Трейси Шевалье - Девушка с жемчужиной Страница 28

Я слышала, что он занят на чердаке. Я даже знала чем — он растирал ляпис для синей юбки.

Я взяла шкатулку и подала ее Катарине, оставив жемчуг на столе. Не сказав ни слова, она унесла ее вниз. Корнелия опять потащилась за ней, как кошка, ожидающая, что ее сейчас накормят. Она пойдет в большую залу и переберет все свои украшения, чтобы узнать, не пропало ли еще что-нибудь. Может быть, что-нибудь и пропало — поди догадайся, какой каверзы можно ждать от девчонки, которая хочет мне навредить.

Но гребня в шкатулке она не найдет. Я знала, где он.

Я не пошла с Катариной, а поднялась на чердак. Он посмотрел на меня с удивлением, и на минуту толкушка повисла над чашей. Но он не спросил меня, зачем я пришла, а опять взялся толочь ляпис. Я открыла сундучок, где хранила свои пожитки, и развернула носовой платок, в который был завернут гребень. Я не так уж часто на него смотрела: в этом доме мне не только не подобало его носить, но даже не хотелось им любоваться. Он слишком напоминал мне о том, чего у меня никогда не будет. Но сейчас я внимательно в него вгляделась и поняла, что это не бабушкин гребень, хотя и очень на него похож. Его зубья были длиннее и более сильно изогнуты; кроме того, поверху у него шли маленькие зазубрины. Этот гребень был лучше бабушкиного, но ненамного.

«Увижу ли я когда-нибудь бабушкин гребень», — подумала я. Я так долго сидела на постели, положив гребень на колени, что он опять перестал работать и спросил:

— Что случилось, Грета?

Он говорил мягким голосом, и это помогло мне воззвать к его помощи:

— Пожалуйста, помогите мне, сударь.

Я сидела на постели в своей чердачной комнате, пока он разговаривал с Катариной и Марией Тинс, пока они искали бабушкин гребень в одежде Корнелии и среди игрушек. В конце концов, Мартхе нашла гребень в большой раковине, которую им подарил булочник, когда пришел за своей картиной. Тогда-то Корнелия, видимо, и подменила гребень у меня на чердаке, где в это время играли девочки, и спрятала мой гребень в первое подвернувшееся место.

Корнелию выпороли, но сделала это Мария Тинс. Он заявил, что наказывать детей не входит в его обязанности, а Катарина просто отказалась, хотя и знала, что Корнелия заслуживает наказания. Мартхе мне потом сказала, что Корнелия не плакала во время порки, а презрительно улыбалась. Ко мне на чердак пришла опять же Мария Тинс.

— Что ж, девушка, — сказала она, опираясь на стол для красок, — наделала же ты дел.

— Я ничего не делала, — возразила я.

— Это верно, но ты нажила врагов. У нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги. — Она усмехнулась, но не очень весело. — Но он тебя по-своему поддержал, а это важнее, чем то, что на тебя будут наговаривать Катарина, или Корнелия, или Таннеке, или даже я.

Она бросила мне бабушкин гребень. Я завернула его в носовой платок и положила в сундучок. Затем я повернулась к Марии Тинс. Если я не спрошу ее сейчас, я никогда не узнаю. Может быть, она мне скажет.

— Сударыня, пожалуйста, что он обо мне сказал?

Мария Тинс посмотрела на меня так, словно знала всю мою подноготную.

— Только не возносись, милая. Он про тебя почти ничего не сказал. Но все и без слов было ясно. То, что он спустился вниз и занялся этим делом, говорило само за себя — моя дочь поняла, что он на твоей стороне. Хотя он упрекнул ее только в том, что она плохо воспитала детей. Очень ловкий ход — не защищать тебя, а обвинять ее.

— Он сказал ей, что я… помогаю ему с красками?

— Нет.

Я постаралась скрыть разочарование, но, видимо, сам мой вопрос все ей объяснил.

— Но я ей сказала — как только он ушел, — добавила Мария Тинс. — Куда это годится — чтобы ты от нее пряталась и делала что-то за спиной хозяйки дома?! — Эти слова вроде как звучали мне упреком, но потом она пробурчала: — Мог бы вести себя и достойнее.

Она умолкла, видимо, пожалев, что высказалась слишком откровенно.

— А что сказала хозяйка?

— Она, конечно, не обрадовалась, но она больше боится его гнева. — Помолчав, Мария Тинс добавила: — Но есть еще одна причина, почему она не придала этому большого значения. Она опять беременна.

— Опять? — не удержалась я. Мне было непонятно, зачем Катарине столько детей, когда у них так мало денег.

Мария Тинс нахмурилась:

— Придержи язык, девушка.

