Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов Страница 28

Ногу мне отрезали сразу, но месяца два я ещё болтался в госпитале, прыгая воробышком к умывальнику, запивая спиртом лекарства и приноравливаясь к суковатым костылям. Врач был добрым, чихая с табака, краснел лысиной и невесело шутил: “До свадьбы заживёт” А потом нас, инвалидов, собрали и повезли обратно в Россию. И опять хлестал дождь, и опять, надрывая сердце, мы считали дни и вёрсты, мёрзли в теплушках, пропуская встречных, жадно всматривавшихся в наши худые, небритые лица, и старались прятать увечья.

Теперь вместо ноги у меня медаль, одинокая, как луна, она светит тускло и совсем не греет…»

Тарас Сырнев. «Кошмары ХХ века» (1973)

ЖИЗНЬ — ТЕАТР

В спектакле муж играл мужа, жена — жену, а её любовник — любовника. Из вечера в вечер муж убивал любовника, а зал глох от холостого выстрела и крика обезумевшей женщины. Это тянулось годами. Но однажды пистолет оказался заряженным, зрителей забрызгало кровью, а актриса, изображавшая истерику, до конца жизни не вышла из роли.

Аскольд Едреинов. «Под занавес» (1911)

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ДИАЛОГ

— У меня под окном чистенькие, опрятные старушки на лавочке перемывают кости соседям. Они судачат о детях, внуках, сериалах. И всё-то у них правильно, всё разложено по полочкам! Кажется, и от их могил с разницей в датах чуть ли не в столетие веет аккуратностью, бытом, точно и на том свете они — рачительные хозяйки. Зато их мужья не доживают до могилы, не погребённые, брошенные, зарытые как попало в шар земной…

— Верное наблюдение! У нас одну старуху, на полвека пережившую мужа, похоронили в его могиле, а когда спустя годы решили перенести их прах, обнаружили, что старик лежит, отвернувшись…

Из Интернета. «Живой журнал М.» (2006)

ОПРОВЕРЖЕНИЕ МЕТАФОРЫ

В Галлии, блестя бронзовыми орлами, мимо Цезаря, когорта за когортой, шли солдаты десятого легиона.

— Так идут наши дни, — заметил находившийся рядом с Цезарем всадник.

— Поспешим же опередить их! — вскочив на коня, крикнул Цезарь и, выхватив меч, помчался в голову колонны.

В мартовские иды, когда Брут с ещё дымившимся от крови кинжалом склонился над умиравшим Цезарем, то услышал, как тот прошептал: «Ну вот, последний солдат и обогнал меня…»

Карло Манчини. «Анекдоты из римской жизни» (1827)

ГДЕ РОДИЛСЯ, ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ

В палату принесли ужин.

— Всё зависит от обстоятельств, — облокотившись на койке, повернулся я к нему.

— Это как? — оживился он, ловко орудуя вилкой.

— А так. Вот, к примеру, Аттила — гуннский вождь, бич божий и всё такое… А родись он в нашу эпоху? В добропорядочной семье? Карлик же! В школе таких травят, девушки презирают. Превратили бы Аттилу в ходячий комплекс. Устроился бы кое-как клерком в банк, терпел бы издевательства, лебезил перед начальством. И рад бы был, если какая вдовушка взяла в подкаблучники. Вот тебе и Аттила. Тьфу, плюнуть и растереть!

У него сузились глаза.

— Нет, характер берёт своё. Мне всё равно, когда родиться!

И воткнул мне вилку в живот.

«Мнит себя Аттилой», — значилось в его истории болезни.

Ивица Кралич. «Танцы на руках» (1950)

ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ

После смерти короля собрались все знатные бароны и решили развести его дочь, которой перешло королевство, с монсеньором Гюгом, чтобы найти более достойного быть их сеньором. И сделали это. Но потом никак не могли прийти к согласию, за кого её выдать. В конце концов, они доверили выбор самой королеве, вручив ей корону. Дама взяла её, поглядела направо и налево и возложила на голову бывшего мужа.

Так мессир Гюг стал королём.

Жоффруа де Валинкур. «Королевские хроники» (1213)

РАКУРСЫ ВРЕМЕНИ

— Старость — это понимание того, что ошибки — ступени мудрости, что каждый проживает со своим арсеналом заблуждений и что ударам судьбы можно противопоставить лишь долг.

стоик Лехтон. II в.

— Старость — это когда зверь внутри умирает, и душа может беспрепятственно общаться с Богом.

Серафим Отшельник. IV в.

— Старость — это когда день уже прошёл, а ночь ещё не наступила.

поэт Рустани. XII в.

— Старость — это когда годам всё труднее пробиваться сквозь боль, отчаяние и тьму.

философ Снук-Хьяркьяер. 1830-е гг.

— Старость — это когда вместо действий заводят разговоры, вместо интрижек — огород, а вместо жены — собаку.

