Михаил Бочкарев - Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание Страница 27

Из-за грохота фонограммы слушатели почти не замечали похабного вокала, зато ясно видели извивающуюся на сцене, словно в оргазмическом экстазе, артистку, одетую так скудно, как одеваются пожалуй только африканские голодающие дети. Лавандышева работала на износ, и было видно сразу, что девушка, несомненно, имеет талант. Нет не музыкальный конечно…

В тот момент, когда Катерина оглаживая страстно, оголенные загорелые ляжки, довывала последние строчки своего хита, повторяя рефреном любимую публикой фразу: — «А ты любил меня так мало… А я в впотьмах тебя искала…» мимо ее носа, дружной стайкой пролетели три удивительного вида мухи. Одна вся белая, будто испачканная в муке, за ней темная, с длинными лапками и красной головкой (певице даже показалось что муха наряжена микроскопической кепочкой с длинным козырьком), а третья вообще серебристая, вовсе не похожая на живое существо, а скорее на миниатюрный микроавтобус бороздящий пространство при помощи сверкающих механических лопастей. Увиденное настолько поразило Лавандышеву, что она вместо последней строчки осоловело спела: — «А я… мухой засверкала…», на что Фарух, недобро посмотрев из-под густых бровей, ничем неотличимых от его таких же густых усов, показал подопечной тайный знак, который означать мог только одно — «Еще раз такое выкинешь! Будешь всю жизнь в коктейль-баре на Тверской, об шест задницей тереться!».

Звезда, угрозу поняла, а потому тут же выкинула из головы насекомую небывальщину, и с удвоенной страстью вздымая точеную пластическим гением грудь, допела песню, послав на коде воздушный поцелуй в толпу, шальной пулей доставшийся восемнадцатилетнему очкарику в первом ряду. Юный отрок от этого задышал часто-часто и прижался к бортику ограждения словно намагниченный, скрывая восставший мгновенно в шортах, свой юношеский, измученный хозяйским каждодневным вниманием, идентифицирующий его, очкариковскую половую принадлежность, орган.

Катерина, запыхавшись, словно после стометровки, отрывисто призналась в любви собравшимся на концерт зевакам, прошлась по сцене как по подиуму, и внезапно нагнулась за брошенным кем-то букетиком цветов, моментально впечатлив всю мужскую составляющую публики. Впечатлила она ее тем, что из-под лоскутка, исполняющего роль юбки, открылось жадным взглядам самое сокровенное и желанное певицино великолепие, толи вовсе не прикрытое ничем, толи прикрытое такой тоненькой ниточкой трусиков, что и смысла в них никакого не было. А осчастливленный воздушно очкарик, видя звездные врата в блаженство, чуть не излился прямо на бортик, миллионами своих возможных потомков.

Лавандышева, жарко дыша в микрофон объявила новую песню и когда прозвучали первые аккорды, на сцену, совершенно незапланированно, взявшись непонятно откуда, выскочили три, по всей видимости, подтанцовщика. Странно одетые они необъяснимым образом напомнили кого-то опешившей эстрадной фурии. Она, взглянув на продюсера Сраакашвилли, вопросительно замерла.

Тот и сам ничего не понимая, махнул косматой лапой, куда-то в пространство, что означало — «Пой дальше, не твоя забота», а сам решил, что кто бы это ни были, ни копейки от него не получат, за свою самодеятельность.

Звезда отвернулась и запела, но только вместо слов безобидной вобщем-то песенки о неразделенной любви, вылетело изо рта Лавандышевой такое матершинное, поэтически срифмованное безобразие, от которого на всем теле Фаруха ощетинилась густая кавказская растительность, а публика дружно отшатнулась от сцены возвращающейся в океан волной. Остался у бортика ограждения только бедный очкарик, будто намертво приклеенный к древесине. Однако Лавандышева совершенно не осознавая всей дикости пропетого ей, под примитивный аккомпанемент, ругательства продолжила извергать из себя, срывающимся визгом, продолжение похабщины. Фарух Сраакашвилли, осел на две половинки мясистого таза и скрылся от позора косматыми ручонками, а сзади певицы-матершинницы словно вокруг кострища мирового пожара, танцевали хаотические танцы три странных персонажа.

