Том Бойл - Восток есть Восток Страница 28

— Да это Джейн! — воскликнул Таламус, изумленно взвизгнув, словно ждал кого-нибудь еще. Он сдернул руку с плеча Рут, рывком распахнул дверь — и полным ходом на крыльцо. В тот же миг молодой человек с квадратной челюстью атлетически выпрыгнул из машины, спеша открыть перед Джейн дверцу. Рут с тоской увидела, что парень у Джейн просто загляденье — высокий, худощавый, мускулистый, настоящий завоеватель-викинг, а сама она вовсе не растолстела, как поговаривали, а так же стройна, очаровательна и свежа лицом, как шестнадцатилетняя девушка, завороженная тайной расцветающей плоти. — Милости просим, — гудел Таламус, сходя по ступенькам с широко разведенными руками, словно он лично клал каждый камень в стены большого дома, словно он тут родился и вырос, аристократ-плантатор, пьяница и лошадник, полковник Таламус собственной персоной. — Милости просим в сердце Юга!

Рут не стала дожидаться хищных, бесстыдных таламусовско-шайновских объятий, не стала глядеть, как раб-северянин выволакивает из трейлера багаж в большем количестве, чем брала в свои поездки по империи королева Виктория, не стала смиренно стоять в вестибюле, чтобы встретить и поздравить с блестящим успехом бывшую однокашницу торжественно всходящую по лестнице в потных объятиях одного из светил еврейско-американской словесности. Нет уж. Кто угодно, только не она.

Едва Таламус вышел за дверь, она, резко крутнувшись, пустилась наутек — вверх по лестнице, по коридору, в свою комнату, и лицом вниз на кровать, словно подстреленная. Так лежала она среди густеющих теней, — а внизу тем временем гомон коктейлей сменился веселым звяканьем столовых приборов, — так лежала она с колотящимся сердцем, обостренно вслушиваясь в торопливые крадущиеся шаги раба-скандинава, который вносил вещи Джейн не куда-нибудь, а в комнату через стенку от нее, в просторную, светлую, полную антикварной мебели комнату на двоих, пустовавшую все время, пока Рут жила в «Танатопсис-хаусе». Она вслушивалась, как ребенок, играющий в прятки, ребенок, который слишком хорошо спрятался, так что другие дети поискали-поискали и начали терять к нему интерес, хотя все еще бродят вокруг да около; вслушивалась до тех пор, пока звуки ужина не затихли и спортивная машина не укатила, взревев, в неведомую даль.

Она, должно быть, задремала. Когда Саксби зашел за ней, было уже почти восемь, и ей пришлось одеваться второпях, чтобы не опоздать на паром. Летом по выходным вернуться на остров можно было двенадцатичасовым, что давало им, за вычетом дороги, только часа два на ужин, коктейли и отдых. Рут чувствовала, что ей необходимо сменить обстановку. Пока пили первый коктейль, прекрасный «Манхэттен» с лимонными дольками, она даже хотела подбить Саксби взять номер в каком-нибудь мотеле на побережье, но потом передумала. Рано или поздно с Джейн Шайн все равно придется столкнуться, так уж лучше сегодня вечером в бильярдной, где хоть почва под ногами не колеблется.

После второго коктейля и нескольких устриц настроение стало налаживаться. Не зря они в ресторан поехали. Это было уютное изысканное заведение с прекрасным интерьером, очень стильное, три звезды в справочнике «Мишелен», тут одна карта вин с хороший русский роман. А Саксби — ну, Саксби настоящее сокровище. Сколько плутовства в нем и сколько надежности, как он красив, как мягко переливаются отблески горящих свеч в золотом нимбе его волос, как влюбленно он в глаза ей глядит — милый, настойчивый, сексуальный Сакс, стоящий десятка нордических типов в их «ягуарах». Едва над тарелкой супа, ломтиком французской булки, кусочком ecrevisse[25] возникал призрак Джейн Шайн, как он прогонял его шуткой, поцелуем, нежным прикосновением. И вот, в самый разгар ужина, он предложил тост.

Рут наслаждалась льдистой свежестью грейпфрутово-лимонного glace[26], и вдруг откуда-то сбоку вынырнул официант с бутылкой шампанского. Подняла глаза на Саксби — он так и сиял. Когда сдвинули бокалы, от удовольствия кровь бросилась ей в лицо. Неисправимо сентиментальный, он не уставал делать все эти ритуальные жесты — дескать, вот уже восемнадцать недель они вместе, вот уже двадцать две и так далее, но на этот раз он застал ее врасплох.

— За окефенокскую элассому, — провозгласил он.

— За кого, за кого?

— Пей давай.

Выпила.

