Томас Пинчон - Винляндия Страница 28

— А эти дзэнские, там, где я работаю, говорят…

— О, это бывает. Но не тут. Здесь оно всегда где-то на полях, ему достаются миллиметры и мелкие десятые доли секунды, понимаешь, оно побирается и копит всё, что у нас есть.

— Значит, не лезь к нему, если не всерьёз?

— Ну, ты б видела, сколько у нас тут дурковатых лупней, особ’ твоей возрастной группы, ничего личного, ищет тайных сил подешевле. Считают, что мы их пропустим сквозь духовную автомойку, мылом смоем всю дорожную грязь, снова целку натянем, с другого конца выйдут — и все, кто тусует у «Апельсинового Джулиуса» по соседству, сразу такие: «Фигассе!», вот как они думают, типа мы им тут все выходные спать давать не будем, и может, на рассвете в воскресенье, у них начнутся глюки, случится ментальное приключение, которое они смогут принять за улучшение собственной жизни, и кто знает? Либо они нас путают с монахинями или балетом?

Девочка подчёркнуто глянула на часы, разноцветную пластмассовую модель с винляндского блошиного рынка.

— Колбасам давать пятнадцать минут на фунт, эт’ пральна бует?

ДЛ ухмыльнулась.

— Не ведёмся на такое, Рошелль-анэ[57].

Старшая Внимательница сменила передачу.

— Прерия, мы здесь подписаны кое-на-какие внешние информационные службы, но кроме того у нас содержится и своя библиотека компьютерных досье, включая довольно крупное на твою мать.

Там, где бывала Прерия, «твоя мать» да ещё и таким тоном означала неприятности, и она вовсе не была уверена, знает ли эта женщина, вроде бы из среднего класса, как оно прозвучало. Но Прерию всю трясло от нужды найти всё, что сможет, — так у некоторых знакомых девчонок было насчёт мальчишек, его фамилию в телефонном справочнике, что угодно.

— А это, — медленно (надо ли поклониться?) — ничего будет, если…

— Давай-ка лучше после ужина?

— Мчу вольт-ом, как всегда грит мой деда-электрик. — Успела на кухню она тютелька в тютельку: сколько-то запеканок уже близилось к красной риске, глазурь на колбасах начинала разлагаться. Делая вид, что подаёт пример, Прерия скользнула к одной рабочей столешнице, оборола горячую колбасу, быстро наточила нож и принялась нарезать объект на дымящиеся ломти с пурпурным ободом, которые привлекательно выкладывала на блюдо, щедрой ложкой удобряла сверху дополнительной сияющей виноградной жидкостью, после чего их уносили в столовую и устанавливали на какой-нибудь стол, где едоки накладывали себе сами — кроме тех, кто тренировал самоутверждение, конечно, эти сидели за собственным столом, и каждый получал свою тарелку уже с едой.

Из столовой за дверью нарастало в громкости двусмысленное бормотанье, отчасти голода, отчасти мрачных предчувствий. Прерия схватила котелок казённого томатного супа, внесла его, и последующие часа два к тому же втаскивала стопы свежевымытых чашек и тарелок и выволакивала грязные, протирала столешницы, разливала кофе, переходя от одного набора задач к другому по мере их возникновения, ощущая частичные пустоты и перетекая туда их заполнить, невольно подмечая, что народ брал добавки и Шпинатной Запеканки, да и колбасы. После отскоблила кастрюли и сковородки и помогла всё убрать и вымыть каменный пол кухни и посудомойки. Когда она в конце концов поднялась в Некоммутируемый Центр Ниндзетт и выяснила, как тут входят в систему, срединнолетний закат настал и пропал, а звуки вечернего семинара по кото смешивались с прощаньями дворовых птиц на ночь.

Досье на Френези Вратс, чьи записи аккумулировались много лет, зачастую наобум, отовсюду помаленьку, напомнило Прерии альбомы вырезок, которые собирал бы чей-нибудь эксцентричный дядюшка-хиппи. Частью правительственное, юридическая история в ОТС, меморандумы ФБР на бланках, усовершенствованные «Магическим Маркером», но были там и вырезки из «подпольных» газет, давно закрывшихся, стенограммы интервью Френези на радио «Кей-пи-эф-кей» и множество перекрёстных ссылок на нечто под названием «24квс», что, как припомнила Прерия, было названием киногруппы, в которой ДЛ, как она говорила, состояла вместе с Френези.

