Екатерина Великина - Книга для ПРОчтения Страница 27

А еще бывшая — это практически всегда романтика. И не важно, кем она была — истеричная штервь, флегматичная тумба или светлой души человечище. После расставания она будет или лирическим героем в светлом плаще и одинокой слезой на бледных щеках (это в том случае, если ваш благоверный выгнал ее сам), или роковой красоткой с консервой из маринованных сердец в косметичке (о ужас, она когда-то бросила вашего зайчика). Тут, кстати, получается замкнутый круг: всю эту ценную информацию мы получаем в ходе расспроса непосредственно зайчиков, и что бы там зайчики ни рассказывали, исход все равно паршив. Будет распространяться слишком много, значит, еще помнит, мерзавец, а уж там, где есть воспоминания, до любви пешком подать. Молчит? Почти ничего не рассказывает? О ужас! Значит, память о ней причиняет ему боль, значит, все еще теплится, а раз теплится — недалеко и до пожара.

Более того, я глубоко уверена в том, что даже если он расскажет, будто Она была кривенькой, косенькой, страдала запорами и лунатизмом, все равно можно найти к чему придраться. Косенькая, говоришь? А что же ты мне про косенькую поешь? А может быть, это потому что она тебе в душу запала, китаеза чертова?! Кстати, тут меня понесло. Приличная дама ни за что не признается, что она немножко ревнует к бывшей. Это все равно как подписаться под собственной несостоятельностью росчерком широким и размашистым. Ни за что! Мужские излияния касательно Прошлых Любовей нужно выслушивать так же, как бы вы выслушали соседку, жалующуюся, что ваш кот гадит на ее балкон: поглядывая на часы, позевывая в кулак, но, впрочем, не без сочувствия. И никакого накала страстей или уж тем более любопытства, свят-свят-свят — в ту же секунду определят в ревнивицы. А ревнивицы у нас кто? Вовсе даже не девяносто процентов женского населения, а считанные единицы, изъеденные комплексами от неуверенности в себе.

Но все это так, шелуха подсолнечника и прочие мелочи. Гораздо противнее наследство — какие-то привычки, обычаи и заморочки — от бывших, которые перепали к нам вместе с битым сердцем новоиспеченного возлюбленного. Вот знаете, в чем западло? Такая куча мужиков у меня была, и хоть бы одна приличная бабенка в их послужном списке. Вот правда, если бы до меня существовал кто-то, кто натренировал моего мужчину кофе в постель таскать или, к примеру, воскресный завтрак готовить, так я бы этой доброй женщине пожизненную пенсию установила. Нет же! Одна у нас рисовала лыцарей с кобылами. Вот честное слово, что ни рисунок, то смурной чувак с кастрюлей на башке и какое-нибудь не вполне анатомическое животное. Для кого-то — романтика, а мне, между прочим, через это дело два года пастель дарили вместо мехов и брульянтов. Кстати, суицидальная феечка в багаже — это еще ничего. Гораздо хуже, когда оно с мотором в заднице и все такое из себя хозяйственное. То есть вообще-то для жизни это хорошо. Для «Их Жизни», которая была когда-то. Но не для моей. Я, например, очень хорошо помню, чем у меня закончилось изготовление очень вкусной курицы в банке, она ТАК ее готовила, это что-то. Я не знаю, кто там у них кого на банку натягивал, а только у меня эта самая банка так бахнула, что чуть духовку менять не пришлось. В общем, никаких благ, а одни сплошные расстройства. Единственное, чем остается утешаться, я сама в качестве бывшей — душка, лапочка и заинька. Во-первых, потому что после меня все быстро женятся (за хорошо путаного мужика пять непуганых дают); во-вторых, каждый из них знает, что книга, духи и бытовая техника — это не подарок, а «так себе»; и, в-третьих, кофе я вам гарантирую (не в постель, конечно, но до побудки приготовят, потому что без кофия чудище обло, зло и стоглаво). Вот до воскресного завтрака не доросла, да. Каюсь и скорблю.

Ну и о самом сладком. О дружеских явлениях и всяческих о-себе-напоминаниях. Нет, я ничего не имею против дружбы и напоминаний. Только если речь идет именно об этом. А то один раз, помнится, в почту заглянула: искали мы какое-то письмо вместе. И вот среди прочих пописулек натыкаюсь на депешу с восемью фотографиями одной и той же голой женщины за подписью «Как я провела лето в Кемерове». И абрис знакомый такой до боли — я его ж его лично в мусорное ведро вышвыривала n-ное количество лет назад. Мне фальцет не идет крайне, и вообще я барышня выдержанная, но мужнин нос, мужнин глаз и мужнин ноутбук выжили только благодаря тому, что я в проводах запуталась. Не запуталась — быть бы мне вдовой. Так, знаете ли, от дружбы-то приперло, что чуть язык себе не откусила, бедолажка. С тех пор демократию во взглядах поутратила: вы, конечно, дружите, сколько вам влезет, и напоминайте, как хотите, но помните, что после жаркого кемеровского лета может быть суровая московская зима, а почва в Битцевском лесопарке по-прежнему мягкая.

