Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя Страница 28

Август который день не ходил в комендатуру, сидел в горнице и печатал на машинке. Когда он узнал про день рождения, то порылся в своем сундучке и подарил Анюте куклёнка, маленького, с ладонь, одетого по-настоящему, в рубашку, штаны, на голове бархатная шапочка. Не по-нашему одетого.

— Немчуренок какой-то, — тихо сказала мамка. Анюта подумала, что это, наверное, кукла Августовой дочки. Возил он ее с собой несколько лет и вдруг подарил чужой девчонке, и не жалко? Кроме подарка, Август еще пожелал ей:

— Чего ты сама хочешь, Аня, я буду молиться, чтобы скорее исполнилось.

О чем мечтала Анюта? Ну, конечно, о том, чтобы скорее закончилась война, и вернулись бы отец, Ваня, Любка, и все остальные вернулись бы живыми. Август внимательно слушал.

— Вот видишь, мы с тобой хотим одинаково.

Пригласили и Августа пообедать с ними. Мать налила ему деревенских серых щей с курицей. Он очень любил серые щи, соляники и капусту. Сбегал в горницу за фляжкой и плеснул понемногу матери, Насте и себе. Выпили за Анюту: Настя — чтоб была здоровая, Август — чтобы красивая, мать — чтобы счастливая.

— Аня будет красивая девушка! — Август посмотрел на нее, потом на мамку с крестной, словно приглашая их тоже полюбоваться. — Глаза у нее, как у этих… Анхен, которые живут в реке, ведьмы? Да-да, русалки. А волосы у нее золотые.

Но мать поглядела-поглядела на Анюту и даже расстроилась:

— Да ну уж, худющая, тринадцать лет, а ей десяти не дашь, дюже маленькая.

Но Анюта этих обидных слов не услышала, так была счастлива похвалой Августа. Ах, Август, только он может так сказать! Волосы у нее, конечно, не золотые, а соломенные, но это неважно…Она и подумать не могла раньше, что это так приятно, когда тебе говорят красивые слова.

— Ну и что ж, что маленькая, — тут же заступился за нее Август. — Девушка не должна быть вавилонская башня, девушка должна быть… статуя. Он снова наведался в свой словарик и отыскал нужное слово — статуэтка.

Матери и крестной очень понравилось это сравнение: ну что удивляться, Август человек ученый. А именинница долго не могла прийти в себя, непонятная радость взбудоражила ее, всю до самого донышка. Этот день она бережно положила в копилку своих праздников, а праздников в жизни Анюты было не так уж много. Крестная любила подтрунить над Августом, над его русским языком, особенно ее насмешила Вавилонская башня и статуя. Она выпила, раскраснелась, расшумелась.

— У нас в Мокром статуя перед клубом, видал ты, Август? Колхозница с коровой, во баба! Таких, как я, три будет, а я женщина не хилая…

— Ты, Настя, не хилая, — с коварной улыбкой кивнул Август.

— Ах ты змей! — захохотала Настя. — Дак вот, пускай Анюта такой будет, при нашей жизни большое здоровье и сила нужна.

Август протестующе поднял ладонь:

— Нет, Аня не колхозница, Аня будет доктор или учительница. — И заметив, что Настя готова возмутиться, поспешно добавил, — Я не говорю, колхозница — плохо, Настя, я говорю, каждый человек для своего дела предназначен Богом, он должен искать это свое предназначение. Аня для другой жизни рождена.

С этим крестная согласилась:

— Нюрка не для деревенской работы, она слабенькая, семимесячная, зато умная и учится на одни пятерки. И со странностями: сядет у окна и на час задумается. А своего предназначения и своей судьбы никто не знает, где родился, там и пригодился. Все мы колхозницы, Август. А ты дюже не любишь колхозы, потому что помещик, вон у твоего батьки какое хозяйство. И мои немцы смеются — бедно, грязно вы живете, у нас в Германии порядок. А нам не надо вашего порядка, мы и в колхозах хорошо жили.

Вот уже и разошлась крестненькая, остановить ее трудно. Кума уговаривает, молчи, молчи, дай же и другим слово молвить. Но Август только улыбается и медленно, спокойно втолковывает Насте.

— Настя, колхозы — это вредно и для человека, и для хозяйства, и для земли, я бы первый устроил коммуну и других убедил, коммуны были не только у вас в России, всегда наступал крах и разорение, я об этом много читал, люди у вас бедно живут, почему у колхозников нет паспортов, почему они не могут уехать в город и жить, как хотят, это рабство.

