Сергей Герасимов - Шаги за спиной Страница 28

Валерий лежал на спине, подложив под голову ладони, и смотрел в окно. Дом был тих и немного мертв – памятью о смерти кошки Барсика – мертво двигался лифт между этажами, отстукивая на каждом обороте подъемника, кто-то равномерно и негромко стучал над потолком (где никто не жил), соседи за стеной усердно спускали воду, видимо, радуясь как дикари, впервые увидевшие унитаз. Женщина-облако вырастила крыло и стала птицей. Может быть, все еще образуется. Достать денег (получилось ведь), скажем, миллион в валюте, можно, впрочем, и меньше, но так, чтобы никогда о них не задумываться, и уйти. Уйти с любимой женщиной, уйти просто куда-нибудь.

Людмила, если хорошо постарается и если иначе повернется судьба, еще сгодится на роль любимой женщины. Почему бы и нет. Ведь она была любима так, как не любят и сто тысяч братьев. Даже сто одна тысяча, для точности. Потом что-то случилось и трудноисправимость в том, что не случилось ровно ничего, ничего вещественного, что можно было бы исправить: починить, удалить, выбросить, переставить с места на место, перевернуть вверх ногами, подождать, пока уплывет само, как вот это облако. Уйти куда-нибудь, но далеко. Очень далеко, в такое место, где можно просто жить, любить, делать любимое дело (даже ненужное никому, кроме тебя), иметь несколько друзей, загорелых, рассказывающих сочные анекдоты и всегда готовых помочь, хотя помогать не в чем, и так все в порядке.

Там будут теплые дожди и синезвездные ночи, морской берег (или океанский, для основательности счастья) простые нравы и такие счастливые глаза, что даже смерть забудет про этот уголок. Вот, облако снова стало похоже на женщину.

Людмила подняла глаза и засмотрелась на проплывающее облако. Облако напоминало лежащую женщину. Боже мой, как я устала! И почему? Откуда такая беспросветность? Откуда такая нежность – знавала ведь всяких, и ангелов, и чертей. А почему эта веревка висит так высоко?

Она собиралась повесить только что выстиранное покрывало.

Перила балкончика были сделаны из неопределенного, но клетчатого материла, множество раз перекрашенного разными оттенками синей краски; клетчатые стеночки оставляли просвет внизу, сквозь который можно было видеть жизнь двора, по-утреннему сонную и мягкую: прошел дворник, катя тележку мусора в которой что-то прицокивало (звук без ослабления дотягивался до девятого этажа), дворник был согнут в три погибели, как доживающая долгий век старушка; было видно содержимое всех балконов направо и налево: вот этот пуст, а этот завален досками доверху; вот здесь аккуратная мелкая мебель, а там навалены тряпки, в самом низу старикашка высунул голову и кивает, наверное, в комнате музыка. А до веревки нужно дотянуться.

Она осмотрелась и увидела ящик из тонких планок: в такие собирают на полях огурцы (память о студенческой летней практике). Если стать на такой ящик аккуратно, ближе к краю, то он выдержит вес женщины. Пятьдесят семь килограмм, не так уж много. Людмила поставила ящик и аккуратно стала ногами на его ребрышки. Ящик выдержал, но веревка все еще оставалась высоко. Внизу прошла женщина мышиного цвета и завелся громкий автомобиль. Каштан был весь усыпан светло-зелеными колючими шариками. Рябины уже краснели. Людмила поставила ящик на ребро.

Перильца балкона были невысокими, вровень с подоконником; заметно ржавыми, несмотря на краску, и испачканными местными голубями. К бетонному основанию они лепились на четырех штырях, один из которых полностью перержавел. От остальных трех штырей тянулись длинные трещины. Кое-где бетон откалывался кусочками. Два больших винта, призванные крепить перила к стене, давным давно лишь симулировали прочность. Перила были прочны не более, чем складная ширма, поставленная над краем пропасти, но создавали видимость надежности и эта видимость обманывала. Людмила снова не дотянулась до веревки. Это начинало раздражать.

Она поставила ящик на меньшую грань и осторожно, как эквилибрист, встала на него. Ящик выдержал. Сейчас нужно было поднять руки, сохряняя равновесие и перевести взгляд снизу вверх. Со взглядом было труднее всего – пока держишься глазами за точку, стоишь прочнее. Может быть, позвать Лерика?

Нет, не стоит, он кажется, спит.

Людмила подняла глаза и слегка покачнулось. Облако-женщина уже начинало уплывать за дом. Пригоризонтные облака заметно тучнели, днем будет дождь. Будет дождь, Лерик никуда не пойдет, весь день просидим вдвоем. Что-нибудь придумаем, чтобы не скучать.

