Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1 Страница 28

Определенно запоролись с сучьями. Не успевают таскать. Юрок зовет Гольденко. Тот уже ушел далеко в лес, пожалуй, на полдня накопал. Молодец Юрок! Втроем справятся. Усталости нет. Этого не чувствует Тарас. Немного беспокоит отмороженная нога. Вот интересно! Сколько лет прошло, как в госпитале отрезали пальцы на левой ноге, а они все болят — будто на своем месте. А долго ли будет болеть сердце? Впрочем, трудно определить. Что это, в сердце боль или в голове такое, — как сверчок? Стрекочет, спасу нет. А Мартыненко мы покажем! Определенно.

— Бойся!

Любовь? Чепуха. Эта Панина — хорошая женщина. Правильно она все понимает. Сейчас это все оставить надо. Хорошо она сказала. Говорить, конечно, легче. Она тоже любила. Ее горе скрутило, а ведь, конечно, тоже любила. Сожгла война ее любовь. Гады-фрицы. В журнале картину видел: убитые дети. Может, и ее дети там. Вот это — горе.

— Бойся!

Грохнул сосной по стволам сваленных деревьев, взвилось снеговое облако, полетели сучья.

— Удар по врагу! — упоенно крикнул Юрок, набрасываясь с пилой на упавшую сосну. — Бей гадов!

— Бойся! — предостерегающе кричит Тарас, и снова тяжелый ствол со звоном падает на соседнюю ленту.

Сквозь шорох пилы Тарас услыхал удары в обрезок рельсы. Что это? Уже обед? Время летит-катится. Сейчас допилю эту сосну.

Пила волчьими зубами грызет нежно-розовую сердцевину, выбрасывая на бурый мох, на неувядаемые листочки брусники теплые опилки. Руки Тараса сильные, привычные к пиле, намертво сросшиеся с ней, гонят тонкое полотно. Сосна легонько навалилась на плечо и откачнулась назад. Довольно.

— Бойся!

В синем небе качнулась зеленая вершина и пошла в ту сторону, куда направил ее лесоруб Ковылкин. Свист ветвей в воздухе — и, ломая искривленные хрупкие сучья, падает дерево.

Тарас выпрямился, потянулся, разминая спину впервые за все время работы, и пошел вдоль штабелей. Ого, сколько положил! Только сейчас увидел он дело рук своих. Бронзовые и лиловые в свете яркого дня лежали бревна — две вереницы штабелей.

Панина, напрягая широкое тело, волокла по избитому, истолченному снегу целый воз сучьев. Она взвалила его на костер, искры взметнулись оранжевыми снопами, и жадный огонь золотыми змейками пробежал по хвое.

Панина вытерла пот рукавом синей кофты. Телогрейку давно пришлось сбросить. Сильное тело женщины, плечи, грудь обтягивала старая, латаная кофтенка. Спина потемнела от пота.

— Ну как? — спросил Тарас.

Да она совсем молодая! Щеки крутого яблочного налива грязны от гари. В глазах, высушенных горем, блеснули вдруг огоньки. Она ответила певучим говором:

— Хорошо. С вами работать можно.

— Можно, — согласился Тарас. — Как же тебя звать? Я по фамилии не люблю.

Проходя мимо него, она на секунду задержалась, улыбнулась, посмотрев через плечо.

— А зови меня Ульяной. Так-то лучше будет, Тарас.

Потом, возвращаясь от костра, она вновь остановилась около него. Он помогал закатывать на штабель последние бревна. Она спросила:

— Передохнем?

Не отвечая, Тарас приказал, надевая свою телогрейку:

— Семен Иванович, лучки собери, топоры. Отнеси инструментальщику. Пошли обедать.

По штабелям уже лазил десятник с нормировщицей. Иван Петрович шел навстречу. Он поздоровался с Тарасом и его помощниками. Спросил:

— Как дела?

Тарас ответил:

— Есть замечание по работе. А в общем и целом десятник все знает.

Обед ждал на просеке. Котел под навесом, пара скамеек и стол на еловых кольях, вбитых в снег. Тарас со своим звеном подошел к столу. Перед ними все расступились. Повариха, в знак почета, расстелила чистое серое полотенце.

Тарасу подали миску с кашей.

— Ей, — указал он на Ульяну.

— Благодарствую, — чуть вспыхнув, сказала Панина поварихе, глядя на Тараса.

Вторую миску он подвинул Гольденко. Тот закашлялся от непривычки к почету, но, тут же овладев собой, начал есть с достоинством, показывая окружающим, что так и должно быть.

— А где Юрок?

— Я здесь, Тарас.

— Это что у тебя? Ах, эта доска. Отдай ее Крутилину, пускай повесит. Мартыненковский рекорд — двадцать кубометров. Садись, Юрок, ешь.

Когда кончали обед, пришел десятник.

— Сколько? — спросил Дудник.

— Шестнадцать с десятыми. За полдня.