А если серьезно и по существу, то самая лучшая бывшая — это та, которая в жизни устроилась. Вот с такой можно и задружиться, так как делить вам больше нечего.

Про героев и зайцев. Новогоднее

Я в очередной раз сорвала главный приз за роль матери-героини. Вот ведь и не хотела, а никуда от лавров не денешься. Что у других через дверь с пометкой «выход», то у нас через другие места… без всяких, так сказать, пометок.

Захожу давеча в садик за дитятей и в раздевалке на какую-то родительницу наталкиваюсь. Если честно, я мама антиобщественная, а оттого для меня все родительницы на одно лицо, причем чаще всего унылое. Для меня вообще в последнее время все унылое — мне бюджет сократили и, того гляди, с довольствия снимут, гады, и я вообще скоро уйду от них и найду себе миллионера, а лучше — мультимиллионера, и чтобы с яхтой… В общем, в паршивом настроении я была. Но зато при каблуках и с голым задом, со стороны не придерешься — чистый розан. И вот захожу, начинаю из Фасоличьего шкафчика грязные рубашонки выгребать и, между прочим, слышу разговор этой самой мамы с воспиталкой. Разговор секретный и подлый: стишки делят к Новому году, мерзавки, и о новогодних костюмах договариваются. И вот вы знаете, тут мой меня черт подвел. Обычно ка-а-ак дернет, заразина, — того и гляди, весь детский сад обшивать придется. А тут вот не дернул: промолчала я. И нет бы этому самому черту и дальше в покое меня оставить… Фига. Как только мы с Фасоликом приехали к бабушке Г., все и случилось.

— Тимке не дали стишка, — сказала я, стянув с себя шарф.

Морские фигуры замерли, не дождавшись конца отсчета.

Скульптурная группа, представшая передо мной, вполне могла бы называться «В море попала молния. Камбала осиротела». Точно такие же лица я видела только в день своего четырнадцатилетия, когда сообщила, что выхожу замуж за Колю из 11-го «В».

— Это ж как же не дали? — вытаращилась на меня бабушка Г. — Всем дали, а ему нет?

— Тимоша, как же это так тебе не дали? — обратилась она к ребенку.

До этого момента спокойный, младенец Фасолий взволновался. Он не вполне понял, чего именно ему не дали, но зато очень хорошо понял, что если не взвыть, то таки можно пролететь мимо этого самого.

— Ничё мине не дали, бабаааааааа! — заголосил ребенок. — Ой, бабааааа, ниче мине не далииии.

Пока я размышляла, в кого именно у Фасолия эти погорельческие интонации, к делу подключилась прабабушка.

— Не плачь, внучек, — сказала она и принялась вытирать внучековское лицо платком. — С этой матерью твоей и правда ничего не дадут. Ни стишка, ни костюма, ни-че-го. Мать твоя, она только тряпки себе покупать может.

— Ой, кастюмы мине, баба, никакой не даааа-ли вачета! — тут же встрепенулся Ф., услышавший знакомое слово «костюм». — Питерь без кастюмы буду, бабааааааа!

Обстановка начала накаляться.

— Не плачь, Тимошечка, — начала сбивчиво врать бабушка Г. — Я, конечно же, сошью тебе костюмчик. Наверное, сошью.

— И даже шить ничего не надо! — перебила маму прабабушка. — Тем более что у тебя все равно дрянь получится. В нашу «Копейку» привезли замечательные уши и хвосты! Хочешь быть зайчиком, Тимофей?

— Зайчик — это же прямо классика, — немедленно обрадовалась маман, которой совсем не улыбалась перспектива пошива заячьей дошки. — Я прямо завтра все куплю.

— Уши себе сторгуй, а хвост бабке. Причем козий даже лучше подойдет: если что, потом поменяетесь, — не выдержала я.

Если бы не маленький Ф., быть бы мне мертвой. Его вопль «Не качу быть зайчиком» был настолько оглушителен, что бабушки моментально позабыли про мое хамство.

— Что же ты орешь, ирод? — принялась увещевать младенца прабабушка. — Разве заяц — это плохо? Ты маму свою не слушай!

— Не качу никаких зайцев! — надрывалось неутешное дитя. — Не качу-ни качу-ни качу!

— Вот всю малину испортила, — зашипела на меня бабуся. — Уши всего по сто рублей были. И какие хорошие уши-то!

— Ну ладно тебе уже, мам, с ушами этими, — начала раздражаться бабушка Г. — Может быть, у ребенка есть какие-то свои желания.