Владимир Топорков - Наследство Страница 28

Уже перед отъездом, когда она на кухню выпорхнула, Кузьмин подмигнул хитровато, сказал будто невзначай: «Дома у тебя, Егор Васильевич, хоккей, как молодёжь говорит. Видел Ларису Фёдоровну, когда из школы возвращалась, говорил с ней. Огорчена она, что не позвонил и в поездку эту, как юнец на свиданье, убежал, даже в известность не поставил. Но я её успокоил, сказав, что служба такая срочная задалась, и она улыбаться стала. Так что отдыхай, Егор Васильевич, набирайся сил», – опять подмигнул.

После объезда Кузьмина они уселись с Еленой играть в карты, в незатейливого «дурака», и Дунаев попытался выговорить ей за этот недвусмысленный взгляд. Но Елена сказала, как отбрила: «Интересный ты, Егор, мужик, по чужим постелям шастаешь, а трусишь: хочешь и рыбку съесть, и не намочиться». Кажется, и сейчас щёки полыхают огнём, а тогда Егору показалось, что мерзлота сковала грудь, и он залепетал, как провинившийся школьник: «Да что ты, Лена, что ты, не подумай плохого».

Но вечером, когда легли спать, Елена отвернулась к стенке, захлюпала носом, и Егору стало страшно. Он с трудом оторвал её лицо от подушки, повернул к себе. Лицо было сухое, жаркое, как после бани, и этот огненный ток крови опять задурманил мозг, утопил Егора в сладкой истоме до утра.

Может, догадалась Лариса об этой неожиданной встрече, об испепеляющей любви, вспыхнувшей в нём? Разве можно от женщин скрыть биотоки эти? Как пронзительно-сине смотрела она вчера на Егора, точно внутренности перебирала, ощупывала своими мягкими пальцами. Егору в собственном доме показалось неуютно.

Лариса не стала спрашивать, где он был все эти дни, и это тоже волновало. Алиби он заготовил стопроцентное, как говорят юристы, мог бы долго рассказывать жене, как таскался он все дни по стройке, месил грязь (а там, на юге, тоже мокрядь, чичер, солнышко неприветливое, и море холодом дышит), ругался со строителями, но Лариса упорно молчала. Пришлось самому за ужином начинать разговор, стараться спокойно, обстоятельно всё рассказывать – и о перебранках со строителями, и о неописуемых мытарствах с билетами – куда только начальство смотрит! – и о том, как поранил он руку на стройке, задев вгорячах за ржавый крюк, распахнул мышцу. Теперь, правда, всё «тип-топ», полный ажур, вот только лёгкая повязка, а раньше было чертовски больно. Конечно, он не нуждается в сострадании, но…

Сегодня можно признаться себе, что как раз на сострадание жены, на её душевное расположение и был рассчитан этот разговор. Но Лариса точно заледенела, и даже когда он стащил с себя новую рубашку – старую, окровавленную Кузьмин забрал с квартиры врачихи, а эту купил – показал забинтованную руку, она осталась холодно-спокойной, как изваяние, только чуть-чуть дрогнули губы. И тогда он не сдержался, понёс несусветную дребедень про тоску по жене, про то, как снилась ему Лариса там, в неприветливой южной гостинице, которую уже давно не топят, только ясные тёплые воспоминания о доме ощутимо согревали его, и как он благодарен, что рядом с ним живёт, делит его тяготы пополам вот такой чудесный человек.

Лариса опять остудила его своим пронзительным взглядом, сказала, показалось, ироничным тоном: «Ты, Жора, всё преувеличиваешь! Успокойся, милый!» И ушла в спальню величественно, как пава, оставив его одного в комнате.

Егору показалось, что даже одежда на нём обвисла, как на огородном чучеле, стала неудобной, и он долго просидел в кресле, а потом не придумал ничего лучшего, как заглянуть в шкафчик, набулькать в стакашёк водки, и выпитая влага разгорячила память. Поплыла перед глазами Елена, тонкая, обжигающая, и он вцепился в волосы. Да, в сложную ситуацию он попал, и какой выход – только Бог, если он есть, знает…

Сегодня утром Лариса опять была холодной, равнодушной, и неожиданно пришло в голову сравнение: как скала. Видел Егор такие скалы на Севере, когда служил на затёртом среди гор аэродроме. Лариса молчком подала на стол поджаренную яичницу, сложила бледные руки на животе и долго смотрела в одну точку.

Даже сейчас холодно на душе от этого взгляда. Егор повёл плечами, стряхнул с куртки застывшие капли дождя, прибавил ходу. Со стороны поглядеть – бежит из дома человек, торопится – горе его гонит.

«Да, интересно», – усмехнулся он. И вдруг ощутимая злоба сдавила горло. Да Бог с ней, Ларисой! Может быть, и к лучшему, что кривит она губы, в молчанку играет. Не пойман – не вор. А о его приключениях только один Кузьмин догадывается, но этот человек – могила, из него даже стон не выжмешь.

