: «Никогда!» И в любой, даже самой нелепой, самой неожиданной, самой внезапной смерти всегда кто-либо повинен, хотя бы и косвенно. И все мы в той или иной степени являемся убийцами. Впрочем, этим ответом он меня не сразил, я давно знал, что он работает над этой проблемой, и никогда этого не скрывал. Это был его конек, его сумасшедшая идея, его фетиш. Помню, я это ему так и сказал. Но он как-то возбужденно на меня посмотрел и уже торжественно заявил: нет, тут дело не в психологии, это вторично, и было бы преступно думать только лишь о науке, здесь главное найти истину в ее материальном значении и доказать ее на основе реальных фактов.

Я плохо понимал, о чем говорит Макс и уж совсем не в силу был понять, что имел в виду Смирнов. Но интуитивно почувствовал, что эта папка с его последним трудом жизни представляет огромный интерес, возможно, не только для науки. И как знать, вдруг и для меня лично. Что если Смирнов на основе собственного примера хотел доказать, что убийцами являются все. Вдруг и он сам кого-то, пусть невольно, но убил. Этот было бы для меня весьма кстати.

– Так где, где эта папка? – поторопил я Макса, прервав его малопонятную речь.

Он удивленно на меня посмотрел.

– А я откуда знаю? При мне же Юрка и спрятал ее в ящик стола, и запер на ключ. Вот, пожалуй, и все, что мне известно. Но, поверьте, я не меньше вашего встревожен ее исчезновением. Когда исчезают неопубликованные труды ученых после их смерти, это знаете ли, всегда катастрофа.

Я не мог понять, либо Макс сейчас оправдывается за первую реакцию, когда я спросил его про папку. Либо и впрямь напуган ее исчезновением.

– Но тогда непонятно, как она могла пропасть, – я недоуменно развел руками. – Надежда Андреевна говорит, что отчетливо помнит, как накануне своей смерти он при ней спрятал эту папку и взял ключ с собой. А потом были похороны. И с тех пор никто больше ее дом не посещал.

– Кроме вас, – ненароком заметил Макс.

– Да, кроме меня. Но я появился в их доме, когда уже было обнаружено исчезновение папки.

– М-да, у вас замечательное алиби, чего нельзя сказать о нас, о его друзьях и коллегах, которые пришли провожать его в последний путь, – с какой-то нарочитой горечью сказал Макс.