— За окефенокскую элассому, — повторил он. — Точнее, за ее карликовую разновидность, — Он снова наполнил ее бокал. По его лицу бродила странная, внушавшая тревогу улыбка — вот сейчас вскочит из-за стола, схватит официанта и закружит его в диком вальсе. — Не путать с элассомой Эверглейдов (болотистая часть штата Флорида), — добавил он, заговорщически понизив голос. Пожилой господин за соседним столиком авторитетно высморкался. Но Рут уловила легкое причмокивание, спазм беззвучного смеха. Она растерялась.

— Мой новый план, Рут, — сказал Саксби, отводя узкое зеленое горлышко бутылки от ее бокала. — Карликовая элассома. Она и сама-то по себе редкость, водится исключительно в междуречье Олтамахо и Чоктохатчи, а мне нужна еще более редкая разновидность. — Он остановился и схватил ее за руку. Глазищи так и сияли. Улыбка была прямо безумная. — Альбиноска.

Рут слегка захмелела. Они чокнулись.

— За альбиносов! — воскликнула она.

Но Саксби, похоже, ничего уже не воспринимал. Он завелся не на шутку, непрестанно жестикулируя, он сыпал сведениями о карликовых рыбах, о том, как такой-то первым описал тенденцию к альбинизму, как биологи из университета штата время от времени вылавливали в водах реки Сент-Мэрис необычные экземпляры и как он, Саксби, будет отыскивать и разводить альбиносов, превратит декоративный пруд у большого дома в садок и будет снабжать ими любителей редких рыб по всему свету.

— Им подавай Африку и Южную Америку, — рассуждал он, — они не понимают, что настоящая золотая жила тут, в болотах Окефеноки и реке Сент-Мэрис. Ты только подумай об этом, Рут. Только подумай.

Думать о рыбах при всем желании у Рут не получалось — рыба для нее существовала, пожалуй, только в вареном или жареном виде. Но и о Джейн Шайн она думать перестала. Успокаивающе журчал голос Саксби, вино было хорошее, еда — еще лучше, плеск волн за темными лакированными жалюзи навевал дремоту. Она выпила за план Саксби, с радостью выпила. Кончилась одна бутылка, заказали другую.

Потом, стоя на носу «Тьюпело куин» и глядя, как над черными водами пролива Пиглер-саунд невысоким темным горбом вырастает остров, она почувствовала, как в ней растет уверенность. Подумаешь, Джейн Шайн. Пусть ее окружает хоть сотня таких Джейн Шайн — ведь у нее есть Саксби, есть Хиро (вернется, никуда не денется), есть большой дом с бильярдной и есть работа. Она чувствовала себя сильной, открытой, щедрой, чувствовала готовность предать забвению мелочную зависть, что донимала ее все эти годы. Литература — не гонка на скорость. Нет тут ни победителей, ни побежденных. Люди пишут ради самой работы, ради того, чтобы собственный мир сотворить, и если какая-нибудь Джейн Шайн лезет вперед и забирает себе премии, захватывает страницы журналов, получает лучшую комнату в «Танатопсис-хаусе» — что ж, пускай. Это не состязание. Нет, не состязание. Тут каждому место найдется.

Размякшая от вина, Рут вся отдалась этому новому настроению и, поднимаясь по лестнице в бильярдную рука об руку с Саксби, ощущала себя чуть ли не святой — феллиниевской Джульеттой, Беатриче, матерью Терезой. Там собралась обычная компания. Накурено было — не продохнуть. Стучали шары. Когда они входили, комната содрогалась от дружного хохота, сменившегося конвульсивными вздохами; Рут отпустила руку Саксби и пошла через комнату к карточному столу. Все взгляды обратились на нее. Она знала, что выглядит скромной, полной изысканного смирения и благородства. «Рути», — сказал Ирвинг Таламус, подняв глаза от карт.

Это «Рути» должно было насторожить ее в нем не было радости, не было оживления; это была простая констатация ее появления, обрубленная, точно ножом, но Рут ничего не слышала. Она шла к противоположному концу комнаты, рот растянут в широкой ослепительной улыбке стюардессы, все внимание — на Джейн Шайн. Где-то слева смутно маячили Сэнди и поэт Боб, но ясно она видела только Джейн, занявшую место по правую руку от Таламуса — ее собственное место.

Все умолкли. Ноги Рут работали, новое прямое красное платье, которое она надела в ресторан, мягко колыхалось вокруг бедер — но ей чудилось, что она не движется с места, что пол превратился в колесо ступальной мельницы, что она погрузилась в какой-то гнетущий сон. А потом внезапно, слишком внезапно она увидела, что стоит у самого карточного столика и Джейн Шайн смотрит на нее в упор. На Джейн было белое плиссированное льняное платье со стоячим воротничком и множеством безукоризненных складок — при том что жара в комнате была неимоверная. Густые завитки ее черных как смоль андалузских волос небрежно падали на лоб, а глаза — льдистые фиолетовые глаза — кололись, как две булавки.