Егор замедлил шаг, подумал с горькой усмешкой: «Ещё удивятся люди – председатель, как конь пришпоренный, по улицам мчится». Теперь надо сосредоточиться. Все неприятности позади. А Лариса – тоже перебесится. Живёт припеваючи за широкими плечами мужа, как за каменной стеной, да ещё пытается свою волю диктовать. Вот уж поистине: барыня. А ты бы попробовала покрутиться, как он крутится, тогда бы такого. Лазаря запела…

Размышлял так он, но мысли эти казались ему вялыми, неубедительными. И вставала немым укором Елена. Эх, Елена, Елена, любовь горячая, что ж делать будем! Горько усмехнулся Егор на пороге конторы, долго вытирал о половик грязные ботинки, мальчишески шмыгал носом.

Хорошую неделю прожил Бобров! Даже самому удивительно, как может много сделать человек. Евгений Иванович за два дня объехал все бригады, посмотрел подготовку техники, ощупал каждый сцеп, культиватор, сеялку. Во второй бригаде бригадир не выдержал, сказал:

– Ты, Евгений Иванович, их, как девок, лапаешь. Дались они тебе?

– Дались, Миша, дались.

– Да их никто не глядел раньше…

– Врёшь ты, Михаил. Как же урожай получали хороший?

– Земля у нас щедрая. Она любого председателя в герои выведет!

– Так уж и щедрая?

– Да не хуже, чем у соседей. Всегда хлеб. Они колотятся-колотятся, а как уборка – опять «кругом шестнадцать». Вы эту присказку не знаете?

– Не знаю.

– Ну так вот, спрашивают у одного председателя, какой урожай пшеница дала. А он отвечает: «Четвертной», двадцать пять центнеров, стало быть. А рожь?» – «Двадцать семь». – «А остальные культуры?» – «Больше двадцати». Тогда у него спрашивают: «Ну, а сколько в среднем на круг получается по колхозу?» Он в затылке скребёт: «Кубыть, шестнадцать». – «Как шестнадцать?» – кричат. «А так, – отвечает председатель, – получается кругом шестнадцать». Вот такая история, Евгений Иванович.

– Весельчак ты, Мишка, – сказал Бобров, – только байку твою не пойму, куда клонит…

– Разгадка тут простая. Не на небе родились, Евгений Иванович. В наше время сколько ни получи хлеба – всё равно начальство выгребет. Вот и занижается урожайность… Себе хоть небольшой резерв создаётся.

– В нашем колхозе, – Бобров посмотрел на Мишку, – вроде такой практики нет, как считаешь?

– Правильно. У нас другая, показушная крайность. Жми, давай, чтоб показатели были лучше других. Знай наших…

Мишка посмотрел в сторону сеялок, сказал:

– Ладно, Евгений Иванович. Если просишь – мы эти сеялки по гаечке переберём. Но учти – Дунаев на эти пустяки время не тратил бы…

Ну пусть, подумал Евгений Иванович. А он – будет. Будет не из-за капризности характера, а потому, что по-другому не может, так научен. Он предложил Мишке все сеялки на площадке отрегулировать на норму высева, правильно выровнять лапы культиваторов, по правилам расставить клевцы борон.

– Хе-хе, – Мишка поскрёб в затылке, – да ты мне работу на недельку подбросил, щедрый человек…

– Не неделя, а два дня, Михаил Сергеевич, – твёрдо сказал Бобров.

– Я тебе не заводной. И ребята не заводные…

– Не сделаешь – прогоним с работы…

– Слепой сказал: «Посмотрим». Прокидаешься… такими, как я… Да и Дунаев не позволит. Он на юге не загостюет, на днях явится, как пасхальное яйцо…

– Не знаю, как Егор Васильевич посмотрит, но мы его дожидаться не будем, – Бобров чувствовал, как в голосе поплыл тугой звон, – если технику не подготовишь. Своей властью поправим.

– Круто берёшь, Бобров! На поворотах фары поломаешь…

– Что поломаю, Михаил Сергеевич, – не тебе собирать. Через два дня жди. Приедем с комиссией.

Бобров скакал по подсыхающей дороге на Воронке и думал с горькой усмешкой о том, что самое страшное зло на земле – человеческая лень, бесцельность жизни. Вот и у Мишки стало привычным всё делать кое-как, не утруждать себя хлопотами. Не даёт себе отчёта бригадир, что своей инерцией он развращает людей.

В бригаде Ивана Дрёмова Бобров остался доволен. Здесь после первой поездки многое изменилось. И самое главное – на тех злополучных сеялках катушки высевающего аппарата были заменены на новые.

– Плахов постарался, – сказал Иван, когда они обходили агрегаты.

– Как он, Плахов? – спросил Бобров.

– Не пойму я его, – сокрушённо вздохнул Иван. – Раньше первым работником был, а сейчас ходит, как в воду опущенный.