Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948] Страница 28

— Острэндер, скажи, разве я не был первым в списке?

— В каком списке? — откликнулся Острэндер.

— В списке тех, кто захотел поехать на танцы.

— В чем дело? — возмутился Острэндер. — Я лично в списке был.

Ну и болван же этот Острэндер.

— Ну разве я не был первым в списке? — выкрикнул солдат срывающимся голосом.

— Почем я знаю, — ответил Острэндер, — может, был, а может, и не был.

Стоявший под дождем солдат рывком, повернулся к лейтенанту:

— Ну, честное слово, я был первым в списке. Этот парень из нашей эскадрильи, тот, который сидит в канцелярии штаба, знаете, чернявый такой, вот он как раз только-только стал составлять список, как я уже записался. Я самый первый!

— Ну ладно уж, черт с тобой, садись! — вдруг рявкнул лейтенант.

Парень залез в кузов, ребята быстро освободили ему место, и мы поехали.

— Сержант, — спросил меня лейтенант, — где здесь можно позвонить?

— Знаю, сэр. Вот будем проезжать мимо саперов, я вам покажу.

Машина проползла по рыжеватой топкой земле, и вскоре мы подъехали к расположению саперов.

— Мам, это ты? — крикнул лейтенант в трубку. — Привет. Все в порядке, мама. Да, мама, приеду… наверно, в воскресенье, если отпустят, обещали отпустить. Мам, Сара-Джейн дома?.. А как бы с ней поговорить? Да, мама, в воскресенье, если смогу…

С минуту помолчав, лейтенант говорит:

— Сара-Джейн, это ты?.. Отлично. Полный порядок. Я все устроил. Я уже сказал маме, наверно, в воскресенье, если отпустят… Послушай, Сара-Джейн. Ты никуда не собираешься?.. Плохо. Очень плохо… Послушай, а как машина? Починила? Отлично, отлично. Почти бесплатно… — Голос лейтенанта становится нарочито безразличным. — Послушай, Сара-Джейн, не могла бы ты сейчас приехать к мисс Джексон? Я везу наших ребят к ней на танцы. Ну ты ведь знаешь мисс Джексон, правда? Понимаешь, какая тут неприятность получается, там будет на одного кавалера больше. Да… Да… Да… Ну, я понимаю, что дождь. — Его голос вдруг становится уверенным и жестким: — А я и не прошу тебя, девочка. Я просто сообщаю. Я хочу, чтобы ты сейчас же приехала к мисс Джексон, ясно? А мне плевать… Ну давай, быстро… Пока.

Лейтенант повесил трубку. Промокшие до костей, плетемся мы сквозь этот тоскливый мрак назад, к грузовику.

Где же ты, мой Холден? Нет, ты не мог пропасть. Брось дурака валять, покажись! Объявись, где бы ты ни был! Слышишь? Сделай это для меня! Ну хотя бы потому, что я все так отлично помню. Я просто не могу забыть все хорошее, что было в моей жизни. Послушай, Холден, подойди к кому-нибудь, ну, скажем, к какому-нибудь офицеру или солдату, и скажи, что ты — это ты и что ты не пропал, не погиб и всякое такое.

Ну, право же, не морочь людям голову, ведь ты жив, правда? Не смей брать на пляж мой купальный халат! Не залезай на мою сторону корта, принимай мячи на своей! Не свисти! Сиди за столом прямо!..

(перевод В. Вишняка)

ПОСТОРОННИЙ

Горничная там, за дверью, была молоденькой и фигуристой, и ее определенно наняли сюда на неполный рабочий день.

— Вы к кому, молодой человек? — далеко нелюбезно поинтересовалась она.

— К миссис Полк, — ответил «молодой человек». Он уже четыре раза орал ей в этот поганый домофон, к кому он пришел.

Лучше бы он пришел в другой раз, когда на домофоне не эта идиотка. И когда отцветут травы и его не будет мучить неодолимое желание выдрать оба глаза, чтобы навеки покончить с этой его сенной лихорадкой. Лучше бы он пришел… лучше бы он вообще сюда не приходил. Лучше бы он сразу повел сестренку лопать ее обожаемый эскалоп — в кафешку у какой-нибудь подземки, а потом они бы с ней прямиком на утренник, а с утренника — на поезд, и нечего, нечего было тащиться сюда. Зачем? Излить свою «израненную душу» совершенно незнакомому человеку? А может, прикинуться этаким кретином, похихикать, чего-нибудь наплести да и смыться, пока не поздно?

Горничная посторонилась, пропуская его, лепеча какую-то чушь про ванну, которую хозяйка не то принимает, не то уже приняла… и молодой человек с красными глазами и с вцепившейся в его руку голенастой девчушкой вошел.

Это была дорогая и неуютная нью-йоркская квартирка, у молодоженов почему-то всегда такие квартиры. То ли при осмотре именно этой у новобрачной окончательно отвалились ноги (после беготни по разным адресам), то ли ей так нравилась шикарная небрежность, с которой ее новенький муж поглядывал на часы, что до прочей ерунды ей не было и дела.