И вот вовнутрь и дальше Прерия нырнула, девочка в особняке с привидениями, ведомая из комнаты в комнату, от листка к листку, этой белизной на краю поля зрения, настойчивым шёпотом — призрака её матери. Она уже знала, насколько буквальны бывают компьютеры — даже расстояния между знаками могли иметь значения. Ей было интересно лишь, буквальны ли призраки так же. Способна ли химера сама за себя думать, или же она тотально реагирует на нужды ещё-живущих, нужды вроде ударов по клавишам, вводимых в её мир, строк печали, утраты, отказа в правосудии?.. Но чтобы оказаться полезным, стать «настоящим», призраку придётся быть не просто эдаким изощрённым притворством…

Прерия обнаружила, что может ещё вызывать на экран и фотографии, некоторые — личные, какие-то — из газет и журналов, образы её мамы, почти всё время с камерой в руках, на демонстрациях, при арестах, с разнообразными смутно узнаваемыми фигурами Движения шестидесятых, устремив выразительный взгляд на легавого в защитной экипировке где-то возле ограды из кольчужной сетки, а одной рукой (Прерия выучит материны руки, каждый жест десятком способов, будет воображать, как они бы двигались в другие, не сфотографированные разы), похоже, кончиками пальцев гладя снизу ствол его штурмовой винтовки. Ну фу-у! Её Мама? Эта девчонка со старомодной причёской и косметикой, вечно либо в мини-юбке либо в тех чудных клешах, которые все тогда носили? Через несколько лет самой Прерии стукнет почти столько же, и у неё было зловещее чувство, что мини-юбки вернутся.

Она помедлила на снимке ДЛ и Френези вместе. Они шли через, вполне запросто, студгородок какого-то колледжа. Вдалеке виднелась пешеходная эстакада, где в обе стороны направлялись крохотные фигурки, предполагая, по крайней мере в этот миг, общественное спокойствие. Тени женщин были длинны, они лакали бордюры, тянулись по траве, между спицами велосипедистов. А позднее или раннее солнце ловили пальмы, пролёты дальних ступеней, волейбольная площадка, немногие оконные стёкла, если они вообще там были. Лицо Френези повёрнуто или поворачивалось к напарнице, вероятно — подруге, подозрительная или сдержанная улыбка, казалось, начинается… ДЛ говорила. Сверкали её нижние зубы. Не о политике — Прерия чуяла это в ярких красках Калифорнии, заточенных от пикселя к пикселю до бессмертности, по пружинистым телам, по не обведённым морщинами расслабленным лицам, которые не нужно друг для друга натягивать, освобождённым от собственных авторизованных версий ради бесплатного, повседневного глотка воздуха. Ага, думала им Прерия, валяйте, ребята. Валяйте…

— Что это был за мальчик, — спрашивала ДЛ, — тот «чувак», на митинге протеста? Волосатый, в бисере любви, с косяком во рту?

— В смысле, в цветастых клешах и рубашке в огурцах?

— Точняк, сестрёнка!

— Психодел! — Хлоп друг друга по ладоням, шлёп-шлёп. Прерии было интересно, кто сделал этот снимок — кто-то из киногруппы, из ФБР? Перед глубоко испятнанным ясно-кристаллическим видом она впала в гипнагогический морок, который компьютер быстро засёк, начал мигать, вслед за чем его звуковая микросхема заиграла цеплялку из «Проснись, детка Сюзи» Эверли, снова и снова. Прерия вспомнила, что вставать ей до рассвета, готовиться к завтраку. Потянувшись к кнопке питания, она пожелала машине спокойной ночи.

— О, да и тебе спокойной ночи, благосклонный Пользователь, — ответило устройство, — и да будут сны твои по всем статьям бестревожны.

А там, в компьютерной библиотеке, на хранении, бездвижными единицами и нулями, рассеянными среди миллионов других, эти две женщины, пока ещё в некоем определяемом пространстве, продолжали шагать по низкоосвещённому студгородку, настойчивые, восстановимые, подруги ко времени этого снимка уже почти год, сплетённые вместе во всей сложности прикрытых тылов, данных и пересмотренных обещаний, досад, с которыми смирились, сношенных напрямков, СЧВ вне всяких сомнений друг друга. Должно быть, в некой точке они встретились, хотя кому была б охота ставить на то, что не разлипнутся? Турбулентность времён прибивала друг к другу разных людей в такие городки, как Беркли, приманивала, как ДЛ, посулами действия. В те дни ДЛ лишь каталась взад-вперёд по 101-й, искала какую бы банду мотоциклисток ей потерроризировать, хлестала из горла водку из аптекарских лавок, разводила парней по имени Змей на столько ледышек с двойным крестом, чтобы продержаться до следующего центра народонаселения, что предложил бы уместный риск для её безопасности. Ночью накануне встречи с Френези она гонялась за полным составом М.К.[58] «Тetas у Chetas»[59] на север по тёмным фермерским угодьям вокруг Салинаса, с грузовиков обильно валились овощи и затем давились и весь день передавливались колёсами, отчего ночь, струившаяся ей в лицо, пахла, как гигантский салат. Наконец у неё закончилась горючка, и она их отпустила. Но до Беркли уже оказалось недалеко, а по радио наслушалась она довольно, захотелось самой туда заглянуть. Она не могла бы сказать — ни тогда, ни потом, — чего именно ей ищется.