Кристин Валла - Мускат Страница 28

На Клару Йоргенсен нахлынуло чувство преданности, и что-то кольнуло в сердце. Он ее еще не заметил. Он остановился ополоснуть ноги на мелководье и улыбался группе туристов, которые потянулись на берег караваном загорелых тел. Кларе Йоргенсен сделалось холодно, и она обхватила плечи руками. Ее прошиб холодный пот, и подступила дурнота. Он похудел. Плечи его опустились, а руки с большими кистями безвольно повисли и болтались, как маятники. Она медленно двинулась ему навстречу, мимо столиков на берегу, но перед глазами короткими вспышками все время возникало лицо Габриэля Анхелико под зонтом, и тогда она моргала глазами, чтобы начать все сначала. На полпути она остановилась и закрыла лицо руками. Сделав последнее усилие, она постаралась стереть все воспоминания о профессоре, который улыбался ей, держа руки в карманах. Больше она никогда не будет о нем говорить, а если случайно упомянет, то будет называть просто «профессор», как незнакомца без имени и фамилии. Может быть, и она тоже превратится в его воспоминаниях в какую-то студентку, которая когда-то чересчур ему полюбилась. Так и должно быть! Недавно она это решила. Она нашла себе на земле место, где для нее есть покой. Человека, который стал для нее родным домом.

Уильям Пенн заметил ссутулившуюся фигурку под одним из полотняных зонтов на пляже. Он не сразу узнал ее, подумав сначала, что это стоит и плачет какая-то чужая женщина. И только когда случайный отблеск света заглянул в тень под зонтиком, он понял, что это была Клара Йоргенсен; она стояла, стиснув виски ладонями, словно хотела выжать из головы все мысли, чтобы они высыпались на прибрежный песок. Он спокойно подошел и остановился перед этой фигуркой, которая тихо покачивалась взад и вперед. Она подняла на него заплаканные глаза и увидела, что это он. И Уильям Пенн подумал, что сейчас, наверное, самое время сказать ей, что он ее любит. Однако слова по-прежнему трудно давались капитану, поэтому он, не говоря ничего, только обнял ее, надеясь, что эта ласка ей сейчас нужнее красноречивого объяснения в любви. У Клары Йоргенсен вырвался легкий вздох, когда она прислонилась головой к капитанской груди. Она закрыла глаза и уткнулась носом в то место, под которым билось это мужское сердце, которое негромко стучало ей в ухо, как молоточек. И, стоя в крепких объятиях Уильяма Пенна, Клара Йоргенсен почувствовала, что вот она и вернулась домой. Она сама удивилась этой мысли, потому что у нее не было ощущения, будто она куда-то там надолго и далеко уезжала.

Капитан и его девушка пошли вместе к ресторанным столикам и сели рядом. Они держались за руки и рассказывали друг другу какие-то истории, иногда кивая или сопровождая свои слова тихим смехом. Они пили лимонад и курили сигареты, делая привычные движения, словно и не прошло много времени, и единственным признаком того, что они давно не виделись, мог служить тот факт, что в этот вечер привычный ритуал затянулся дольше обычного. На потемневшем небе высыпали звезды, и в животе капитана поднялось такое бурчание, что он сходил за едой на кухню к Умберто. Затем он заговорился и застрял ненадолго у бара, улыбаясь ей оттуда и виновато поднимая вверх брови, как бы говоря ей, что он мало без нее изменился. И Клара Йоргенсен устало улыбалась в ответ, потому что капитан совершенно неспособен был понять, что с ней сделала жизнь. По внешнему виду этого нельзя было заметить. Даже не почувствовать. Он видел ее такую, какой она была раньше, и не замечал, что она вышла из стеклянного домика и ступила на ту же опасную территорию, по которой ходит он сам. Чуть-чуть улыбнувшись, она взяла лежавшую на столе книгу и принялась неторопливо читать при свете настенного светильника. Однако через несколько минут она снова отложила роман. К столику подошел Умберто, остановился перед ней и поглядел на затухающий закат.

— Тебе он не понравился? — спросил он, показывая глазами на отложенный роман.

— Роман прекрасный, — сказала она, — но непонятный.

— Ты его не понимаешь? — спросил Умберто.

— Не понимаю, — сказала Клара Йоргенсен. — Его и не нужно понимать. — И с легкой улыбкой добавила: — Это же магия.