В гостиной, куда препроводили молодого человека и девчушку, одно из моррисовских кресел было явно лишним, и почему-то возникало такое ощущение, будто настольные лампы горели здесь всю ночь. Да-а, но над чудовищным искусственным камином он заметил несколько очень хороших книжек.

Интересно, чьи, подумал молодой человек, кому это здесь понадобился, скажем, Рильке или «Прекрасные, но обреченные»[20]? Или «Ураган на Ямайке». Это книги девушки Винсента? Или ее мужа?

Он чихнул и, подойдя к пыльной стопке патефонных пластинок — любопытно, что там, — снял верхнюю. Старина Бэйквелл Говард — еще до того, как он стал коммерческой приманкой, — пьеса «Толстячок». Чья пластинка-то, девушки Винсента или ее мужа? Бэйб перевернул ее и слезящимися глазами посмотрел на грязноватый белый квадратик, прилепленный к кругляшу с названием. На квадратике зелеными чернилами было выведено: «Комната 202, Хелен Бибер. Кто возьмет — убью!»

Молодой человек выхватил из брючного кармана платок и снова чихнул, потом еще раз перевернул пластинку — опять «Толстячком» вверх. В ушах его зазвучал роскошный рык трубы старины Бэйквелла. А затем и остальные мелодии тех неповторимых лет; тех обыденных, и еще не «исторических», и почти безмятежных лет, когда все их (мертвые теперь) парни из двенадцатого полка были живы и с ходу вклинивались в толпу других отплясывавших уже парней, тоже мертвых теперь… Тех лет, когда каждый, кто мало-мальски умел танцевать, торчал в канувших в небытие дансингах и хрен что знал о каком-то там Шербуре, Сен-Ло, о Гюртгенскомлесе или Люксембурге…

Он слушал и слушал — пока за спиной его не раздалось хныканье сестренки; он обернулся:

— Мэгги, сейчас же прекрати.

Только он это сказал, в комнату вторгся резковатый, полудетский еще и очень приятный голос, а затем и его обладательница.

— Эй! Простите, что заставила вас ждать. Я миссис Полк, — пояснила она. — Не представляю, как вы будете их здесь вешать. В этой комнате все окна какие-то чудные. Но сил моих больше нет видеть этот старый замызганный дом наискосок, ну знаете, на улице… как ее там? — Ее взгляд упад на девчушку, которая, скрестив голенастые ноги, сидела как раз в том, в лишнем, моррисовском кресле. — Чья это малышка? — восторженно воскликнула она. — Ваша? Какая лапонька!

Молодой человек опять обреченно выхватил платок, четырежды чихнул, потом, наконец, заговорил:

— Это моя сестра, Мэгги, — объяснил он девушке Винсента. — Я ничего не собираюсь у вас вешать, вы меня с кем-то спу…

— Вы разве не по вызову? И не вешаете штор? А что у вас с глазами?

— Это из-за пыльцы. Сенная лихорадка. Я Бэйб Глэдуоллер. Служил в одном полку с Винсентом Колфилдом. — Он чихнул. — Мы с ним здорово подружились… Не смотрите на меня, пожалуйста, когда я чихаю. Мэгги и я, мы приехали сюда, чтобы сходить в кафе и в театр, ну я и подумал, почему бы не зайти; раз уж вы тут живете. Конечно, я должен был позвонить, и вообще, предупредить. — Он снова чихнул, а когда поднял глаза, девушка Винсента очень пристально на него смотрела. Выглядела она потрясающе. Такая девушка даже с дымящейся сигарой в зубах будет выглядеть красоткой.

— Эй! — снова воскликнула она, видимо, это было любимое ее словечко. — Тут темно, как в мусорной яме. Лучше пойдемте ко мне в комнату. — Она развернулась, чтобы вести их, и уже на ходу бросила:

— Он писал мне о вас. Я помню, ваш городок на букву «В» начинается.

— Валдоста, это штат Нью-Йорк.

Они вошли в более уютную и светлую комнату; наверное, это была их спальня, девушки Винсента и ее мужа.

— Слушайте. Я же терпеть не могу нашу гостиную. Вот вам кресло. Только сбросьте на пол эти дурацкие тряпки. А ты, кисанька, сядь рядом со мной на кровать. Какое у тебя замечательное платье, ты просто прелесть! Ну? Так зачем вы ко мне пришли? Нет, нет, я рада. Не смущайтесь. И чихайте себе на здоровье, я не буду на вас смотреть, обещаю;

Еще со времен Адама мужчине никогда не удавалось устоять перед красотой, перед певучим ее совершенством, особенно если на него обрушивали смертельную дозу. Ну Винсент, мог бы и предупредить. Да он, небось, и предупреждал. Наверняка предупреждал.

— Вот я и подумал… — снова начал Бэйб.

— Слушайте! А почему вы не на фронте? Эй! Вы успели застать новую наградную систему?