Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 28

Итак, положение трудящихся после войны не переменилось к лучшему, их грабили так же, как грабили много веков подряд. Страна по-прежнему была разобщена на богатых и бедных. Первые считали такое положение вещей незыблемым и в условиях послевоенного мира боролись за восстановление статус-кво. Для вторых же восстановление статус-кво означало продолжение прерванной войной борьбы за перемены, которых с надеждой ожидало большинство филиппинского народа.

И вот наступил наконец День независимости, которую Филиппины получили в действительности тринадцатого августа тысяча девятьсот сорок пятого года, а не четвертого июля тысяча девятьсот сорок шестого, как обещали американцы еще перед войной. Это событие никого не оставило равнодушным. «Независимость — единственный путь к решению всех наших проблем» — таков был лозунг дня. Чтобы научиться плавать, нужно отрешиться от посторонней помощи и остаться один на один с волнами. Но политиканам типа Монтеро независимость внушала страх. Они считали, что страна может благоденствовать только под крылышком у Америки. Ведь если бы не Америка, то филиппинцы никогда не выбрались бы из-под железной пяты Японской империи. А кто в безбрежных просторах Тихого океана защитит нас от двух таких чудовищ, как Советский Союз и Красный Китай? — вопрошали они. Да и как вообще можно самим справиться с разрухой, когда пришли в негодность все дороги, когда разрушены фабрики и заводы, вытоптаны пастбища и поля? Остается надеяться только на помощь США. Ответ на все эти вопросы они находили сами, он был прост: пусть американцы хозяйничают у нас в стране еще сто лет, тогда мы сможем полностью восстановить наши города и деревни, привести в порядок дороги, мосты и порты. Без американских денег, материалов и специалистов филиппинцам не обойтись. К тому, же, — рассуждали они, — нам необходимо не только современное промышленное оборудование, но и современное вооружение, чтобы в будущей войне мы смогли оказать достойное сопротивление врагу.

«Если сейчас провести плебисцит, то население проголосует против независимости, — заявил, дон Сегундо Монтеро своим единомышленникам на одном из банкетов. — Если, конечно, наш народ в здравом уме». — «Да, да, — подхватили они, — стране нужна не независимость, а продовольствие. В такой обстановке свобода будет означать только свободу умирать с голоду».

Эти люди страшились перемен, которые, несомненно, должны были прийти вместе с независимостью. Они отнюдь не жаждали независимости, они были вполне счастливы и довольны своей жизнью и не хотели поступиться даже маленькой толикой своих богатств и благополучия. Для них стремление к независимости было равносильно абсурдному стремлению выплеснуть из котла на помойку наваристую ароматную похлебку. Поэтому в первое послевоенное время немногим удалось вкусить от плодов победы. Положение казалось таким смутным, таким непрочным.

Невольно возникали сомнения: а оправданы ли все эти бесчисленные жертвы, нужно ли было проливать кровь и тратить на борьбу лучшие годы жизни? Но никто не мог ответить на этот вопрос. А между тем трудности и неурядицы порождали новые сомнения. Кто победил в этой войне? Филиппинцы, отказавшиеся сдаться на милость победителей и боровшиеся против японцев с беспримерным героизмом?

Глава семнадцатая

Спустившись с гор Сьерра-Мадре, Мандо не сразу отправился в Манилу. Он решил сначала повидаться с партизанским командиром Магатом в Калаяане. Со времени их последней встречи прошло уже несколько месяцев, поэтому после краткого объятия они забросали друг друга вопросами. Магат озабоченно разглядывал большой и глубокий шрам на левой щеке Мандо, так сильно изменивший его облик. Но зато голос, глаза, радушие — все оставалось прежним. И они еще раз крепко обнялись.

— Что с тобой приключилось, брат?

Мандо вкратце рассказал ему обо всем, что с ним произошло с того момента, как они расстались. Не упомянул лишь о сокровищах Симоуна да о том, как погибли Карьо и Мартин. Он сочинил историю о столкновении с японцами неподалеку от Калаяана: Карьо и Мартин погибли, а ему повезло — и на сей раз он уцелел. Отделался лишь вот этой раной на щеке. К счастью, потом его приютил один старик, и там, в хижине у подножия гор Сьерра-Мадре, он провел много-много дней.

Рассказал Мандо и о том, как забрел однажды в маленькую деревушку на берегу океана, где несколько манильцев укрылись от преследования японцев. Среди них оказался доктор Сабио, настоящий ученый, преподававший прежде у них в колледже. Там-то Мандо и застала весть о капитуляции японцев в районе Манилы.

