Светлана Борминская - Дом золотой Страница 28

Так ее и звали всю войну – «из тарелки хоп в чугун».

Юру так с детства мальчишки били. Ненавидели. Не вписывался он в мальчишечий коллектив. У всех братовья, а у Юрки две сопливые сестры. И какой-то он злой с детства был, да и остался обиженный. И зло свое вымещал на сестрах. Зойка-то младшая была, а Фаина средняя, ну и доставалось больше ей. Тычки. А как-то раз во дворе сено укладывали, кинул Юрка прутом Фаинке в лицо, и так сильно тот прут в щеку врос, и – выдирали его вместе с мясом. За все злые дела прозвали сестры Хвостовы своего брата – «колтех».

А еще все вспоминала Фая, как Валя получил от Зои ее «сокровище» и пропал. Нету Вали – забыл про Зою. А Фая Зою дразнить. А та в нее ка-ак кинет самовар! Тетя Фаина поглядела на самовар с мятым боком на полке в сенях. Он самый…

Ой, да что только было, чего не было… Все-таки жизнь не кончается пока.

А папа Сашенька, деревенский ведь парень, умел вальсировать. Мама Катя все вспоминала, уже ни о чем не помнила, а об этом помнила всегда:

– Он так вел! Так вел! В вальсе… И не умеешь, а с ним так и бегут ножки кругом-кругом…

Два случая

А еще через два дня тетя Фая отлучилась из дома, наказав деду Сереже без нее крышу не ремонтировать. Накануне шел дождь, и обнаружилась еще одна протечка, как раз над комодом, том самом, с будильниками.

– Не лазий, Сережа!

– Не буду, – согласился дед.

Тетя Фая подошла поближе, дед мастерил из еловой доски скамью под окнами. Два осиновых бревна уже были вкопаны в землю, дед утаптывал дерн вокруг них, топоча кедами.

Какая она душевная, думал дед, беспокоится, не то что некоторые. Ну, как, скажи, такую не любить?..

И недолго думая, только Фаина скрылась за околицей, полез на крышу, навроде ловкого кота – шиферину прибивать. Лез и приговаривал:

– Вот придет домой Фаюшка, а у меня дебет с кредитом сошелся… и сальдо я вывел. Да-а-аа…

Влез на самую верхотуру, оседлал конек и сидит, наблюдает за жизнью с птичьего полета… Высокая у Хвостовых крыша раньше была. Теперь-то бересклетовский дом на улице самый-самый, а раньше выше Фаиного дома были только липа и две сосны.

А внизу по своему участку Валентин Нафигулин костры жег мусорные.

«Быстро бегает», отметил про себя дед и полез потихоньку к слабой шиферине.

Пока лез, взмок. На самый край подползать начал, камешки небесные с крыши вниз падают, осколки от шифера летят-свистят. С-с-з-з-з!..

– Помочь, что ли? – дед Сережа даже подпрыгнул. Рядом, на расстоянии двух рукопожатий, сидел на своей половине крыши Валентин и улыбался. Скабрезно, – отметил дед.

– Может, помочь молоток подержать? – дружелюбно скалясь, спросил Валентин.

– Ну, помоги, – и машинально отодвинулся от быстрого, как ртуть, Валентина.

Дед Сережа сам не понял, как с крыши упал.

И-и-и-и-и-и-и-и-ы-ы-ы-ы…

Когда Фаина Александровна через полтора часа вернулась домой вместе с коровой, то обнаружила раскрытым настежь свой дом.

– Сереж! – позвала она. Корова Малышка стояла как раз на том самом месте, где… И было видно, что корова в недоумении.

– Сестричка! – в окне нарисовалась Зоина рыжая голова в парике набекрень. – Сестричка! – залихватски выкрикнула Зоя.

Тетя Фая промолчала.

– Ой-ой! Как ты? – закивала Зоя, вытянув шею.

– Здравствуй, – невпопад сказала Фаина.

Повернулась, сделала два шага к своим дверям и на абсолютно ровном месте упала. Расшибла локоть.

– Ой, – снова запела сзади Зоя, – ой, ой! Что это ты падаешь? Ты же вроде замуж собралась? Ой, ой!

Почему люди не летают?

Если бы дед Фазанов был трезвый, его, видимо, пришлось бы через три дня отпевать во Всесвятской церкви, как раз через две улицы вниз.

Но накануне всему безалкогольному кооперативу выдали аванс. Кассир Желтков Денис Алексеевич и занимался этим ровно половину дня. Молодой практически парень, всего-то двадцать первый год, а уже кассир.

– Далеко пойдешь, Дэн, – получив триста рублей авансу и понюхав денежный аромат, витающий рядом с Желтковым, решил попророчить дед.

В общем, с утра если выпить, днем добавить, а половина пятого собраться на крышу влезть, а потом с нее упасть, то вполне можно остаться в живых. Конечно, если внизу не торчат, оскалившись, восемь вил или там наточенные колы с лопатами.

