Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом Страница 28

В обыденной жизни на человека реагируют, как чувствуют, а не разгадывают ребусов. Наших мыслей не знает никто.

В более трагической ситуации то же поведение, понятое незамеченным ею встречным как откровенный сексуальный призыв, могло бы стать провокацией “изнасилования” (о том и говорил дочери ее отец!).

Эта молодая женщина, как и многие на ее месте, рассчитывает на то, что “мужчины должны!” с ней “вести себя порядочно”. Это нормальное ожидание. Правда, оно не освобождает женщину от необходимости самой заботиться о себе и не вести себя провокационно. Она же, как всякий ребенок, прежде помнит чужие обязанности, не зная - своих. Сама, не заботясь о мужчинах, - о том, чтобы с ними считаться и не дразнить их без надобности, она создает “аварийную ситуацию” для них, но и для себя! Дразнит чужого дога мясом, уверенная, что тому - нельзя...

А если догу можно?!.. Ведь и незамеченные встречные бывают разными!..

Тот парень не спрятал своей взволнованности - и вызвал взволнованность женщины. И уже эта собственная взволнованность тем сильнее потрясла ее, чем менее ей самой была понятна.

Для этой кормящей мамы даже мысль о возможности ее влечения к “чужому мужчине” (не мужу) была бы угрозой прочности “ее” мира. Потому-то она невольно так ухватилась за в шутку высказанную соседкой версию о “сглазе”.

Открыть для себя действительную причину волнения женщине было нельзя еще и потому, что для нее намерение так же “преступно”, как действие. В отличие от зрелого, доверяющего себе человека, мораль которого касается поступков, а не помыслов (намерений). У него (доверяющего себе), в отличие от нашей девушки, “хотение” и в переживании ясно отделено от действия еще множеством промежуточных вопросов и решений, например: “Что можно ему? Или что -нужно? И только потом - что он будет делать?”. Хотение ему ничем не грозит: “хотеть - не вредно”! Поэтому нравственно зрелый человек легко разбирается в своих самых проблематичных побуждениях - ведь он не считает себя безвольным сумасшедшим и не боится никаких побуждений, так как уверен, что властен в поступках!

Теперь о ребенке. Пока мать была занята дочкой, та спала. Когда она отвлекалась на восхищение ею встречными, ребенку, становилось менее комфортно, он просыпался. Но под гуление мамы вновь засыпал. Затем, застигнутая врасплох своей непонятой в причинах взволнованностью в ответ парню, она эмоционально “бросила” ребенка. Ребенок заплакал. Мама испугалась, и борьба с собой еще больше усиливала страх[145]. Страхом - заражала дочку. Перепуганная дочку, в свою очередь, пугала маму, та вновь - дочку...

Обидный окрик отца отвлек дочь от страха! Она перестала пугать дочку. Это успокоило ребенка.

Думаю, что обычай приглашать в дом, где есть новорожденный, лишь самых близких родственников, существует не только потому, что чужие люди могут принести заразу и взвинченность, но и оттого, что, смутив покой эмоционально невежественной молодой мамы, они могут тем “сглазить”, испугать ребенка.

Спасение от этого “сглаза” - приставаний чужих мужчин, мороки со своими, болезней детей и взрослых - не в том, чтобы избегать общений! Но в том, чтобы по возможности чаще знать, что происходит:

- с тобой,

- что ты делаешь, особенно невольно, и

- какие состояния и отношения вызываешь у других.

Желаю тебе открытой и искренней встречи с самой собой

и с не придуманной, тревожной противоречивостью мира!

Пощади кумира!

С добрым утром!

“Неужели доверять людям - это порок?!..

Почему же я всегда остаюсь Наказанной?..

Я очень доверчивая. Всем верю, а меня все время обманывают.

Обманула подруга: я ей доверила самый сокровенный мой секрет, а она рассказала его моему мужчине. За это он теперь - с ней.

Обманывают мужчины: за мою искренность платят равнодушием. Врать им, что ли, надо?

В воскресенье на толкучке попросили разменять деньги, а хватилась - недостает семидесяти пяти рублей...”

Наташа С. заканчивает письмо словами:

“Если вы мне не ответите, то уж не знаю, кому и верить! Никому, что ли, ни до кого дела нет?!”

Я знаю много людей, так же разочарованных в других.

Их надежды обманули женщины, мужчины, дети, родители, учителя, врачи...

Особенно часто слышу сетования на молодежь, правительство и на все, “что у нас” в отличие от того, что “у них...”.