Мандо осторожно поинтересовался планами Магата на будущее, и тот дал ему понять, что тоже собирается в Манилу.

— Здесь я свою задачу выполнил, — с некоторой грустью сказал Магат. Он не знал, что его ждет в Маниле. Несомненно было только одно — прежде всего надо искать работу.

— Чтобы платить за учебу, мне до войны пришлось работать в типографии. Заниматься удавалось только ночью.

— А кем ты работал в типографии? — спросил Мандо.

— Корректором, — ответил Магат и почему-то громко рассмеялся. — Работа не из легких, да и платят за нее мало, но зато я много там узнал, ведь, бывало, целыми днями читаешь и читаешь, и все о разном, Я сам начал понемногу писать. В одном еженедельнике перед войной даже была опубликована моя статья. После этого меня сделали литературным редактором.

— Ну, если бы не война, глядишь, и главным редактором заделался бы, — пошутил Мандо.

— Главным редактором чего?

— Какой-нибудь газеты или журнала.

Магат добродушно рассмеялся, а Мандо уже серьезно продолжал:

— Несколько моих знакомых из тех, что я встретил в той деревушке, намерены по возвращении в Манилу заняться просветительской деятельностью, они хотят основать для этой цели газету или журнал. Мне предложили взять на себя административную часть работы и подобрать подходящих людей.

— Но у меня явно недостаточно знаний и опыта, — засомневался Магат. — Это совсем не то, чем я занимался раньше.

— В настоящее время главное — не как ты пишешь, а что пишешь. Мы говорили об этом с доктором Сабио и сошлись во мнении, что профессия журналиста отличается от профессии литератора. Чтобы стать настоящим журналистом, нужно обладать твердым характером, быть мужественным и правдивым. Порой встречаются люди, умеющие великолепно писать, но они слабы духом, робеют перед сильными мира сего или слепнут от блеска золота. А сильные мира сего как огня боятся правды.

— Это похоже уже на партизанскую борьбу… — начал было Магат.

— Да, издание газеты сродни военной операции. У меня тоже маловато опыта. Но если газета ставит своей целью говорить людям правду, невзирая ни на какие опасности и без всякой предвзятости, то для этого требуются люди, которых нельзя запугать или купить. Что же касается опыта, то это дело наживное. Разве у нас с тобой был опыт жизни в горах?!

— Ну, если так…

— Да, это так, а посему собирайся. Мы еще о многом с тобой поговорим там, в Маниле.

— Я согласен, только при одном условии, — сказал Магат.

— При каком же?

— Если я не справлюсь с работой редактора, то ты меня снова сделаешь корректором. — Скрепив договор рукопожатием, они громко и от души расхохотались.

— Ну что, вместе поедем в Манилу? — спросил Мандо.

Однако Магату предстояло завершить здесь, в Калаяане, множество всяких дел, и было решено, что он приедет чуть позже.

Мандо возвращался в Манилу после трехлетнего отсутствия. Так же как из-за шрама на лице знакомые Мандо узнавали его с трудом, так и он не узнавал столицу, превратившуюся в груду развалин и пепелищ. Мандо потратил несколько дней на обследование обоих берегов реки Пасиг. Манила пострадала значительно больше, чем он представлял себе со слов людей, с которыми ему доводилось встречаться в горах. Однажды утром он решил посмотреть, что сталось с домом Монтеро в Сингалонге. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что огромный каменный особняк, обнесенный высоченным забором, остался совершенно невредимым. Казалось, за все годы войны не пострадал ни один зеленый листочек в саду. Мандо подумал, что дон Сегундо не только хитер и коварен, но и неправдоподобно везуч. Все соседние дома лежали в развалинах, и лишь особняк Монтеро стоял как ни в чем не бывало, не тронутый ни огнем, ни снарядами. Он напоминал самодовольного боксера-гиганта, возвышающегося над поверженным противником.

«Да, правду говорят, что сорная трава сама по себе не погибает», — подумал про себя Мандо.

Стоя поодаль и размышляя над этим необъяснимым чудом, Мандо обратил внимание на автомобили, то и дело въезжавшие в ворота дома Монтеро и выезжавшие из них. Это были автомобили американских военных и штатских коммерсантов, крупных местных финансовых воротил, спекулянтов и всяких авантюристов, содержащих игорные дома и промышляющих на бирже.