У Фаины Александровны, как чувствовала, на том самом месте была свежевскопанная грядка, под огурцы унавоженная, внизу прутышки смородиновые – целый метр для тепловой подушки, как любит нежинский огурец, так все и было.

Ну и трава кругом – гусиные лапки с желтыми соцветиями. Туда-то, сгруппировавшись после подлого тычка ногой под зад, и шмякнулся спиной знакомый вам Сергей Сергеич Фазанов, тутошний Пухляковский старожил и местный житель. И вдобавок жених Ф. А. Хвостовой.

Когда Валентин Михалыч глядел на эллипсоид полета «старого селадона», как между собой называли Зоя и Валентин деда Сережу, то от возбуждения сам чуть не сиганул вслед за дедом, что вполне могло закончиться ой как плачевно, ой-ой-ой. Лучше не волноваться!

Поэтому, с трясущимися от радостного возбуждения ногами, Валентин целых двадцать пять минут спускался с крыши, и когда Зоя помогла ему слезть с лесенки, держа Валентина за спортивные штаны:

– Ну? – вытирая полотенчиком струйку слюны изо рта супруга, спросила Зоя. – Ну-ну-ну? Нунушки?

Валентин только обезоруживающе улыбнулся.

Обычно, когда Валентин улыбался, Зоя говорила тихо и с выражением:

– Мой Валентин даже мухи за свою жизнь не обидел. Даж-ж-же мухи!

Все, абсолютно все верили Зое.

А вы не-е-ет?.. Ах, какие же вы! Людям надо верить, положено верить, а иначе вас сочтут плохим слоном в хрустальном магазине жизни.

Там, за сеткой-рабицей, которая разделяла на два больших ломтя хвостовский участок, помирал разбитый в лепешку, в ничто, в мокрую трясогузку престарелый Файкин ухажер.

Га-га-га-га-га!

Нафигулины истово перекрестились. Валентин снял холщовую кепку с лысой головы, Зоя поправила рыжий парик, и они гуськом пошли в свою серую покосившуюся за девять лет терраску, на которую им было жалко даже половины гвоздя.

Через три минуты кровать в Зоиной половине заскрипела и скрипела ровно семнадцать минут, с половиной.

Как у молодых.

Не вдова

Если бы, если бы они видели, как дед поломанным кузнечиком лежит на свежей грядке и не шевелит не то что рукой, или там какой ногой, даже пальчиком…

Два дедовых внука с первобытной яростью мутузили друг друга за то, за что обычно не бьют, но в головах у близнецов ворошилось та-акое, известное только им двоим, куда соваться – равносильно доброму порыву прочесть лекцию о дружбе осам в их гнезде под самыми стропилами…

– Улю-лю-лю-лю! – вопили близнецы, врезаясь друг в друга, как два скорых поезда, но Сашка, нелюбимый дедов внук, в отличие от Сереги, любимого, краем глаза успел заметить большую птицу, которая спикировала с дома старой бабки-соседки, ну той самой… невесты без места – у которой жених без порток. И оттолкнув брательника в самую крапиву, Сашка набрал побольше воздуха в свою грудную клетку и завопил:

– Бжжж-им! – и помчался к забору, перелез по-котовски быстро и, оказавшись в чужом огороде, побелел как мел.

– Блин!

На грядке лежал родной дед, дед, который и пончиками кормил, и даже покурить первый раз дал, правда, один только раз в день Победы, когда все мужики и пьют и курят за тех, кто не дожил до этого светлого дня.

Сашка начал рыдать, он уже понял: с крыши упала не птица, а дед, а Серега этого полета не видел и побежал по инерции к деду, который, как выпьет, так на земле отдыхает всегда, и не только в летнюю теплынь.

– Пошли, давай, старый, – повернув деда на бок, потряс его Серега. Дед застонал. – Чего разлегся на чужих огурцах?

А у бочки с водой стояло корыто на колесах, тетя Фаина возила в нем всяческую тяжесть. В корыте лежал чистый мешок с остатками травы.

Сережка с Сашкой недолго думая закинули своего наилегчайшего деда в корыто и повезли домой в соседний двор.

И когда Фаина Александровна без пятнадцати шесть подошла к дому с коровой и увидела распахнутый настежь дом, отсутствие милого корыта и грядку огуречную, да в таком похабном состоянии, что у тети Фаи опустились руки, а тут еще Зоя со своим:

– Что ты падаешь?

Тетя Фаина подумала, раз нет корыта, значит, дед поехал за травой, а что он и к ночи не приехал, ну значит, запамятовал, старый дед-то – не молодой.

Но и утром Сергей Сергеич не пришел, и к вечеру… На третий только день дедов сын Сережа притащил на веревке корыто и спросил:

– Тетя Фаина, ты бы, что ль, решала наконец – пойдешь за мово отца жить или еще будешь кобениться? Второго полета с крыши мой батя не переживет.