Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки Страница 28

— А вы о нем так говорите, — укорила Евгения Сергеевна.

— А вы считаете, что, если подлец, выжига не сделал мне лично ничего худого, значит, он стал порядочным человеком?.. Всякий подлец для кого-то хорош. Более того, подлецы питают слабость к проявлению благородства и даже милосердия, если им это ничего не стоит. И потом… Знаете, я не исключаю, что он во мне видит настоящего врага народа. Свой свояка видит издалека… — Тут Дмитрий Иванович рассмеялся.

— Вы бескомпромиссны, — заметила Евгения Сергеевна.

— Русский народ столько натерпелся от компромиссов!.. Простите за любопытство, ваш муж на фронте?

— Да, — солгала Евгения Сергеевна и смутилась.

— А писем не получаете.

— Он не знает нашего адреса, а мы — его, — нашлась она. — Война все смешала.

— Это верно, — кивнул Дмитрий Иванович. — «Все смешалось в доме Облонских…» — Он улыбнулся. — А что касается нашего председателя, советую быть с ним осторожнее. Он не так прост и наивен, как это кажется. Мне иногда приходит в голову мысль, что он и неграмотным-то притворяется в каких-то своих интересах. А с другой стороны, он местный, люди должны были бы это знать…

— И я думала об этом, — призналась Евгения Сергеевна. — Он, когда подписывает документы, очень уж внимательно изучает их, как будто прочитывает. Но зачем ему это?

— Нам с вами его психологию не понять. Но совершенно очевидно, что он ничего не делает случайно, по наитию. Он шагу не ступит, не взвесив все, не просчитав последствий.

— Вы из него делаете…

— О-о! — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Из него сделать ничего нельзя, он состоялся. Да. Мужик, разумеется, крестьянин, но за ним вековой опыт поколений и невероятная приспособляемость к любым условиям. И если он пригласил именно вас, следовательно, именно вы ему и были нужны.

— Глупости, — возразила Евгения Сергеевна. — Это уже из области вашей фантазии. Он же не знал меня, это чистая случайность.

— Блажен, кто верует.

XVIII

АНДРЕЮ понравилась деревенская жизнь. Правда, было непривычно без электричества, да и керосин экономили, так что по вечерам чаще сидели с лучиной, а вообще, как и все, рано ложились спать. Непривычно было и без водопровода, и без уборной в доме — по нужде ходили во двор, а это не только неудобно, но и страшно, когда темно. Особенно Андрей боялся волков, которых развелось видимо-невидимо (говорили, что они бежали на Урал от войны), и по ночам они стаями выходили прямо на поскотину.

И все-таки это была вольная жизнь, и она не могла не понравиться мальчишке, оказавшемуся после подвала на просторе. А война, что ж война, она была далеко, а здесь зловещего ее дыхания ребятишки еще не почувствовали.

Труднее всего было побороть страх перед животными— коровами, лошадьми, равнодушными баранами. Вот уж где деревенские мальчишки потешились! Случалось, Андрей заиграется в те же «бабки», а кто-нибудь шепнет ему на ухо: «Андрюха, бык!» — и он, не оглядываясь, бросив все, пускается бежать. Мальчишки хохочут до упаду, им весело. А ему до слез обидно…

* * *

После войны, когда отменили пропуска на въезд в Ленинград, вернулась и наша мать. К тому времени мы со старшим братом учились в ремесленном (мы сумели вернуться раньше матери, но это уже другая история). Мать с младшим братом и сестрой в Ленинграде не прописали — семья «врага народа». Какое-то время они помыкались, не имея прописки, у родственников, а после мать устроилась в леспромхоз. Первое время жили они в деревне, километрах в двенадцати от Мги. Старший брат туда не ездил (хранил обиду?..), а я изредка, в выходные дни, навещал мать. От станции до лесопункта идти нужно было пешком. Во всяком случае, мне ни разу не удалось подъехать, хотя, как я понимаю, машины ходили. Может быть, по другой дороге. Примерно полпути добирался по хлюпкой гати, устроенной немцами. И вот однажды со мной приключилась страшная история. Километрах в трех от станции я увидел стадо коров, которое брело по той же гати навстречу мне. Пастух с подпаском, естественно, шли сзади стада. Бежать было некуда — болото. Назад?.. Вроде и стыдно, хотя никого поблизости не было, да ведь и пройдено уже три километра, а у матери можно было поесть. Однако и пройти сквозь стадо я не мог. Мне до сих пор делается не по себе, если корова, пусть самая мирная и даже безрогая, косит на меня глазом. И в последний момент я сошел с гати и тотчас провалился по плечи в противную торфяную жижу. Я вцепился в поперечину (гать была выстлана в несколько рядов) и простоял так, или вернее провисел, покуда не прошло все стадо. При этом каждая корова непременно косила глазом, а вот ни пастух, ни подпасок меня не заметили. Матери я сказал, что случайно провалился в болото.

