Арон Тамаши - Абель в глухом лесу Страница 27

— Передайте, что завтра либо послезавтра приду, — сказал я моему земляку.

— Этого я тебе не советовал бы, — ответил он.

Я посмотрел на него с удивлением, и тогда он добавил:

— Потому не советовал бы, что отец твой велел тебе свой долг исполнять как положено и оставаться на месте, что б ни случилось.

— Велеть-то легко, — сказал я горько.

Потому что в эту минуту все во мне против отца восстало. Да оно и понятно: ведь я и собственным разумом, на своих ногах стоя, успел жизнь испробовать, видел, что не все оно так и хорошо, как он думает или делает. А я поновей его человек, у меня еще долгая жизнь впереди маячит, и не хотелось мне даже вдали от него по его же указке жить. Но, как ни сильно я был против него настроен, все же о четвертой божьей заповеди не забыл и потому спросил только:

— Больше, значит, ничего мне не передал?

— Как не передать, передал, — сказал земляк и не спеша снял с шеи тяжелую торбу. Взял я ее, ощупал, сразу через пальцы радость в душу влилась. Потому как нащупал хоть и маленький, а все же каравай хлебушка и еще много чего. Не удержался, тут же, с места не сходя, торбу раскрыл; кроме малютки-хлеба оказался там козий сыр, сало и еще пять штук больших слоек. Слойкам я особо обрадовался.

— Верно, матушка испекла? — спросил я.

— Нет, испекла твоя крестная для болящей, а болящая сыночку своему посылает…

Как в тумане, смотрел я на слойки, дар материнского сердца, потом разломил одну, словно священник пред алтарем, и сказал земляку:

— Давайте-ка поскорей съедим эту слойку!

Так, в дом не зайдя, и управились с угощеньем.

— Ну вот, — говорю, — остальное припрячу.

— Припрячешь? — поглядел на меня земляк. — Куда же?

— Куда? Есть тут одно дупло…

— А что, родительскому гостинцу в доме твоем не сыщется хорошего места?

— Там для него самое скверное место, потому как поселился в моем доме злейший враг всякой снеди.

И я рассказал земляку про Шурделана. И про то рассказал, как истерзал он козу, у которой хватило духу в молоке ему отказать.

— А тебе-то не отказала? — спросил он.

— И мне отказала, что правда, то правда, — признался я.

История с козой показалась моему земляку подозрительной, ну-ка, сынок, сказал он, пойдем в сарайчик, хочу взглянуть на нее. Я желанию его обрадовался, засветилась передо мною надежда: уж он каким-нибудь манером уломает козу, уговорит доиться, как прежде.

— Ладно, — сказал я, — только сперва торбу спрячем!

Земляк остался на страже, я мигом управился, и пошли мы с ним в сараюшку. Осмотр тотчас дал результаты, мой бывший земляк только заглянул козе под хвост, ковырнул и сразу объявил:

— Козел ей нужен, вот что!

Я и тут с ответом не задержался:

— Козла для нее мне в лесу не найти, хотя…

— Ну-ну?

— …хотя, думаю, Шурделан с нею, может, и справился бы…

Земляк загоготал, но потом сказал мне:

— Гляди, как бы не оказался ты прав!

Тогда я принял его слова за шутку и смысла их не схватил, но позднее ох как понял, потому что Шурделан такое с козой учинил, что я не знал, куда и деваться от горя.

Но сперва надобно рассказать про другое.

И самым первым делом про то, что, едва мой земляк удалился, Шурделан опять взялся меня терзать, еды требовать. Правда, из того запаса, что я у возчиков насобирал, немного еды еще оставалось, Да только моему обжоре этого и на один зуб было мало. Ему, вишь, жаркое требовалось, мяска повкуснее хотелось! Словом, до тех пор не оставлял он меня в покое, пока я двух моих кур ему не выдал, все равно они уж десятый день как нестись перестали. Ох и взыграл Шурделан, даже шапкою оземь хватил на радостях. И направились мы с ним прямехонько в земли обетованные, к крохотуле-курятнику, где курам моим было место отведено.

— Нынче мы с тобой одну только курицу съесть, но зато вся, без остаток! — объявил Шур делан по дороге.

— А вторую когда?

— И ее съесть, только завтра.

Я вдруг остановился, словно меня важная мысль осенила.

— А что, как ночью светопреставление будет! — сказал я и даже передернул плечами.

Шурделана мое предсказание не испугало нисколько.

— Хоть и будет, да не про нас! — фыркнул он.

— Отчего это вы так уверены?

— Оттого… пока курица у нас есть, светопреставление не бывать.

Больше про это рассуждать мы не стали, а прямо пошли к клетушке. В ней была маленькая дверца, через которую я сыпал курам зерно и ставил воду. Но человеку в ту дверцу было никак не пролезть. Обыкновенно я ее колышком припирал, но на этот раз еще издали углядел, что дверца отворена и раскачивается на ветру, как сломанное крыло.

Я сразу заподозрил неладное. Обернулся к Шурделану и говорю:

— Перекреститесь, пока не поздно!