Вечером Леша передавал радиограмму в соседний леспромхоз:

— Работая методом Мартыненко, лесоруб Ковылкин с тремя помощниками — Павлушиным, Паниной и Гольденко — перекрыл рекорд Мартыненко, свалив за день двадцать пять кубометров. Завтра лесоруб Ковылкин приступает к работе по собственному методу, вызывает Мартыненко на тридцать кубометров в день. Побили вас по вашему методу, будем бить по нашему! Нет, это не записывайте. На словах, пожалуйста, передайте. Ну, пока. Некогда. У нас не как у вас. Не спим — работаем. Пока!

КОНЕЦ МАРТА

Виталия Осиповича и Тараса Ковылкина вызвали в трест, заинтересовавшись небывалой выработкой лесоруба. Не успели они расположиться в гостиничном номере, как Корневу позвонили. Его немедленно требовал к себе управляющий трестом.

Был уже вечер, когда Виталий Осипович вошел в кабинет управляющего лесотрестом Волгина. Все казалось бесформенным и расплывчатым в этот час заката. За окном смутно рисовалась тайга, вся в огневых и дымно-багровых закатных тонах и нечетких фиолетовых тенях на снегу.

Тревожные отсветы зари через широкое окно освещали пол и часть противоположной стены. Алые беспокойные блики рассыпались по всем граням и уголкам стола, кресел и чернильного прибора. Лицо управляющего казалось вырубленным из красного камня.

Волгин поднялся и протянул Корневу руку.

— Здравствуй, герой. Отвоевался? Ну, садись рассказывай, как воевал?

— Плохо. Раньше времени в тыл списали.

— Знаю. Про обиду твою слыхал, — посочувствовал Волгин и тут же пообещал: — Ты не смущайся. Мы и здесь жару задать можем. Да ты садись.

— Я работы не боюсь, — ответил Виталий Осипович, считая неудобным сесть раньше управляющего.

— Знаю. Дудник бездельников у себя не держит, а за тебя вот как уцепился… Да ты садись, а я похожу. Пользуюсь всяким случаем, чтобы походить.

Корнев сел. Он разглядывал Волгина, ожидая от него вопросов по существу, но тот, казалось, вовсе не был расположен заниматься делами. Небольшой, сухощавый, он легко, как по лесной тропе, ходил по ковру.

— Давно я по тайге не бродил, — проговорил Волгин мечтательно. — Ты на лыжах умеешь? Это отличная штука — лыжи. Мы с тобой на охоту пойдем… Когда-нибудь. На Весняне замечательный дед живет, отец Дудника. Ничего, кроме охоты, не хочет признавать. К нему бы хорошо на недельку. Давай-ка с ружьишком, знаешь когда? Денька через два-три после войны…

Умышленно не замечая, что Корнев открыл планшет и деликатно ждет, Волгин ходил и мечтал об охоте, о рыбалке, о дымном таежном костре до тех пор, пока Корнев, наконец, не напомнил о деле.

— Ну, что там у тебя? — поморщился Волгин. — Нетерпеливый какой. Нет, не возьму я тебя на охоту. Там выдержка нужна. Это что? — кивнул он головой на чертежи, которые развертывал Виталий Осипович. — Прожекты?

— Проект, — несколько вызывающе ответил Корнев, задетый пренебрежительным словцом.

— Ну, не ершись. Я тебе прямо скажу: сейчас главное — лес, больше леса на запад, на юг, в шахты, на строительство, и отвлекаться на разные, — он покосился на бумаги, — проекты пока не время. Вы хорошо поработали в марте, но погрузка смазывает все ваши достижения. Незачем рубить лес для того, чтобы он оседал в лесу. Грузить двадцать-тридцать вагонов мало. Сейчас требуется пятьдесят, а через месяц — сто. Вот о чем надо подумать.

Корнев положил маленькую крепкую ладонь на свои чертежи:

— Об этом мы и думаем.

— Так, хорошо, — не удивляясь, сказал Волгин.

Что же тут удивительного, если люди знают, что сейчас главное? На то они и поставлены руководить. Управляющий оживился, усталости как не бывало.

— Хорошо, — повторил он и включил свет.

Все сразу стало на свои места, приобретя четкость и определенность линий. Погас трепетный свет зари: Волгин задернул штору.

— Рассказывай, — нетерпеливо предложил он.

— Погрузочная эстакада, — сказал Корнев и стал объяснять, в чем состоит его проект. Волгин с первых же слов понял все выгоды, которые сулит постройка эстакады. Он хотел знать только одно — сколько времени потребуется на постройку.

И, как бы подчеркивая, насколько это важно, управляющий тут же взял телефонную трубку:

— Иванищева… У меня Корнев сидит… Уже приехал… Приходи.

Корнев поежился, вспомнив опыт довоенных лет. Вот, думал он, начнутся сейчас всякие совещания, консультации, проверки, где в деловую чистоту обсуждения обязательно вотрется что-нибудь нездоровое, чье-нибудь «особое мнение», недоверие, ущемленное самолюбие, и от проекта, так хорошо продуманного, проверенного, останутся рожки да ножки. А вот и он, главный инженер.