Самым колоритным из них, был толстенный здоровяк под два метра ростом, одетый в сверкающие металлические доспехи на каждом сантиметре которых блестели в лучах солнца логотипы фирмы SAMSUNG, он выдавал такой отменный брейк, изображая сломанного робота, что пожалуй, будь этот танец нынче в моде равных его мастерству не нашлось бы. Другой, в белой балетной пачке с тонкими тростинками ног, крутил пируэты из лебединого озера и улыбался блаженной улыбкой, словно выступал перед самим министром культуры, а третий — заросший бородой, похожей на березовый веник, с пивным животиком, торчащим из-под грязной майки с надписью «Manawar», отплясывал кабалистические ритуальные танцы, не попадая в ритм, и плескал себе под ноги пиво из алюминиевой банки. На его шевелюре, словно приклеенная, колыхалась флажком красная бейсболка.

Вакханалия продолжалась до тех пор, пока Сраакашвилли, не в силах больше терпеть срамное шоу, вскочил бешено и, подбежав к оператору, выдернул шнур электросети из розетки. Музыка тотчас стихла и в гробовом молчании Лавандышева допела акаппельно тошнотворную фразу:

— … бородавчатая мразь, без разбора всем далась…

Оборвав себя на полуслове, звезда непонимающе уставилась на звукорежиссера, изобразив при этом крайне недовольную гримасу. К слову сказать, сама Катерина была совершенно уверена, что пела она вовсе не мерзкие частушки, а незамысловатые куплеты своего супер-хита. Как у нее получалось, мыслить в голове одно, а произносить совершенно другое, сказать трудно, вероятнее всего причиной такой вербальной трансформации служили трое танцоров, которые были никто иные, как молодой человек по имени Василий, ангел белокрылый и холодильник марки «SAMSUNG», преобразившиеся в новых персонажей.

Пока Лавандышева стояла с наглым видом принцессы, у которой на носу свадьба, а наряд еще не пошит, кто-то посообразительнее из толпы, кинул в нее огрызком яблока. Такого приема, эстрадная особа не ожидала никак. Она принялась выискивать обидчика в толпе и тут увидела, как сотни рук воспрянули ввысь и словно по команде обрушили на певицу весь хлам, который только можно было найти под ногами. Лавандышева, пригнувшись как пехотинец, спасающийся от перекрестного огня побежала прочь со сцены. Кубарем скатившись со ступенек, она влетела в припаркованный тут же лимузин, взятый Фарухом на прокат, и завопила водителю:

— Гони!

В этот же миг в лимузин всосалось тело продюсера Фаруха. Взгляд его был ужасен. Катерина непонимающе открыла рот, но сказать не успела ничего, так как град импровизированных снарядов обрушился на автомобиль, сотнями глухих шлепков. Лимузин тронулся и завизжав резиной помчался прочь.

Что происходило в нутрии его, одному богу известно…

Метатрон поднялся с кресла и прошелся перед Елисеем молча. Нистратов чувствовал, что настроение божественного существа изменилось. В воздухе появилось напряжение, как перед грозой, так и казалось, что вот-вот шарахнет молния. Метатрон остановился, рассеяно глядя куда-то в темный угол комнаты, и тихо произнес:

— Конечно же, ты не догадываешься, почему мы нарушили твою размеренную жизнь, вручили тебе эту сумку и пригласили сюда? — он посмотрел на Нистратова серьезным взглядом и по затылку Елисея Никаноровича пробежал холодок, — Много кто не хотел этой нашей встречи, и поэтому мы постарались запутать следы, но все равно случились промашки. Взять хотя бы случай на вокзале…

— Крысы?

— Именно! Но слава великому проистечению, ты не побоялся приехать сам. Хотя мы на это не надеялись. В этом деле замешано много, очень много сил и у всех свои интересы. Но для людей, для основной массы человечества, такие перемены вовсе ни к чему…

— О чем вы, — непонимающе Елисей следил за Метатроном, который снова принялся мерить комнату мелкими шажками.

— А ты разве ничего не заметил?

— А что я должен был заметить?

Лысый посмотрел на Носфературса недоверчиво.

— Ты что, правда не замечаешь ничего необычного? — сказал он почти шепотом.

— Это вы о чем?

— За последнюю неделю в объективной реальности произошло несколько изменений, которые никак не предусмотрены графиком судьбы. Они вносят существенный дисбаланс в событийную колею, и это грозит обернуться крахом не только для людей, но и для всех нас! — он произнес это с таким трагизмом что, Елисею-Носфературсу, показалось — речь идет как минимум о ядерной катастрофе планетарного масштаба.

— Подождите, — насторожился Нистратов нахмурившись, — я никак не пойму о чем вы?

— Да как о чем! — взорвался Метатрон, — Да хоть бы, о останкинской телебашне!

— О телебашне? А разве это не очередная газетная утка? Они же всегда черти что пишут…

— В этот раз все серьезнее. За те двое суток пока ты находишься здесь, произошло еще кое-что и произойдет в будущем, если мы не среагируем решительно…