Евгений Лукин - Нон-фикшн Страница 27

Ересиарха можно понять. Уж больно безотрадная в противном случае возникла бы картина: вот, отдохнув в субботу, Бог окидывает последним взглядом содеянное, после чего в течение шести дней решительно предает небытию сначала людей, потом зверей земных, рыб, светило ночное, светило дневное, деревья, траву – и, смешав напоследок небо с землёй, удовлетворённо гасит свет.

И видит, что это хорошо.

2003

С приветом из 80-х!

Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..

Обидно... Прочел в «Интернете» статью П. Амнуэля «Время сломанных велосипедов», где тот объявил во всеуслышание из далекого Израиля, что «научная фантастика в России умерла», и что последний гвоздь в крышку ее гроба вогнал волгоградец Сергей Синякин. Вот ведь какая несправедливость! Всю жизнь я добивался этого высокого права: гвоздочков припас, молоток заготовил – и нате вам! В последний момент отпихивают от гроба. А главное – кто? Друг и земляк...

Ладно, не удалось крышку приколотить – дайте хоть осиновый кол водружу...

Для меня фантастика не просто литературный прием. С ее помощью я пытаюсь разобраться в фантасмагории, которую мы в силу привычки именуем реальностью. А вот с так называемой «научной» фантастикой отношения у меня всегда были несколько натянутые. Видите ли, двадцать лет назад слово «научная» применительно к фантастике означало – помимо всего прочего – «прогрессивная», «хорошая» и даже «советская». Отсутствие же «научности» свидетельствовало об антикоммунистической направленности произведения. Говорю не понаслышке – в 1984 году нас с женой, представьте, по этому поводу чуть из города не выперли.

Помню, как я был взбешен, обнаружив, что американец Карл Вагнер пишет хоррор в гоголевском ключе, в то время как от советских фантастов требовали познавательных приключений в духе мсье Жюля Верна.

Была и другая причина неприятия – чисто филологическая. Дело в том, что сам термин «научная фантастика» представляет собой очевидную бессмыслицу, поскольку наука и искусство несовместимы по способу отражения действительности. Научно-фантастическая художественная литература (с научной точки зрения) не более реальна, чем пятиугольный треугольник.

Мне возражали: да мало ли в нашем языке бессмысленных словосочетаний! «Красные чернила», «белая сирень». И ничего – привыкли, употребляем.

Согласен. Однако никто не требует от красных чернил, чтобы они были одновременно и красными, и черными. А научную фантастику в лучшие ее дни, помнится, объявляли чуть ли не венцом творения – сплавом искусства и науки.

Но сплава не может быть по определению – возможна только смесь. Что такое вообще НФ, как не беллетризованный научпоп? Берем щепотку искусства, щепотку науки, бросаем в котел, ставим на слабый огонь и помешиваем до полной готовности.

Ну хорошо, а если бросить в котел не одну, а две щепотки науки? В этом случае, согласитесь, варево выйдет в два раза научнее... А если одну щепотку науки и полщепотки искусства? Да то же самое! Варево выйдет в два раза научнее.

То есть чем бездарнее, тем научнее...

Но, слава богу, повывелись у нас наконец (если верить П. Амнуэлю) старикашки эдельвейсы, лезущие в литературу лишь по той причине, что недостаток образования лишил их возможности изложить очередное свое открытие в терминах и формулах...

Заинтригованный читатель спросит: «Так что за гвоздь-то?» Последним гвоздем в крышку гроба НФ, чтоб вы знали, явилась, по мнению П. Амнуэля, повесть Сергея Синякина «Монах на краю Земли», собравшая чуть ли не все призы и премии в российской фантастике за 2000 год. Поскольку повесть была опубликована в журнале «Если», сюжет ее вам, очевидно, известен: бывшего аэронавта Штерна гноят сначала в лагерях, затем в психушках, поскольку в одном из полетов он наткнулся на небесную твердь над плоской Землей, посягнувши тем самым на истинность учения марксизма-ленинизма. Затем бедолагу и вовсе убивают. Такой вот незамысловатый сюжетец.

Впрочем, передаю слово П. Амнуэлю:

«...в конце ХХ века на страницах научно-фантастической повести заставить героя страдать из-за идеи плоской Земли... Как же надо не уважать научно-фантастическую идею как таковую, как пренебрежительно нужно относиться к жанру научной фантастики, чтобы всерьез написать такое!»

Но он это предвидел:

«...неизбежно должно было появиться произведение в своем роде эпохальное, доказывающее самим своим существованием, что поджанр научной фантастики в ее русском варианте умер и похоронен».