Ей-богу, в тот раз мне было страшнее, чем тогда, когда я встретил волка.

Мать тогда жила на лесопункте под Жихаревом. Дорога туда шла лесом. Никаких коров на этой дороге я никогда не встречал и поэтому ходил смело. Под осень и ягодами по пути полакомишься, и отдохнешь под кустом. И вот иду я однажды, насвистываю весело (все же какой-то страх был, потому и насвистывал), приближаюсь к повороту дороги, от которого остается километра два до лесопункта. На этом повороте справа есть песчаный взлобок. Подхожу и вижу, что на взлобке, как бы сторожа его, стоит волк. (Это был именно волк, не собака.) Матерый такой волчище, но какой-то ободранный, клочковатый. То ли старый совсем, то ли не успел отъесться после голодной зимы. Дело было ранней весной. Стоит, значит, он и смотрит на меня желтыми глазами. Я подался немножко влево, но так, чтобы волк не заметил этого, не подумал, что я боюсь, примерился мысленно, успею или нет, если волк бросится на меня, влезть на дерево, а сам продолжаю потихоньку двигаться вперед… Волк проводил меня взглядом, как-то лениво, словно без охоты, повернулся и затрусил прочь от дороги, в глубину леса…

Страшно было, очень страшно. Но, честное слово, я пережил гораздо больший страх, когда встретил на гати стадо коров. Возможно, я верил, что волки не нападают на людей (недавно специалист по волкам мне сказал, что не нападают на детей), а если и случается такое, то зимой. Возможно, у меня просто был шок. Но почему, интересно, я никому и никогда не рассказывал о встрече с коровами (делаю это впервые), а вот о встрече с волком рассказывал?.. Стыдно, конечно, это понятно. В случае с волком я выгляжу чуть ли не героем, однако мне ничего не стоило соврать, что я не испугался коров и прошел сквозь стадо, и это выглядело бы почти как подвиг (если бы мне поверили), ибо боялись коров многие мои товарищи, и я это знал…

Иногда легче объяснить сложное, чем самое простое.

Вот я спрашиваю у внука и внучки (семь и пять лет), чем отличается корова от лошади.

— У коровы есть рога, а у лошади рогов нет, — отвечают они, перебивая друг друга.

Чуть подумав, внук вносит уточнение:

— У лошади хвост густой, а у коровы — голый.

О волках же, по крайней мере внук, знают едва ли не всё, что знаю я. Может, и больше меня, потому что волк — привычный герой детских книжек и мультиков, на волка можно посмотреть в зоопарке.

И появляется идиотская мысль: не пришла ли пора поместить в зоопарк коров, овец, коз, вообще домашнюю скотину?.. Не мешало бы и моим внукам знать, кто дает молоко…

* * *

Пожалуй, более всего ребят, да и взрослых тоже, удивлял и смешил ленинградский выговор Андрея. Это и в самом деле очень смешно, когда все знают, что надо говорить «кОрова», а он говорит — «кАрова», «вАрона». Его так и прозвали «карова-варона». Тут и фамилия кстати подошла. Андрей не обижался, понимал, что это шутки, игра, и ему, в свою очередь, было смешно, как все в деревне «окают», а прозвище имел каждый мальчишка, и некоторые были действительно обидные, злые. Не имели прозвищ разве что сыновья Якова Филипповича — Санька и Федька. Они опекали Андрея и вообще верховодили среди сверстников и даже тех, кто был немного постарше. Перед ними заискивали, их боялись ничуть, может быть, не меньше, чем их отца. Это было неприятно, тем более что они не были ни задирами, ни драчунами, вели себя тихо, не выпячивали своего особенного положения в деревне, но, казалось, тяготились этим положением, которое как бы разделяло их с мальчишками. Младший, Федька, учился в четвертом классе вместе с Андреем, но был старше на два года. До школы он долго болел и поэтому поздно начал учиться. А Санька не учился, работал на конюшне и, в общем-то, редко участвовал в ребячьих играх.

Оба они были тугодумы, учеба Федьке давалась с трудом, и Андрей помогал ему. Отец держал их в такой же Строгости, как и жену, бил жестоко за малейшую провинность. Другие бы на их месте озлобились и вымещали бы свои обиды и боль на других, а они ничего. «В мать растут», — вздыхая, говорили о них деревенские бабы.

Безусловно, свою роль в хорошем отношении ребят к Андрею играло и то, что большим уважением пользовалась Евгения Сергеевна. Старики первыми здоровались с нею, заходили и домой поговорить, посоветоваться, письмо написать, а когда женщины узнали, что она еще и шьет, тут уж вовсе от людей не стало отбою. Шить-то, правда, было не из чего, и Евгения Сергеевна перешивала, перелицовывала старые вещи — пока были нитки. Плату за работу она не принимала, так что приносили «угощенье»: кто яиц, кто сметаны кринку, кто свежих шанежек…