Вадим Смоленский - Записки гайдзина Страница 28

Публика заняла места — и снова начался театр эстрадных миниатюр.

«Давайте же с вами рассмотрим, как он устроен — этот Проклятый Самогонный АППАРАТ!.. Это ж двадцать два бугая!.. Кто свистнет, кто звякнет, кто стукнет, кто брякнет… Вкус — спецфицкий!»

Лектор был упоен и блистателен. Аудитория внимала ему, затаив дыхание.

«Тут у меня и с конусом, и со змеевиком… Балеринушка-лошадушка, крокодил кривоногий… Ты привяжи к ней динаму, пущай ток дает!.. Родил — на том спасибо!.. И мы кидаем эти снасти в воду, и динамит взрывается…»

Еще полтора часа пролетели, как соловей над Камой. Сорвав напоследок бурную овацию, лектор уступил кафедру главному церемонимейстеру, который объявил перерыв на обед. После обеда надлежало разбиться на группы и приступить к сдаче экзамена.

Несколько сбитый с толку известием об экзамене, я позволил толпе подхватить себя и унести в сторону столовой. Там потчевали комплексными обедами. Сидя над своим подносом и вдыхая пар, поднимавшийся из плошки с рисом, я краем глаза следил за давешней чернолицей нарушительницей в другом конце зала. Было видно, как непросто ей при таких ногтях держать палочки.

Экзамен начался с психологического тестирования. Вся наша группа сидела, высунув языки, и письменно отвечала на каверзные вопросы.

«Существенна ли для вас марка вашего автомобиля?»

«Помните ли вы наизусть технические характеристики двигателя?»

«Ограничены ли возможности вашей машины качеством японских дорог?»

«Считаете ли вы, что быстрое автовождение повышает вашу сексапильность?»

Я раскусил их коварный замысел и на все вопросы отвечал отрицательно.

«Заносит ли вас на поворотах?»

«Не заносит».

«Знакома ли вам фамилия Шумахер?»

«Незнакома».

«Вы ненавидите пробки?»

«Я их люблю».

Наши листочки собрали и унесли, а нас запустили в специальный зал и рассадили на тренажерах. Они были словно выпилены из настоящих машин весьма дорогостоящих марок — только вместо лобового стекла висел дисплей.

По команде экзаменатора я завел мотор и как бы тронулся. По дисплею побежала разметка. Вдали на краю тротуара стояли две фигуры. «Это неспроста», — подумал я и сбавил скорость. Решение оказалось верным. Едва я подъехал к ним поближе, как они со всей дури кинулись мне под колеса. Я врезал по тормозам и уберег их от верной смерти. Тем временем с соседних тренажеров доносились стуки и крики — виртуальные самоубийцы гибли под колесами тех тестируемых, чья реакция была хуже.

«Каково ей с ее ходулями жать сейчас на педали?» — подумал я.

Второе и третье задание касались маневрирования. Они были проще и крови не вызвали. Сложным оказалось четвертое. Выполняя его, я должен был подъехать к перекрестку и повернуть направо. Сделать это мешал огромный встречный грузовик, который следовало пропустить. Он стоял с той стороны перекрестка и трогаться не желал. Я мигнул ему фарами. Он мне тоже мигнул. Я бибикнул. И он бибикнул. Я махнул рукой. На повторение этого действия его электронных мозгов не хватило. Мои товарищи уже все с грохотом поразбивались и ждали меня. Грузовик все не двигался. Тогда я осторожненько газанул и медленно начал входить в поворот перед его носом. В ту же секунду из-за грузовика вылетел шальной мотоциклист, тупо стукнулся об меня и картинно растянулся на асфальте. Экзамен завершился.

Нас снова завели в лекционный зал и велели ждать. Мощные компьютеры обрабатывали наши данные. По каждому из нас вычислялся индекс лихачества и коэффициент пофигизма, градус антипешеходности и степень тормознутости. Строились таблицы, и рисовались графики. Результаты заносились в базу данных. Мы терпеливо ждали.

Наконец, в дверях появился гонец с охапкой распечаток. Их раздали по рукам. В моей анализировались причины аварии — компьютер полагал, что я должен был трогаться еще медленнее. Спорить с компьютером не хотелось. Тем более, что оценку он мне поставил не самую низкую.

На кафедру взошел очень важный гаишник — видимо, изрядный чин.

— В соответствии с параграфом восемь статьи сто третьей Правил Дорожного Движения, — сказал он со значительностью, — нарушители, прослушавшие лекцию и сдавшие экзамен, лишаются прав на укороченный срок. А именно: на один день. Раздача прав состоится сию же минуту.

Это было для меня неожиданным и приятным сюрпризом.

— Цугава Кацуо Сан! — возгласил гаишник первое имя.

С задних рядов к кафедре просеменил седовласый дедушка. Он принял вожделенную карточку, поклонился и заспешил к выходу.