В прошлое Рождество на Видабелле Эрнст Рейзер учил ее печь венесуэльское рождественское печенье. Печенюшки были крошечные, твердые и лепить их приходилось бесконечно долго. И Кларе Йоргенсен чудилось, что они таращатся на нее с противня, как глаза, хотя пахли они изумительно. Прошел уже год с тех пор, как она вернулась с гор. Жизнь ее давно уже вошла в привычную колею, дни текли без напряжения за чтением романов в гамаке, вылазками в супермаркет с розовой сеткой, черным как ночь кофе в булочной, завершаясь вечерним ожиданием на пляже, пока на горизонте не покажутся очертания парусной яхты. Она все так же продолжала готовить для капитана еду, поддерживать чистоту в домике на пляже, менять масло в машине и наполнять пластиковую канистру в ванной, в которой она подозревала протечку. Таким образом, дни состояли из целого ряда мелких обязанностей, которые она выполняла почти машинально, потому что так надо. Встречая Клару Йоргенсен на улицах Санта-Анны с сеткой, полной лимонов и рыбного филе, бананов для жарки и маисовой муки, люди не сомневались, что девушка вполне счастлива. Уильям Пенн тоже считал, что она выглядит довольной и гораздо более спокойной, словно наконец как-то примирилась с жизнью, достигнув некоего компромисса между нынешним тихим существованием и отрешенностью, которую он, казалось, читал порой в ее отсутствующем взгляде. Капитан сделал из этого вывод, что она скучает по горам, что там остались люди, с которыми она тесно сдружилась, и, наверное, сильно привязалась к сеньоре Йоланде. Но она редко упоминала в разговоре о проведенных там месяцах, и он решил оставить ее в покое и не трогать этих воспоминаний, как и свои собственные, которые он похоронил вместе с прошлым.

Имя Габриэля Анхелико ни разу не было упомянуто. Никто не подозревал, что у молоденькой Клары в прошлом было такое знакомство. У Клары Йоргенсен никогда не возникало мысли о том, чтобы написать ему письмо или позвонить по телефону; перезваниваясь от случая к случаю с сеньорой Йоландой, она никогда не спрашивала о нем. С неохотой она вынуждена была признаться самой себе, что лицо профессора постепенно бледнеет у нее в памяти; эти карие, смеющиеся глаза, становившиеся грустными, когда они оставались наедине, высокие скулы и темная кожа — все утрачивало детальность и делалось смутным, как контуры ландшафта, над которым проносится песчаная буря. Только слова его по-прежнему жили в ее душе, и она носила их в себе как зудящую боль. Иногда они начинали вдруг шевелиться, как иглы морского ежа, но никогда не ранили ее до слез. Если у нее и возникало иногда желание его повидать, она даже сама себе не позволяла в этом признаться. И если в первое время она думала о нем с утра до вечера, и это воспоминание ежедневно витало над нею как печальный вздох, то постепенно эти часы заполнились другими делами. И в конце концов имя Габриэля Анхелико начало переходить в чувство, которое лишь временами всплывало в ее душе, как отзвук прекрасной мысли.

Венесуэльское рождественское печенье гораздо слаще норвежского и надолго оставляет в желудке ощущение сытной тяжести. Этот вкус немного заглушал тоску по рождественским праздникам в домашнем кругу с сестрой и родителями и к тому же лучше подходил для промозглой атмосферы Карибских рождественских ночей. Влажными руками она перемешала тесто, добавляя необходимые ингредиенты, которые тщательно отмерил ей Эрнст Рейзер. Когда она вымесила тесто, старик достал банку с мелкими, сморщенными орешками, и, как только снял с нее крышку, в помещении распространился нежный, упоительный аромат. Взяв орехи костлявыми пальцами, он принялся тереть их на терке; в мисочке выросла горка мелкого порошка, и аромат делался все сильнее.

— Мускатный орех, — промолвил Эрнст Рейзер, таинственно улыбнувшись девушке.

— Так вот как они, оказывается, выглядят! — восхитилась Клара Йоргенсен.

— Неужели ты никогда их не видела, Клара?

— В неразмолотом виде ни разу.

— В этом-то как раз весь секрет, — сказал Эрнст Рейзер. — Их нужно добавлять в тесто уже в самый последний момент.

Она взяла из мисочки щепотку, попробовала. Ощущение было ошеломляющим.

— От них горчит во рту, зато аромат фантастический, — сказал Эрнст Рейзер.

Он осторожно взял щепотку тертого ореха и посыпал тесто.

— Не переложи лишнего, — предостерег он девушку, — а то как бы в голову не ударило.

— Да что вы? — удивилась Клара Йоргенсен и посмотрела на него расширенными глазами.

— Точно. Это как колдовство. Либо захмелеешь, либо заболеешь.

— Нет, правда?

— Правда, — сказал Эрнст Рейзер и посмотрел на нее серьезно. — Мускатный орех можно употреблять только в малом количестве.