Подошли ближе, вижу — на земле перья россыпью.

Я опять к Шурделану обернулся.

— Самое время, — говорю, — за «Отче наш» приниматься.

Но когда мы к курятнику подошли, и у меня отпала охота шутить, потому как приметил я среди перьев обглоданные ножки куриные и другие остатки чьей-то трапезы. Много б я дал, чтобы мне это все во сне привиделось, но нет, то была горькая явь.

Наконец Шурделан поглядел на меня, я — на него.

— Ну, — говорю ему, — скоро ли светопреставление будет?

— Было уже, черт побрать! — скрипнул зубами Шурделан.

— Кто ж это мог сожрать их?

— Лисица, должно быть, пакостница.

— Может, и так.

Шурделан наклонился, просунул голову в курятник. Постоял так, что-то высматривая, потом звать стал:

— Цып-цып-цып!

— Что это вы? — спросил я.

— Кур изманивать.

— С того света, что ли?

— Зачем? Из курятник.

— Да разве не видите, что лиса их слопала?

— Как знать, может, одна хоть остался.

Пошарил я среди перьев, три обглоданные ножки нашел.

— На двух кур сколько ножек положено? — спрашиваю.

— Четыре ножек вроде бы, — отвечал Шурделан.

— А коли так, половину курицы и ищите.

Только тут мой жандарм из курятника голову вызволил, подошел ко мне. Показал я ему свою находку, он взял у меня все три ножки, в руках повертел. Наконец дошло до него, что надеяться не на что. Сердито отбросив ножки, Шурделан просипел:

— У, лиса-подлюга, это ж надо сразу два больших курица сожрать!

Он так рассвирепел, что и со мной не пожелал разговаривать, повернулся круто и, будто замыслив что-то недоброе, поспешил к дому. Я глядел ему вслед и вдруг подумал: а ведь мне надо бы господа возблагодарить за то, что жандарм лис под подозрение взял, а не меня обвинил, будто кур тех я сам съел. Потом и другие мысли полезли в голову. Такая ли была бы курья судьба, не расположись в сторожке моей Шурделан? Или тут вмешалось само Провидение, чтобы вместо меня проучить Шурделана?

Вопрос был хитрый, с ходу на него ответа и не найдешь. Но я постановил про себя: ежели еще повидаюсь с монахами, непременно улучу минутку спросить их про это — и, принявши такое решение, медленно зашагал к дому. Вдруг вижу, навстречу мне Шурделан идет с ружьем в руке.

— Далеко ли собрались? — спрашиваю.

— Пойду погляжу, где та лиса обретается.

— Как же вы ее узнаете?

— Дело не есть хитрое. Рыжая, с длинным хвостом-помелом.

— Оно так, — сказал я, — да как угадать, что лиса — та самая, которая двух моих кур сожрала?

— Вспорю ей брюхо, вот и узнать!

— Ну что ж, коли так, — сказал я и больше Шурделана задерживать не стал.

А про себя даже поблагодарил его за то, что ушел он. Потому как не сомневался, что теперь-то до вечера его не увижу, а вечером хоть и увижу, да без лисы. Без лисы и без ног: войдет и сразу завалится спать.

С его уходом и ветер улегся, тяжелый сырой ветер, трудившийся в лесу без устали с самого утра. Во мне все тоже затихло, успокоилось. Ну, думаю, сниму-ка и я плоды счастливых часов одиночества. Начал с того, что пошел к заветному буку с дуплом и без суеты, без спеха принялся уплетать домашние припасы. Тело мое радовалось и жаждало пищи, а вот душа опять зарыдала, как только увидел я слойки. И такое странное было чувство, будто матушка моя не дома лежит хворает, а в самом сердце моем. Раздирает мне сердце ее боль жестокая, и все надежды ее только на весну моей юности, это она освежит ее живою водой из волшебных источников, исцелит волшебными травами…

Так сидел я на земле, опершись спиной о дерево, разложив на коленях сытное домашнее угощение. А когда попытался есть, тут и зубы на сторону боли душевной переметнулись, и в горло не шел кусок ни в какую; достал я складной нож, но и он туда же: резать не режет, без смыслу тыкается в соленое сало.

Коль скоро я про зубы да про нож помянул, как же тут не помянуть и Блоху. Она ведь, собачка моя, даром что всегда об одном старалась — беды мои разогнать, душу мне взвеселить, — в этот час ничего, кажись, не хотела иного, как вместе со мною поплакать. Да я и не удивлялся: была она мне единственным другом и утешением, и помыслы ее во всем совпадали с моими: иначе сказать, была б ее воля, она, как я, на секундочку не задержалась бы, со всех ног домой бы кинулась. Но я, конечно, приструнил ее, объяснил, что спешить в таком деле не следует, потому как банк не за то платит мне жалованье, чтобы я, хоть и в горе, чуть что свой пост покидал. И придется нам все отложить до утра, а утром все устроим-уладим, да на несколько дней вперед: попросим Шурделана, пусть жандарм еще и за сторожа здесь останется, тогда и отправимся навестить мою дорогую хворую матушку.