Анатолий Ким - Онлирия Страница 27

– Что-то я ничего не пойму… Лечу от Гибралтара на Нью-Йорк, и вот почему-то снесло меня к Бермудам.

– Ничего удивительного, парень. Нью-Йорк не принимает. Установил заградительную зону вдоль побережья до самого Бермудского треугольника.

– Что же делать?

– На Нью-Йорк лететь нельзя, – отвечал левитатор, могучего сложения человек с густыми сросшимися бровями. – Двигаться можно на Майами, далее на Хьюстон и к Санта-Фе.

– Что? Только в этом направлении? – недоуменно вопрошал Френсис Барри.

– Вот именно, – был ответ. – По этому коридору можешь лететь свободно хоть до самых Гавайев.

– Но почему именно по этому?.. И кто это установил? – возмутился Френсис

Барри.

– Я это установил, – ответил с насмешливым вызовом незнакомец. – Тебя это устраивает? Ты думаешь, для чего мне надо было бы тут крутиться? И вообще – тебе, кажется, неизвестна моя персона. Я д. Нью-Йорк… Что, не ожидал такой встречи?

– Но я вам ничего плохого не сделал вроде бы… – смог только и вымолвить в ответ Френсис Барри. – Я один из первых клубных тренеров Нью-Йорка… Я работал, выходит, на вас…

– А сейчас ты работаешь на Европу? – с резким смехом выкрикнул Нью-Йорк. -

Ну и возвращайся туда обратно. А в Америке тебе уже нечего делать, у нас-то все в порядке… Только в двух штатах еще не набрано клиентов, я же говорю: в Нью-Мексико и на Гавайях. Лети туда или – обратно в Европу! – И, отведя в сторону луч прожекторного фонаря, д. Нью-Йорк досадливо насупил свои густые брови. – Не свети мне в самые глаза, пожалуйста, – сердито попросил он.

– Но я почему-то забыл формулу ОН-1, – безнадежным голосом молвил Френсис

Барри, тотчас выключив фонарь. – Невероятно, но так получилось, мистер

Нью-Йорк… Что-то не в порядке с моею головой.

– Это твои проблемы, – сухо и спокойно констатировал д. Нью-Йорк. – Я сказал тебе все, что хотел. Бай-бай!

И, тоже потушив фонарь, д. Нью-Йорк с места стремительно, мгновенно удалился сразу на огромное расстояние и стал невидим. Френсис Барри вновь остался в одиночестве – в виду Бермудских островов, без уверенности в полете, позабывший молитву летателей…

Медленно продвигаясь в ночи к далекому еще острову, угрожающе быстро теряя высоту, летатель подумал об оставленном несколько дней назад в Марокко ученике, который таким же образом, наверное, потерял волю и чувство полета.

Ничем он тогда не смог помочь любимому ученику, другу, и даже, спохватился он сейчас, не удосужился напомнить ему о формуле ОН-1: может быть, ученик также забыл по необъяснимой причине заветную молитву.

Френсис Барри остался один над темным и неразличимо громадным океанским простором, испытывая острое, как укол в самое сердце, чувство вины перед оставленным в Марокко учеником, и в это мгновение их общего времени, ранним жемчужно-розовым рассветом, который наступал на Гибралтаре часа на четыре раньше, чем на Бермудских островах, Валериан Машке стоял на плоской крыше маяка. С нее только что на его глазах спрыгнули четверо богатых алжирцев в фесках, привязанных к головам темными шарфами, в длинных одинаковых балахонах, из-под которых выглядывали шаровары ярких цветов. Весело, гортанно перекликаясь, громко хохоча в прозрачной тишине утра, четверо алжирцев благополучно отлетели в голубизну залива и вскоре превратились в едва заметные точки.

И, глядя им вслед, Валериан Машке как бы в одно мгновение от начала и до конца целиком проследил историю возникновения, развития и, наконец, нынешнего преосуществления левитации. Бог создал нашу вселенную, связав все ее отдельные части между собою законом всемирного тяготения и окружив мироздание единым гравитационным полем. В этом мировом поле все вещественные отдельные предметы тяготеют друг к другу, и поэтому человек может ходить по земле, точно так же как бегают по ней звери и ползают муравьи. И лишь духовные тела ангелов, единородных детей Божиих, не подчинены своду гравитационных законов вселенной – для них существуют свои законы. Поэтому они, созданные в духовном теле, могут летать без крыльев в воздухе – и даже в безвоздушном пространстве. Духовным телам ангелов крылья не нужны, в древности ими пользовались лишь для красоты и достижения сходства с птицами.

