Николай Гарин - Оула Страница 28

— Спасибо, Павел Петрович, — в тон профессору ответил Глеб. — Я постараюсь.

В комиссариате, куда Глеб Якушев обратился, ему выдали целую кипу анкет. Вопросы, которые стояли на бланках, порой обескураживали, повторялись, хотя постановка их отличалась одна от другой. Главный смысл анкет, как понял Глеб после целого дня, аккуратно вписывая в них ответы — надежен ли он, можно ли ему верить. Через неделю Глеба пригласили.

Дежурный по комиссариату, прочитав повестку, указал кабинет, куда следовало пройти Глебу. Маленькая комнатка с одним густо зарешеченным окном, огромным, крашеным сейфом и однотумбовым столом, из-за которого поднялся серенький, невысокого роста военный, с длинными, узкими залысинами на голове, с приятной улыбкой и по одной шпале в синих петлицах.

— Проходите, товарищ Якушев, присаживайтесь. Меня зовут Василий Степанович, — низким, бархатистым голосом заговорил хозяин кабинета.

Глеб сел на краешек стула, придвинутого к столу.

Василий Степанович достал из сейфа папку, открыл и начал доставать бумаги все с той же добродушной улыбкой, поблескивая залысинами.

— Та-ак-с, пожалуй, начнем Глеб Михайлович?

Плавно посерьезнев в лице, майор стал зачитывать вопросы из анкет, а Глеба попросил отвечать на них, но уже в устной форме, словно сверяясь или проверяя Глеба, он ли заполнял анкеты. Закончив с анкетами, Василий Степанович достал характеристики, написанные секретарем комсомольской ячейки университета, характеристики из деканата, кафедры, школы, где учился Глеб Якушев, от участкового милиционера…. Характеристика с завода, где работал отец.

Глеб удивился, что так много на него документов.

— Вас, Глеб Михайлович, прекрасно рекомендуют все без исключения организации, руководящие органы, частные лица. Вот здесь, — Василий Степанович положил свою бледную ладонь на кипу бумаг, — здесь о Вас все или почти все. Народный Комиссариат Внутренних Дел ознакомился с Вами, — он опять похлопал по бумагам, — и предлагает Вам перевестись из университета в Высшую школу НКВД. Учиться придется по сокращенной программе, учитывая три курса университета. Так что, еще года два-три и Вы — офицер! — Василий Степанович опять расплылся в мягкой улыбке. — Это высокое доверие и честь. Я надеюсь, как историк, пусть с неполным образованием, Вы прекрасно понимаете, какая ответственность сегодня возложена на наши Органы. Вы вливаетесь в передовой отряд партии, авангард наиболее чистых и честных ее бойцов, беспощадных к врагам нашей страны…

Уже идя домой и перебирая в памяти весь разговор с Василием Степановичем, Глеб вдруг отметил, что его даже и не спросили, согласен он или нет, все, оказывается, было решено. Оперативно собраны характеристики на него и его родных. Выходит, что он действительно нужен стране в качестве работника Органов. Это и льстило и тревожило. Льстило, что он оказался достойным, что его заочно экзаменовали, и он получил положительные оценки. А тревожило то, что ореол таинственности, секретности и всесильности работника НКВД должен будет каким-то образом отразиться на нем, изменить его. Мать с отцом все еще вздрагивают по ночам от скрипа тормозов машин и стука в подъезде.

Но вскоре все тревоги и сомнения исчезли. Погода была прекрасная. Навстречу бежали школьники, весело звеня своими голосами, улыбались девушки, бросая косые кокетливые взгляды, чинно шагали военные сухопутчики, слегка развязно, покачивая плечами и метя клешем пыльный асфальт, шли морячки.

Глеб радостно смотрел на всех. На улыбки отвечал улыбкой, мимоходом разнимал дерущихся первоклашек, грозил пальцем шпанистому пацану, пытающемуся раскурить подобранный окурок. И опять девушки, опять улыбки.

Вот о такой учебе он и мечтал! Глеб словно дорвался, наконец, до любимой игры, до игрушек, которых его давно лишили и вот только-только вернули.

Ему легко давались кроссы с полной боевой, упражнения на спортивных снарядах, теоретические дисциплины и стрельба из различного стрелкового оружия, криминалистика и приемы рукопашной борьбы. В своем учебном рвении он уже после первого года далеко опережал не только однокурсников или вообще курсантов, но по некоторым дисциплинам превосходил и преподавателей. Что потом при распределении несомненно сыграло свою печальную роль.