Постоянные обиды, досада, раздражение делают для этих людей жизнь мукой.

Сегодня разговор - об одной из причин таких разочарований.

В детстве мы влюблены во взрослых. Нам кажется, что они - боги, всемогущи и знают все-. Они для нас совершенство - мера хорошего и плохого и в этом смысле - наш идеал - кумир[146].

В ту же пору, формируя свое сознание, учась понимать мир, изначально обрушивающийся на нас первозданным, неупорядоченным потоком, мы упрощаем все, чему учимся, до небывалого абстракта, до схемы. Мы создаем понятное нашему детскому уму, лишенное свойственной реальности глубины и противоречивости, кургузое представление о том, что “должно быть” - создаем “идеал” всего. Создав ясную нам модель, мы испытываем от такого превращения сложного - в простое, беспрерывного - в прерывистое, интуитивного -в сознательное потрясающее облегчение. И тогда, соблазнившись легкостью, подменяем новосозданным “идеалом” этот трудный для незрелого сознания мир. Дальше мы цепляемся за нашу схему, как за защиту от теперь пугающего, неорганизованного хаоса.

“Идеал” помогает, нам сберечь ощущение безопасности мира, отодвигает в неопределенное будущее необходимость встречи один на один с реальностью.

Тогда же в детстве, обольщённые разумом, неприемлющим “безосновательность” чувства, мы прельщаемся “понятным”, “разумным” оценочным подходом[147] ко всему и вся. Ради “разумно обоснованного” отношения отрекаемся от данного нам жизнью первоначально непосредственного восприятия, от сердца, от естественной любви ни за что - просто потому, что так посчастливилось.

Просто любви, как и всего живого, еще не оправданного объяснением, мы тогда начинаем стесняться.

Но мы любим наших близких и теперь, чтобы эту любовь к ним себе позволить - легализовать, невольно находим ей “оправдание” - наделяем реальных, любимых нами людей (поначалу старших) понятными нам свойствами, которые должен иметь “кумир”. Превращаем в своем представлении любимых в тех, кто теперь обязан быть идеальными.

Вера в то, что есть такие идеальные, всеведающие старшие, естественная в додесятилетнем возрасте, как вера в высшие силы помогает затянуть, продлить детство.

Подростками мы в этих старших разочаровываемся (идеализация их стесняет нашу свободу!), уходим в товарищескую тусовку - и идеализируем группу, ее лидеров. Снова творим и снова старательно оберегаем для себя кумира, “свой идеал”.

В старшем подростковом возрасте, когда мы одиноки, как крик в космосе, и очень нуждаемся в понимании, мы творим себе кумиров из друзей, подруг.

В то же время мы интуитивно всегда чувствуем, что идеал - это ложь, то, чего не бывает.

Но, сами наделив любимого человека понятными нам небывалыми свойствами, сами обманув себя, с подозрением, как к еще не разоблаченному самозванцу и обманщику, относимся - к нему. Доказательств реальности идеала, требуем от нашего кумира. Беспрестанно и нещадно бедного кумира экзаменуем. .

Мы ревниво требуем, чтобы он доказал нам свое право быть нашим идеалом. Будто это ему, а не нам нужно, чтобы мы сберегли наши облегченные представления о мире. Мы не прощаем ему не только промахов, но никакого отклонения (как отступничества!) от поведения в соответствии с нашими ходульными представлениями о том, каким он должен быть.

Сами же мы то, что еще вчера считали достоинством, сегодня воспринимаем пороком.

Запомнилось со студенчества, как влюбленная девушка рассказывала: “Он такой романтичный, такой романтичный - прямо святой! Стихи все время читает! В трамвай вошли - снял калоши, думал: в читальню пришел.

Став его женой, она же сетовала, что другие мужья вместо того, чтобы стишками развлекаться, мусорные ведра выносят, пеленки стирают, да деньги зарабатывают, -а мой, как блаженный, калоши опять в трамвае оставил!”.

Не сознавая того, мы готовим для себя доказательства несовершенства нашего кумира. Ведь тем же самым схематичным порядком, который мы невольно навязали ему, он теперь стесняет уже нашу свободу, мешает быть собой.

- Когда мы с ним в ссоре или я вообще переругаюсь со всеми - говорила женщина в красном, - мне хоть и больно, тоскливо до жути, но я - свободна, как птица: никому! ничего! не должна! Когда же мы в мире, я - как бабочка в герб арии, сохну, шагу не ступить, всем угоди: они же - замечательные, идеальные! Я по сравнению с ними - никакая?!..