Ричард Йейтс - Пасхальный парад Страница 28

Первые недели они встречались у него, но так как здесь все напоминало ему о жене, в конце концов предпочтение было отдано ее квартире. Отсюда она быстрее добиралась до работы, но было и еще одно, более тонкое преимущество: когда она приходила к нему в качестве гостьи, возникало ощущение неустойчивости, временности их связи; когда же он приходил к ней, тут уже можно было говорить о серьезности отношений. Или нельзя? Чем больше она размышляла на эту тему, тем отчетливее понимала, что данный аргумент легко вывернуть наизнанку: будучи гостем, он всегда мог встать и уйти.

Как бы то ни было, ее квартира стала их домом. Поначалу он не решался перевезти сюда свои вещи, но вскоре один из ящиков комода заполнили его рубашки из химчистки, а в стенном шкафу появились три темных костюма и яркая гроздь галстуков. Она любила проводить по ним рукой, ощущая ладонью их шелковистую тяжесть.

У Говарда был «бьюик» с откидным верхом, стоявший в гараже довольно далеко от центра, и в хорошую погоду они отправлялись за город. Однажды в пятницу, взяв курс на Вермонт, они добрались до самого Квебека и там заночевали в замке Фронтенак, как если бы это был обыкновенный мотель, а в воскресенье пустились в долгий обратный путь и пили шампанское из пластиковых стаканчиков.

Иногда они выбирались в театр и в маленькие кабачки, о которых она раньше только читала, но в основном они проводили вечера дома, в тишине и неге, как старая супружеская чета. Она частенько говорила ему — в душе понимая: лучше помалкивать о таких вещах, — что ни с кем ей не было так хорошо.

Да вот беда, он все еще любил свою жену.

— Вот! — как-то раз воскликнул он, глядя на нее украдкой. — Ты нагнулась за стаканом, придерживая волосы другой рукой, точь-в-точь как Линда.

— Не понимаю, как я могу напоминать тебе о ней, — возразила Эмили. — Она совсем молоденькая, а мне уже почти сорок.

— Я и не говорю, что вы похожи, хотя у нее тоже маленькая грудь и ноги в общем такие же, но иногда какой-то твой жест… Это просто невероятно!

В другой раз он пришел с работы не в духе, за ужином то и дело подливал себе вина, потом уселся на диване со стаканом разбавленного виски и долго молчал, а когда заговорил, стало понятно, что теперь его не остановишь.

— Ты должна кое-что понять про Линду. Дело не просто в том, что она стала моей женой; в ней было все, чего я искал в женщине. Она… как тебе это объяснить?

— Ты ничего не должен мне объяснять.

— Должен. Если я сам во всем этом не разберусь, то никогда не смогу выкинуть ее из головы. Послушай. Я тебе расскажу, как я с ней познакомился. Постарайся меня понять, Эмили. Мне тогда было сорок два года, но я себе казался гораздо старше. За моими плечами были брак, развод и еще множество коротких романов. Мне казалось, что я уже исчерпал все свои возможности. И вот я приехал в Ист-Хэмптон на пару недель, и кто-то пригласил меня на вечеринку. Бассейн с подсветкой, китайские фонарики на деревьях, из окон дома доносятся записи Синатры — все в таком духе. Народ собрался разношерстный: актеры, снимавшиеся в телевизионной рекламе, парочка книжных иллюстраторов, парочка писателей, деловые люди, косившие под артистическую богему в своих алых бермудах. Вдруг я поворачиваюсь и, разрази меня гром, вижу перед собой это существо, лежащее в белом шезлонге! Никогда прежде я не видел такой кожи, или таких глаз, или таких губ. На ней было…

— Ты хочешь мне рассказать, во что она была одета?

— На ней было простенькое черное платьице. Я сделал большой глоток для храбрости, прежде чем подойти к ней. «Привет, — говорю. — Вы чья-то жена?» Она подняла на меня глаза — даже не улыбнулась, то ли от смущения, то ли из желания держать дистанцию — и…

— Говард, это, наконец, глупо, — прервала его Эмили. — Смотри, как ты разошелся. Ты просто неисправимый романтик.

— Ладно, попробую покороче, чтобы не нагонять на тебя тоску.

— Ты не нагоняешь на меня тоску, просто…

— Одним словом, следующую ночь она провела в моей постели и все последующие тоже. Когда мы вернулись в город, она перевезла ко мне свои вещи. Она тогда еще училась в колледже — как и ты, она ходила в Барнард, — и каждый день после занятий она спешила ко мне, чтобы встретить меня дома после работы. Это было так мило, у меня слов нет. Я возвращался, заранее настраиваясь на то, что не увижу ее, сказка закончилась, — и вот пожалуйста. Видит бог, эти полтора года — самое счастливое время в моей жизни.

Встав с дивана со стаканом виски в руке, он закружил по комнате, и было ясно, что сейчас лучше его не перебивать.