— Извините, сударыня. — Я уже пожалела, что у меня вырвалось это слово. Кто я такая указывать, сколько им иметь детей? — Доктор смотрел ее? — спросила я, чтобы загладить свою вину.

— Ей это не нужно. Она и так знает все признаки. Не в первый раз! — На минуту лицо Марии Тинс выдало ее тайные мысли — она тоже не понимала, зачем нужно столько детей. Потом она посуровела: — Иди занимайся своими делами и старайся держаться от нее подальше. Можешь ему помогать, но не надо, чтобы это бросалось всем в глаза. Не так-то уж прочно твое положение в этом доме.

Я кивнула, глядя на ее старческие руки, которыми она уминала табак в трубке. Потом зажгла ее и затянулась. И опять усмехнулась:

— Видит Бог, у нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги.

В воскресенье я отнесла гребень домой и отдала матушке. Я не стала ей рассказывать про то, что случилось, — просто сказала, что служанке не подобает хранить такую дорогую вещь.

После случая с гребнем отношение ко мне в доме заметно изменилось. Больше всего меня удивила перемена в обращении Катарины. Я думала, что она будет придираться ко мне еще больше, чем раньше, — давать еще больше работы, ругать по всякому поводу и всячески отравлять мне жизнь. Но она как будто стала меня бояться. Она сняла ключ от мастерской со своей драгоценной связки и отдала его Марии Тинс. Больше она не запирала и не отпирала для меня мастерскую. Она оставила свою шкатулку в мастерской, и когда ей что-нибудь оттуда было нужно, посылала за этим мать. Катарина всячески избегала меня, а я, заметив это, тоже старалась держаться от нее подальше.

Она ничего не говорила по поводу моих занятий красками. Наверное, Мария Тинс убедила ее, что с моей помощью хозяин станет работать быстрее — чтобы содержать ребенка, который должен был родиться, и тех, что уже были. Она приняла к сердцу его упрек в плохом воспитании детей, что, в конце концов, было ее главной обязанностью, и стала больше проводить с ними времени. Она даже начала учить Мартхе и Лисбет читать и писать, в чем ее поддержала Мария Тинс.

А в той перемена не была такой заметной, но она тоже стала обращаться со мной с большим уважением. Конечно, я оставалась просто служанкой, но она не так пренебрежительно ко мне относилась, как иногда к Таннеке. И не игнорировала мои слова. Она, конечно, не спрашивала моего мнения, но я перестала чувствовать себя совсем чужой в этом доме.

Удивила меня и перемена в Таннеке. Я думала, что ей нравится на меня злиться и всячески вымещать на мне свое дурное настроение. Но видимо, ей это надоело. А может быть, убедившись, что он на моей стороне, она решила, что со мной не стоит враждовать. Может быть, они все думали так же. Как бы то ни было, она перестала нарочно взваливать на меня дополнительную работу, проливая жир на пол, перестала враждебно бурчать что-нибудь в мой адрес и бросать на меня злобные взгляды. Нельзя сказать, что она стала ко мне хорошо относиться, но мне легче работалось рядом с ней.

Наверное, злорадствовать нехорошо, но я чувствовала, что одержала над ней победу. Она была старше меня и гораздо дольше служила в этом доме, но было очевидно, что ее заслуги и опыт стоили меньше, чем его благосклонность ко мне. Возможно, что это глубоко ее обижало, но она смирилась с поражением легче, чем я предполагала. В глубине души Таннеке хотела одного — чтобы все в ее жизни складывалось проще. А проще всего было смириться с моим присутствием.

Хотя Катарина теперь больше занималась Корнелией, та нисколько не изменилась. Она была любимицей матери — может быть, потому, что вышла характером вся в нее, — и Катарина не очень-то старалась прибрать ее к рукам. Иногда Корнелия смотрела на меня своими карими глазами, наклонив голову набок, так что кудряшки падали ей на лицо, и я вспоминала слова Мартхе о том, какое презрение было написано на лице Корнелии, когда Мария Тинс ее наказывала. И я опять подумала, как в первый день: на тебя нелегко найти управу.

Я избегала Корнелию так же, как и ее мать, хотя и старалась делать это незаметно. Мне не хотелось давать ей повод к очередной проделке. Я спрятала разбитый изразец, свой лучший кружевной воротничок и вышитый матушкой носовой платок так, чтобы она до них не добралась.

Хозяин же после этого случая никак ко мне не переменился. Когда я поблагодарила его за заступничество, он тряхнул головой, точно отгоняя назойливую муху.

Но мое отношение к нему изменилось. Я чувствовала, что я у него в долгу. И что бы он ни попросил меня сделать, я не имела права отказываться. Я не знала, что такого он может попросить, в чем мне захочется ему отказать, но тем не менее мне не нравилось быть от него в полной зависимости.