— Сагава Мацуо Сан!

Из второго ряда вынырнул чернопиджачный клерк с волевым подбородком, получил права и исчез в дверях.

— Агава Нацуко Сан!

Над рядами причесанных голов выросла расхристанная метелка ямайских дредлоков. Чернолицая девушка по имени Нацуко, осторожно перебирая ходулями, начала опасный спуск вниз по ступеням амфитеатра. Неловкое падение с вывихом голеностопного сустава было так близко, так грубо и зримо, что весь зал следил за ней с замиранием. Свой путь она проделала почти безупречно — лишь один раз ей пришлось ухватиться за чей-то стол, едва не обломав ногтей. Пластиковая карточка стала ей наградой за смелость и ловкость.

Дойдя до следующего имени, гаишник насупился, наморщился, покрутил головой, подвигал губами. Потом медленно произнес:

— Уадыму Суморэнсуки Сан…

И растерянно оглядел аудиторию.

— Хай! — воскликнул я, сбежал вниз и встал перед ним навытяжку.

— Вот, пожалуйста, — протянул он мне права. — Будьте осторожны.

— Спасибо. Уже можно водить?

— Можно. С завтрашнего дня.

— А сегодня?

— Сегодня нельзя. Вот, тут у вас отметка стоит.

— А… Понятно…

Он нахмурился, напыжился — и со всей возможной вескостью повторил:

— Сегодня — НЕЛЬЗЯ!!!

Его строгий взгляд чуть не прожег мне дырку во лбу.

Моя серебристая «Хонда» ждала меня у подножия каланчи, после дождя вся покрытая блестящими капельками. Садиться за руль я не торопился — ждал, пока стоянка заполнится народом, сделав меня незаметнее. Амнистированные нарушители мало-помалу вылезали на улицу. Кто уходил в поля и огороды, кто собирался у остановки автобуса, кто ловил такси. Иные звонили женам и гаруфрэндам с просьбой приехать и забрать.

Пока их не накопилось в достаточном для маскировки количестве, я изучал каланчу. Ее функциональное назначение было мне совершенно непонятно. Стены состояли из бетонных блоков с квадратными отверстиями, сквозь которые виднелась лестница, спиралью уходящая ввысь. На нее хотелось подняться — но специальная надпись запрещала посторонним вход внутрь. Что делали внутри непосторонние, оставалось загадкой — ведущую к лестнице дверь явно не открывали целую вечность. На двери висел заржавевший амбарный замок, а сама она была вся исписана похабными иероглифами. У огороженных палисадником стен во множестве валялись окурки и банки из-под кока-колы.

Я поразмышлял о тщете глупых устремлений нашего железобетонного века. О технократическом безумии и о забвении святынь. Здесь мог бы сейчас стоять деревянный синтоистский храм и торговать амулетами от дорожно-транспортных происшествий. На замок его не запирали бы, а вокруг бы не гадили. Бросали бы пятачки, дергали бы за веревочку, общались бы с богом дорожного движения. А потом, умиротворенные и тихие, рулили бы восвояси — медленно и ненапряжно, без амбиций и претензий, без суетных помыслов о кубиках и лошадиных силах.

Увы нам, заблудшим. Увы, богооставленным. Наш удел — не пятачок и не веревочка. Наш удел — тринадцать тысяч иен за выступление Аркадия Райкина и бетонная каланча, от которой хочется убежать на пятой передаче, у кого она есть. А у кого нет — тихонечко уползти на цыпочках. Чтобы не поймали и не опустили на новые тринадцать тысяч.

Боги не живут в башнях из бетона. Боги могут жить только в одноэтажных деревянных строениях. Это понимали даже древние. А нынешние архитекторы этого не понимают. У нынешних архитекторов одна забота — освоить проектные деньги. Храм ты строй хоть из палисандра — всего фонда не освоишь. А тут одна каланча, и бабки подбиты. И никому нет дела до того, что бог дорожного движения летает по небу бездомный.

Я взглянул на небо. Бога спрятали тучи. Каланча нависала надо мной, как голова бронтозавра. На выход мимо меня двигались машины, ведомые женами и гаруфрэндами. В окнах главного здания ничего подозрительного не наблюдалось. Пора было садиться и ехать.

На самом выезде со стоянки мне пришлось затормозить. Где-то впереди зажегся красным светофор и остановил всю цепочку. Его было плохо видно, и я высунул голову в окно. Но увидел совсем другое.

У края дороги стояла чернолицая девушка по имени Нацуко и звонила по сотовому телефону. От меня до нее снова были два метра — и с них я разглядел пупырышки гусиной кожи на ее оголенном животе. Она мерзла. Губы из сизых превратились в белые. Сочленения ног с ходулями тряслись, как колени штангиста. Даже трехцветный скорпиончик на ее плече — и тот съежился от холода.