— Затем мы поженились, и острота ощущений немного ушла — скорее, для нее, чем для меня. Я был по-прежнему… не хочется постоянно повторять «счастлив», но другого слова не подберу. И еще горд, невообразимо горд. Когда мы приходили в гости, люди поздравляли меня, а я им отвечал: «Знаете, я до сих пор не верю, что она моя жена». Со временем я, конечно, поверил. И стал воспринимать ее как данность, хотя воспринимать так никого нельзя, никого и никогда. В первые годы она нередко повторяла, что ей со мной не бывает скучно, и это был для меня наивысший комплимент, но под конец она перестала это говорить. Вероятно, я наскучил ей хуже горькой редьки… своим тщеславием, своим позерством, уж не знаю, чем еще. Жалостью к себе. Вот тогда-то, я думаю, ею и овладело беспокойство… вместе со скукой. Черт побери, Эмили, я не в состоянии тебе объяснить, до чего ж она была мила. Это нельзя выразить словами. Нежная, любящая и при этом жесткая. Жесткая не в плохом смысле, а в смысле несгибаемая, мужественная. Она смотрела на мир без всяких сантиментов. А ум! Меня порой даже путало, как она чисто интуитивно сразу нащупывает самую сердцевину малопонятной и запутанной истории. А ее чувство юмора!.. Нет, она не бросалась сногсшибательными короткими афоризмами, но у нее был острый глаз на абсурдность всего претенциозного. Она была идеальной спутницей. Почему я все время говорю «была»? Она ведь не умерла. Да, она была идеальной спутницей для меня, а теперь будет идеальной спутницей для другого мужчины… или мужчин. Думаю, она перепробует много вариантов, прежде чем снова бросить якорь.

Он плюхнулся в кресло и, закрыв глаза, принялся массировать тонкую переносицу большим и указательным пальцами.

— И когда я начинаю думать о ней в этом контексте, — произнес он бесстрастным, если не безжизненным голосом, — когда я мысленно вижу ее с другим мужчиной, как она раздвигает перед ним ноги и…

— Говард, прекрати, — не выдержала Эмили и даже встала для большего напора. — Какой-то сладкий сироп. Ты ведешь себя как влюбленный мальчик, это тебя недостойно. А кроме того, это не очень… — она заколебалась, стоит ли говорить, и все-таки сказала: —…не очень-то деликатно по отношению ко мне.

На это он открыл глаза и тут же снова закрыл.

— Я полагал, что мы друзья, а с друзьями можно говорить без обиняков.

— А тебе не приходило в голову, что я могу приревновать?

— Мм… Нет, такая мысль мне в голову не приходила. Не понимаю, как можно ревновать к тому, что осталось в прошлом?

— Говард, ей-богу. А если бы я каждый вечер распространялась о том, какие потрясающие у меня были мужчины?

Но это был риторический вопрос. Она могла рассказывать Говарду Даннингеру что угодно и про кого угодно, ему не было до этого никакого дела.

В декабре компания «Нэшнл карбон» послала его в Калифорнию на две недели.

— Собираешься повидаться с Линдой? — спросила она его во время сборов.

— Как ты себе это представляешь? Я буду в Лос-Анджелесе, а она живет гораздо севернее Сан-Франциско. Это большой штат. А кроме всего прочего…

— Да?

— Кроме всего прочего, я не могу закрыть этот чертов чемодан.

Ей тяжело дались эти две недели — он позвонил ей лишь дважды, ближе к концу, — но она выдержала, и все-таки он вернулся.

А однажды февральским вечером, когда они уже собирались ложиться спать, позвонила Сара.

— Эмми? Ты одна?

— Вообще-то нет, я…

— Вот как? А я надеялась застать тебя одну. Обертоны ее голоса и сам ритм сразу воскресили в памяти Эмили этот жуткий старый дом в Сент-Чарльзе, с его плесенью, промозглостью, глазеющими из рам предками и запахом отбросов из кухни.

— Что случилось, Сара?

— Позволь мне процитировать Джона Стейнбека. Это зима тревоги нашей.

— Детка, по-моему, Стейнбек был неоригинален. Что, Тони опять?..

— Да. И я, Эмми, приняла решение. Я здесь не останусь. Я хочу жить с тобой.

— Сара, дело в том… Боюсь, что это невозможно. — Она посмотрела на Говарда, стоявшего в халате неподалеку и слушавшего ее разговор с неподдельным интересом. Она рассказывала ему о своей сестре. — Дело в том, что я теперь живу не одна.

— А-а. Ты хочешь сказать, что у тебя… понятно. Что ж, это осложняет дело, но все равно. Я уезжаю. Остановлюсь в недорогой гостинице. Послушай, ты мне не поможешь найти работу? Я тоже могу писать рекламные объявления. Сама знаешь, я всегда умела… составить фразу.