Человек же, обладающий Адамовой душою, но не духовным телом, летать без крыльев не имеет права. Только с нарушением вседержащего гравитационного закона возможна сегодня человеческая левитация. Поэтому с этой минуты мне становится совершенно ясно, что, беря не из рук Бога дар свободного полета, мы снова повторяем первородный грех – опять воруем у Него то, что Он по доброте Своей хотел бы даровать Сам…

Когда в Нью-Йорке, на Уолл-стрит, Френсис Барри впервые прошептал мне на ухо молитву и затем приказал перелететь к противоположному небоскребу на уровне сто девятого этажа, я не смог этого сделать, хотя надлежало преодолеть всего каких-нибудь двадцать – двадцать пять метров. И тогда Френсис крепко прижал меня к себе и, стоя спиной к улице, выкинулся вместе со мною из окна… Но он не ангел, Френсис Барри, нет. Он любил курить, буйные кудри его и борода пропахли табачным дымом. И он не демон – труслив как заяц и, несмотря на свое поистине богатырское сложение, всегда боялся малейших конфликтов с соседними компаниями в кабаках, особенно если там были темнокожие парни… И все же кто-то ведь научил Френсиса Барри летать!

Мне бы очень хотелось узнать, кто наши учителя…

Но теперь уже поздно, я этого не узнаю. Потому что сейчас прыгну с крыши маяка. Я не могу не сделать этого. Надя, Наденька милая! Ты говорила, что вышла за меня только из-за моего голоса: мол, таким голосом может петь титан, полубог, способный раздвинуть головою камни и выйти из горы, в которую он был заточен. Ну, не знаю, для чего такому громиле еще и петь, но я был счастлив, Надя, что тебе нравится мой уникальный бас. И однако, когда я познакомился с Френсисом Барри, для меня все перестало существовать, кроме полетов. Я могу сказать, что каким-то непостижимым образом я и на самом деле пожертвовал нашим малышом, о чем ты как-то сказала мне: такой маленький, такой милый и так рано ушел, – пожертвовал и тобою. Музыка, пение тоже стало для меня делом второстепенным, далеким. Один лишь полет остался в моей жизни.

Вот я и стою теперь на крыше маяка близ Танжера; пока мне никто не мешает, но я уже слышу звуки шагов множества ног, гремящих по железным ступеням винтовой лестницы внизу, еще далеко, у самого основания круглой башни. Я понимаю теперь, что, украв у Бога знание полета, учитель передал его мне: в моих руках похищенная драгоценность… Но мне хочется летать, и это уже неодолимо. Когда впервые Френсис отпустил меня в воздухе и я полетел рядом с ним, я почувствовал, что люблю эту мгновенно познанную свободу больше жизни.

И великое преображение произошло во мне: я перестал бояться смерти. Отныне все мои действия и чувства совершались и зарождались в чудесном пространстве, свободном от страха смерти…

И с улыбкой радости на лице я разбежался и бросился вперед, в воздух, всем сердцем устремляясь в голубую пустоту предутреннего моря. В последний миг услышал, как из люка, выводящего на крышу маяка, выплеснулись, словно звонкие фонтаны, голоса молодых людей – юношей и девушек. И еще я помню, что вовсе не полетел – сразу же камнем пошел вниз, соскользнув в пустоту мимо мелькнувшей белой крашеной стены маяка.

И тотчас увидел пуховые белые облака в синем небе над дальним берегом озера, посреди которого плыла странная пара: маленькая лодочка с одинокой фигурой человека и рядом белый лебедь с задумчиво изогнутой шеей. И я сразу же вспомнил, что это за озеро, вспомнил, какое имя у лебедя: Эмиль.

Я стоял на дороге, которая приблизилась по берегу почти к самой воде озера, в моей руке была длинная странническая палка, на мне был великолепный дорожный костюм: широкая блуза с отложным воротником, короткие штаны-шорты до колен, шерстяные носки и крепчайшие башмаки на пластиковой подошве, не знающей износа.

В самом начале, после того как я возник на берегу озера, мне все стало ясно, и память моя пробудилась вся. Я прожил не бог весть какую замечательную жизнь, и если бы не встреча с двумя людьми в той жизни, она осталась бы для меня навечно нежеланной и беспамятной.

Первая встреча – это ослепление от внезапно вспыхнувшего перед глазами зарева, зимний холод и обрамленный леденящим морозом аромат молодого женского тела: в тридцать лет я нашел жену в снежном сугробе глухой ночью на окраине Москвы…

Вторая встреча – это учитель бескрылого полета Френсис Барри. Однажды я увидел его, избиваемого двумя сопляками в затрапезном кафе в районе плац

Пигаль, во время своих ночных прогулок по грешному городу Парижу; пришлось мне решительно вступиться за беспомощного гиганта…

Теперь – после падения с крыши маяка в Танжере, на берегу Гибралтарского пролива, – я возник на берегу Гавринского озера, в России, там, где когда-то строил и так и не достроил свой дом. Я не знал еще, сколько лет длилась протяженность моей смерти, уцелел или рухнул дом после удара в мгновение