Вот так, еще одну прищепку… Нет, по другому…

– Люда, – позвал Лерик из комнаты и ящик покачнулся, тонкая планка треснула. Люда упала прямо на перила и перила поплыли, скрипя. Она извернулась как кошка и перекатилась на бетон. Покрывало падало вниз, похожее на ковер-самолет.

– Я же говорил тебе, будь осторожнее, – сказал Лерик.

Не видно, чтобы он особенно испугался. 

54

Он проснулся около двух ночи и сразу услышал дождь за окном. Сознание было необычно ясным – не так, как это бывает сразу после сна, а так, как после правильно решенной мучительной задачи.

После утреннего происшествия они позвали соседа снизу – скромного, тихого, всегда в немодном старом темно-синем костюме, но мастера на все руки (денег не брал из любви к искусству) – и сосед поправил перила, предупредив, что серьезного ремонта он сделать не может, а поэтому на балкон лучше не выходить. Людмила ответила, что, если балкон есть, то выходить на него нужно, только поосторожнее. Смущенный мастер не стал навязывать свое мнение. Из него получится идеальный свидетель.

Потом был дождливый и скучный день, когда Валерий пытался вспомнить свою погасшую любовь и все не удавалось. Куда только делось утреннее настроение мечты? Людмила была нежной, но целеустремленной – планировала новое удачное нападение на магазин. «При таком везении как у тебя, – сказала она, – каждый проваланданый день – это большее преступление, чем ограбить магазин». Теперь ей было мало тридцати двух миллионов; она считала в долларах и не соглашалась на меньшее, чем на десять тысяч. За весь день они не придумали ничего путного, только разболелась голова у обоих, только дождь, дождь, дождь. Но пройдет еще несколько таких дней и она обязательно придумает план. Она снова скажет: «Я не умею грабить магазины» или что-то другое по ситуации, а Валерий снова станет испытывать свое везение. Нет.

Нет, все будет не так. Как жаль, что он не сообразил это сразу. Она ведь была на самой грани и если только немного подтолкнуть? Почему бы не подтолкнуть ее вниз? Почему она не свалилась с балкона? Почему он подал руку вместо единственно правильного действия? Что было бы тогда? – она бы умерла быстро, она бы не мучилась. Я бы на всю жизнь запомнил ее глаза, последний взгляд падающей, все понявшей и, возможно, простившей женщины. Возможно, в первые месяцы я бы кричал во сне. Но все забывается, забылось бы и это. А ведь не подкопаешься. Просто подвели перила. Несколько дней или недель ходить с траурным видом. (А сколько боли она уже сделала мне? Как можно сосчитать эту боль? И ведь я обещал себе, еще тогда, когда она была любима – обещал, что припомню ей все. Вот пришла пора.) Ходить с таурным видом. Ничего такого не будет, ты не убийца, – сказал один Валерий другому, – но я хотя бы помечтаю, – ответил второй первому, – ладно мечтай, но все равно ничего не выйдет. А почему не выйдет?

Лифт остановился на девятом и громкоговорящие соседи приялись громкоотпирать громкощелкающую дверь. Все им не спится. Небойсь, думают, что все спокойно, как же, ночь. Все самое страшное вынашивается ночью.

Что будет потом? Конечно, Тамара. С Тамарой не нужно много денег. Можно придумать способ их доставать. Или все же ограбить кого-нибудь еще раз, но по-круному. Сделать один раз и забыть. Потом уехать с ней (я собирался уехать с другой – как можно было думать об этом?), уехать, не обязательно далеко или надолго, просто сменить все, влезть в другую жизнь, как в новый костюм, и быть просто счастливому. Вдвоем с Тамарой можно быть счастливым. Врач сказал, что нельзя волноваться. С Людой я погибну, она не даст мне жить спокойно. Нужно только решиться и хорошо спланировать дело.

Громкие соседи снова вышли и стали вызывать лифт.

– Да никому, никому! – весело кричал женский голос.

Мужской отвечал радостным матом.

Людмила пошевелилась, но не проснулась. Как странно сознавать, что может быть уже завтра она больше не будет шевелиться. Она станет холодной и негибкой, может быть, изувеченной до неузнаваемости. Если упадет на асфальт. А что же память? Умеет ли память прощать? Или эта, уже сейчас сосвем чужая и уже чуть-чуть мертвая женщина начнет приходить во сне и говорить слова упрека? Или станет являться привидением, как грозилась сделать Ася? А исполнила ли Ася свое обещание? Такая как она так просто не обещает. О чем я думаю, Боже мой! Только не надо вспоминать Бога. Будем надеяться, что он спит. Ведь идет дождь, а присутсвие Бога ясно ощутимо только в звездные ночи и ночи с метелью. Итак, во-первых, решиться, во-вторых, обдумать детали.