Высокий, хорошо сложенный, с приятным лицом, на котором серо-голубые глаза всегда смотрели спокойно и доброжелательно, Глеб был красив. Особенно нравились девушкам его губы, словно созданные для любви, в меру пухловатые, в меру мужественные, когда они улыбались, делали выражение его лица доверчивым, открытым и самую чуточку наивным, чем и подкупали слабый пол. Но это ничуть не портило общего впечатления, поскольку красивое лицо, сильное, стройное тело в военной форме вызывало у окружающих гордость за Красную Армию.

«Если вот такие ребята в курсантской форме, — думали они, — скоро станут командирами и поведут свои роты на врага под общим руководством главного маршала товарища Ворошилова, то будьте покойны — враг будет разбит, победа будет за нами!»

Блестяще сданы государственные выпускные экзамены. Однако Глеб гораздо больше волновался, посещая портного. С каким-то трепетом стоял перед зеркалом и мерил уже офицерскую, песчаного цвета гимнастерку и темно-синие брюки-галифе. Он узнавал и не узнавал себя. Вглядываясь в отражение, видел то, о чем мечтал с детства. Он нравился себе. Щелкая каблуками, четко поворачивался то вправо, то влево, подносил руку к виску, как когда-то в детстве.

Портной, пожилой еврей по фамилии Либерман, обшивший не одну сотню вот таких молоденьких, только-только испеченных командиров, вместе с клиентом любовался своей работой, мимоходом подмечая про себя, где еще подобрать, где ослабить, а где и окончательно прошить. Он редко бывал доволен своей работой. «Все зависит от «фактуры», — говорил старый портной доверенным лицам, имея ввиду под «фактурой» телосложение.

Вот и сейчас хитровато улыбаясь, довольный своей работой он тихо шептал себе под нос: «Ай да Фима…, ай да старый мерзавец…, ай да паршивец!»

Отзвенели бокалы, отпенилось шампанское.… В полную силу легких, до хрипоты откричалось многократное и многоголосое «Ур-ра-а-а!.. Ура, товарищу Сталину!.. Ура, всесоюзному старосте!.. Ура, народному комиссару Внутренних дел и Генеральному комиссару государственной безопасности товарищу Ежову!..»

Затихла музыка, отшуршал вальс, смех, погасли улыбки.

Легкий, красивый, чуть пьяный от счастья, Глеб на любимых улицах родного города. И ничего, что ночь белая, безлюдная. Нет усталости, нет сна, сердце колотится от ощущения прекрасного, радостного будущего.

На комиссию за получением направления Глеб Якушев прибыл спокойным и собранным. Он давно решил, что начальству виднее. Хотя Глебу очень хотелось остаться в Ленинграде. Хотелось пофорсить, погулять, повлюбляться, послушать непременные комплименты в свой адрес…. Когда увидел лица однокашников, ожидающих своей участи у кабинета начальника училища, прочитал по ним те же скрытые желания, что и у него. И все же верилось, что хотя бы служить начнет в своем городе. А там видно будет.

Стоя на вытяжку перед важной комиссией, Глеб не сомневался, что ее члены с многочисленными шпалами и ромбами в петлицах по достоинству оценят его выправку, стать и, конечно, отметки в дипломе.… И действительно, высокие чины долго и много шептались, делали озабоченные лица, недоумевали, листая его бумаги, наконец, произнесли незнакомое, ломкое и свистящее — Котлас.

Тяжело доставался каждый шаг Оула. Терпеливо, мучительно переставлял он ноги, идя на далекий свет, оказавшийся вскоре над самой головой в виде прожектора, похожего на ведро. Он кособоко освещал часть высокой стены из частокола обтесанных, врытых в землю бревен, плотно прижатых друг к дружке и остро заточенных сверху, как карандаши. Самой освещенной частью были ворота, двустворчатые, из плах на кованых навесах. Над воротами, под самым прожектором из реек, сколоченных крест-накрест — портал с буквами. В центре портала — портрет в рамке, а с обеих сторон бледные, выцветшие флажки. «Котласская центральная пересылка Ухт-печерских лагерей», как потом выяснит для себя Оула, печально знаменитая зона.

Шатающегося, еле стоящего на ногах заключенного провели через ворота под лай невидимых псов во внутрь зоны. На вахте передали другим конвоирам. Опять повели. В зоне было светлее. С десяток прожекторов освещали низкие, длинные, похожие на перевернутые лодки бараки.

Колючка, калитка, часовой, собака на проволоке от угла до угла, низкое, черное здание, высокое крылечко, отрывистые разговоры охранников. Внутри помещения тепло. За столом молодой офицер. Яркая настольная лампа. Оула подвели к столу.

— Фамилия, статья, срок? — резко и громко бросил столоначальник.