Настя так и набросилась на бедного Августа, очень уж ее обидело, что они рабы. У них рабство давно отменено, даже школьники знают когда. И в доказательство Настя рассказала Августу про своих детей. Сын завербовался в Сибирь на стройку, выучился на маляра. Дочка тоже уехала учиться. Каждый год вербовщики по деревням мотались, чуть ли не силком гнали на стройки и в училища. Кто хотел вырваться из деревни, те все уехали, получили паспорта. Но некоторые и не прижились, прибежали обратно домой.

— Не всюду, Настя, так легко вырваться, как у нас, — неожиданно вмешалась в разговор и хозяйка. — В Починке, говорили, такой гад был председатель, скольким людям он жизнь сломал, не пускал работать и учиться в город.

Ах, Август, вот бы тебе поговорить с нашей бабушкой Аринушкой, она чуть не дожила до войны, как она не любила колхозы, подумала Анюта.

— Вот бы, ты Август, с нашей бабкой Ариной спелся, — весело закричала Настя, — такая была единоличница, куды там! А я тоже захватила единоличную жизнь, ну и что в ней хорошего, нехай бог милует от такой жизни. — Тут Настя выразительно посмотрела на Августа и сказала с вызовом, так чтобы последнее слово все-таки осталось за ней, — И вот что я тебе скажу, я лучше буду в колхозе бесплатно работать, чем на барина, не хочу!

Но Август не принял вызова и все с той же тихой улыбкой отвечал:

— Настя, нельзя без хозяина, в колхозе хозяина нет, только председатель, ты сама говорила, что было много председателей, из них половина — дураки.

— Дурак на дураке и дураком погонял, — охотно согласилась Настя. — Только два нормальных и было — Коля и старичок один…

Анюта с любопытством поглядывала на мать, неужели у нее нет никакого мнения на этот счет. Сама она не знала, что и думать, совсем потерялась в чужих мнениях. Батя говорил, что к старому возврата нет, что колхозы — это новое, передовое, а единоличное — отжившее. Тогда Анюта верила ему без оглядки. Хотя бабка и ругала колхозы, но ей просто трудно было привыкнуть к новому, она ведь всю жизнь прожила при старом.

В чем-то батя соглашался с бабкой: не все в колхозе ладно, не все работают в полную силу, больше болеют за свой огород. У него даже своя статистика была: треть колхозников работают очень хорошо, как на себя, другая треть — вполсилы, последняя треть только делают вид, что работают, чаще отлынивают. Ага, торжествовала бабка, вот он ваш колхоз! Особенно ей противно было, что все воруют — и начальство, и рядовые колхозники. Но батя на это отвечал так: все это временное, пережитки старого, людей нужно воспитывать, и они обязательно станут сознательными и честными, и через тридцать-сорок лет мы будем жить при коммунизме.

У Анюты захватывало дух, так хотелось в коммунизм, только бы поскорее, тридцать лет уж больно долго ждать. И вот теперь и Август нападает на колхозы, а он человек ученый, умный. И снова у Анюты произошло смятение в мыслях, но через несколько дней она рассудила так: у них в Германии своя жизнь, совсем непохожая на нашу, вот пускай и живут по-своему, не будем мы ничего у них перенимать, и работать на помещика мне тоже не хочется, пускай даже на такого хорошего помещика, как Август.

Хорошо они посидели в тот день на ее именинах, хоть и спорили, но не поругались, и никто никого не обидел. А закончила этот спор ее молчунья-мамка, которая любила послушать разговоры умных людей, но сама редко встревала, только если ее в упор спрашивали. А тут она поняла, что кума слишком разошлась, и чтобы подытожить и к этому больше не возвращаться, сказала:

— Август, ты сам наполовину деревенский и знаешь, в деревне надо работать — в колхозе или на помещика — с утра до темна. Мне так кажется, что все равно, где. Молчи, Настя! При единоличном хозяйстве у нас жили очень скудненько, при колхозах не шибко разбогатели, земля у нас бедная, суглинок, родит плохо, наши мужички всегда ездили на заработки в Москву.

С этим Настя горячо согласилась и загалдела, загалдела за троих. А чуткий Август посмотрел на мамку и тоже согласился, потому что понял, что спорить больше не нужно, они люди из разных миров, случайно, по недоразумению встретившиеся здесь, и никогда друг друга до конца не поймут. Август поднялся и стал благодарить хозяйку и Настю за обед и беседу. Он всегда и за все долго благодарил, так что бедная мамка смущалась и не знала, куда деваться от его благодарностей. Анюте не могла удержаться от улыбки: Август стоял, склонившись над маленькой хозяйкой, высокий, худой, с котом на руках. Кот лежал на сгибе его руки и жмурился всякий раз, когда Август его оглаживал от ушей до хвоста.

— Вот поглядите, сманили у меня кота, — весело жаловалась мамка, — раскормили как поросенка, теперь жрет одну тушенку, на другую еду и не глядит.