И далее:

«Монах на краю земли» действительно стал вехой в развитии фантастики в России за последние десять лет. К чему все шло, к тому и пришло».

Ну, Синякин!.. Как тут не вспомнить незабвенного Оскара Уайльда? «Я плачу не о Нем, а о себе... Все, что делал этот человек, делал и я. И все-таки они меня не распяли...»

Собственно, на этой пронзительно-завистливой ноте можно было бы и закруглиться, тем более что в целом я согласен с выводами П. Амнуэля. Да, НФ приказала долго жить. Да, «Монах на краю Земли», действительно, веха. С выводами-то согласен, а вот с доводами... Судите сами:

«За десять лет мы потеряли читателя, и у меня нет оснований это мнение оспаривать...»

«Вкус у читателя был испорчен, читатель пожелал иметь что-нибудь подобное и от русских авторов.»

Начнем с того, что единого читателя у нас нет и не было. Так называемый широкий читатель советских времен – не более чем фантом, порожденный скудностью книжного ассортимента и распавшийся еще в годы перестройки. Псевдолюбители охладели к фантастике: кто схлынул в политику, кто в экстрасенсорику, кто к эльфам в рощу... Оставшиеся же и вновь народившиеся читатели разбились на отдельные группы, каждую из которых следует рассматривать особо. Поклонники технической НФ, по признанию П. Амнуэля, и вовсе сказались в нетях.

Так что злоупотреблять словом «читатель» в наши дни как-то, знаете, некорректно. Все равно что злоупотреблять словом «народ».

Но вернемся к тексту.

Расправившись таким образом с читающими россиянами, П. Амнуэль плавно переходит к россиянам пишущим:

«Проблема, однако, в том, что потеря читателя неминуемо влечет за собой потерю авторов, поскольку между этими процессами существует положительная обратная связь».

Святые слова! Если не считать предыдущей натяжки, мысль развивается безупречно. Дальше:

«Рынок требует!», «Клиент всегда прав!» и так далее. Русских фентэзи сейчас на рынке не меньше, чем западных, а уровень (в среднем, естественно, ибо у всякого правила есть счастливые исключения) ниже – повторение всегда хуже оригинала, даже если потребители русской фентэзи утверждают обратное. Читатели впитали и эту продукцию, еще больше испортив себе вкус, после чего...»

Ну что ж, самое время перейти от общего к частному и доказать на примере Сергея Синякина, сколь выродился вкус российского читателя и сколь низко пал в России уровень фантастической литературы. Превзойти в низкопробности наше современное фэнтези – это ведь, согласитесь, уметь надо...

И тут совершенно неожиданно следует осечка:

«Нет, господа, – признается вдруг П. Амнуэль, – сюжет, фабула, композиция – это последнее, по поводу чего я бы бросил в автора камень».

Вот те клюква!.. А как же все вышеизложенное?

Однако камень бросить необходимо. Иначе – конфуз. Иначе выяснится, что, кроме возмутительного образа плоской Земли, критику придраться не к чему. Камня, правда, не находится, и в дело идут махонькие камушки:

«...характеру Штерна нельзя отказать в формальном правдоподобии».

Вроде попал... Ан нет! Потому что вскоре читаем:

«...жизненно выписанный Штерн...»

Да, кажется, к герою не придерешься. Направление бросков приходится сменить:

«...нечто похожее уже много раз мы читали, новых деталей у автора нет...»

«Так же не нов и часто встречался в литературе герой: романтик, в одиночку борющийся с косной системой».

(Даже не берусь гадать, что привело П. Амнуэля к такому выводу. Этак можно назвать романтиком и утопающего. Но поскольку статья целиком состоит из подобных неточностей, по мелочи придираться не стану.)

Едем дальше:

«Открытие, ради которого герой по сути отдал жизнь, тоже не ново...»

«Единственная, повторяю, претензия: отсутствие новизны».

От себя добавлю, что также не новы вопросительные знаки и запятые, встречающиеся в повести сплошь и рядом...

Как-то даже, знаете, неловко объяснять профессиональному писателю П. Амнуэлю, в чем именно должна заключаться новизна литературного произведения.

Лучше Витезслава Незвала не скажешь:

«Логически стакан относится к столу, звезда – к небу, двери – к лестнице. Поэтому эти предметы мы не видим. Необходимо было звезду положить на стол, стакан поставить вблизи пьяных ангелов, а двери поместить по соседству с океаном. Речь шла о том, чтобы сорвать маски с действительности, придать ей светящиеся формы, как в первый день творенья». (Из поэтики Незвала)