Пелам О' Мерли, писатель. 1910-е гг.

— Старость — это когда океанским закатом любуешься больше девушек на пляже.

Хёрст Элиндуэй, психолог. 1960-е гг.

— Старость — это пенсия, шанс пожить по-человечески!

Бобби Фрэнки, рок-музыкант. 1980-е гг.

Сборник высказываний. «Эпохи и люди» (1996)

ВКУС ПОНЕДЕЛЬНИКА

Закончилась воскресная служба, и выходящие за церковные ворота видели, как моложавый, подтянутый мужчина энергично выговаривал бомжу.

— Я — настоящий мужик, — крутил он ключи от машины, — вкалываю — и получаю! Карьеру сделал, дом — полная чаша, и всё — без доброго дяди, не будь я Мирон Охочий! За свои полвека сам поднялся, детей поднял. А мы, похоже, ровесники…

Неожиданно пошёл дождь, Мирон распахнул зонт.

— А ты? — ткнул он в мокнувшего нищего. — Бродяга. И пьёшь. Говоришь — от тоски, мол, никого не встретил… А счастье-то — рядом, только руку протяни! А то выйдешь глубоким стариком, а она: «Вот же я — в соседнем подъезде всю жизнь тебя прождала!» Обидно-досадно? А кто виноват?

Собралась толпа, вокруг одобрительно кивали. Чувствуя поддержку, Мирон расходился всё больше.

— Пойми, я не хвалюсь, зачем? Просто хочу, чтобы ты понял, чего на свете стóишь! Вот и сейчас хнычешь… Не стыдно? Работать надо, а ты — на паперти…

Сплюнув, он порылся в кармане, вынув мятую купюру. Протянул, держа двумя пальцами за край. Нищий взял за другой. В этот момент Охочий моргнул. И оказался в тесной квартирке на первом этаже, с окнами во двор. Шёл дождь, он смотрел, как вороны в помойном баке расклёвывали арбузную корку, и в кармане у него лежал паспорт на имя Демида Пустобега.

В подворотне виднелся храм, ворота уже закрылись, и паперть пустовала. Там, где был нищий, блестела лужа. И Мирон понял, что занял его место в жизни. Он огляделся — грязный пол, убогая мебель, продавленная, узкая кровать. В столе он наскрёб немного мелочи. На хлеб без масла. Стены давили, оставаться было невыносимо, и он выскочил на улицу. Кое-как Мирон добрался домой — передвигаться без машины было непривычно, а трамвай громыхал бесконечно долго. Но в подъезд его не пустил охранник. Потоптавшись на улице, Мирон дождался жену. Когда садилась за руль, окрикнул. Она удивлённо обернулась.

— Мне бы Мирона… — уже безнадёжно спросил он.

— Муж в офисе — хлопнула она дверцей.

Пока трамвай вёз обратно, Мирон обзвонил друзей. Его не узнали. Тогда он удалил все номера. В Москве он был теперь, как Робинзон на своём острове. И у него не было даже Пятницы. Вернувшись, Мирон долго сидел, обхватив голову руками, потом взял лист бумаги, расчертил на клетки и, как это делал в прежней жизни, заполнил их неотложными делами, распределяя по степени важности. На первом месте оказалась «Работа». Всю следующую неделю он обходил бывших деловых партнёров, предлагая те же выгодные проекты, которыми занимался раньше.

Его выставляли за дверь.

«Ничего, с моей-то квалификацией…» — храбрился он вечерами.

И, заводя будильник, падал на визжавшую ржавыми пружинами кровать.

По утрам он находил в ящике стола небольшую сумму, так что голодная смерть ему не грозила. Но упрямо искал работу. Купив газету вакансий, обходил место за местом, заполняя бесчисленные анкеты, оставляя резюме, но всюду разводили руками: «Возраст…» Молоденькие секретарши выпроваживали его с той обворожительной, холодной улыбкой, с какой выставляла нежеланных посетителей его собственная. Но Мирон не сдавался. Выбритый до синевы, он ходил и ходил. Неделя за неделей. Давал он и объявление, предлагая открыть совместный бизнес. Никто не откликнулся. И постепенно он стал ненавидеть мир, где трясутся за кресло, без которого превращаются в ничто. Его квартирка оказалась дворницкой, и, чтобы не выгнали, приходилось подметать двор. Поначалу Мирон впрягся в эту работу, но она не отвлекала от мыслей. Приглядываясь к прохожим, Мирон видел, что они тянут лямку, вцепившись в привычную жизнь, выпав из которой сходят с ума. «Как всё зыбко, — бормотал он, ширкая метлой, — как случайно…» Раньше его график был забит, а неделя пролетала, как один понедельник. А теперь будни не отличались от праздников, и он целыми днями не знал, куда себя деть. Чтобы уйти от щемящей пустоты, пробовал читать. Но книги, от которых давно отвык, казались скучными и быстро утомляли.