Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник) Страница 28

Некий символ, знак Промысла проглядывал и в том, что Вася по окончании училища получил Похвальную грамоту, а на ней красиво изображались эпизоды великой битвы на Бородинском поле — в 1912 году Россия отмечала 100-летие Отечественной войны с армией Наполеона. Василий не раз тайком доставал грамоту, рассматривал русских солдат и офицеров, пушки, кавалерию. В такие минуты в юном сердце, может, и грезились честолюбивые мечты о служении Отечеству.

По обычаю деревни, младший сын — опора стареющих родителей. Доля эта выпала Василию. Уже подростком он подрабатывал, приносил в дом деньги. Василий очень любил природу, землю, всё живое на ней. Поэтому поехал в Орёл и поступил в школу садоводства. Агронома-садовода из него не вышло, школу он оставил, подался на стройку Мурманской железной дороги, устроился плотником.

В 1919 году Василий Швецов добровольцем вступил в Красную армию, воевал заместителем командира роты против войск Врангеля. В одном из боёв получил тяжелую контузию. Казалось бы, травма должна была отвратить его от армии, но сам Василий, обладая изрядной волей, решил наоборот — связал судьбу с воинской службой. И ни разу не пожалел об этом.

Штабной вездеход всё ещё объезжал подразделения, генералы уточняли задачи батальонам.

— Так мы останемся и без чая, и без сна, — усмехнулся Василий Иванович. — Давайте, Иван Степанович, завернем в штаб, перекусим, да, может, часок-другой соснём.

— Не возражаю, давай заедем, — ответил Конев.

Адъютант собрал им на стол всё в той же просторной комнате правления колхоза.

Конев, мешая ложкой чай, заметил:

— Оказывается, мы земляки, Василий Иванович! Я раньше и не знал.

— Да, я вологодский, — с теплотой подтвердил Швецов. — В Череповецком уезде родился, там деревенька Лыковская, вот в ней. По пути проезжаешь большие села — Кадуй, Андога; места чудные, красивые, грибов, ягод летом не обобрать.

— Я из Никольского уезда, это на другом краю губернии, — продолжал Конев. — у нас тоже места дивные. Слушай, а какие рыбники пекут в Никольске — это, я скажу, праздник настоящий. Люблю вологодский рыбник! Я там начинал на сплаве, плотогоном.

— Вот как! — рассмеялся Швецов.

— А что смешного? — насторожился Иван Степанович.

— Так и я начинал на сплаве леса по рекам Шулма, Андога, Суда, начало у нас, получается, одинаковое!

— Да! — вздохнул Конев. — Пожалуй, и здесь, под Торжком, наши пути сошлись не случайно.

— Думаю, так, — согласился Швецов, — не случайно.

— А как обстоят дела в семье? — спросил Конев.

— Так-то всё в порядке, — сказал Швецов. — Только беспокоюсь за брата с сестрой, они остались в Ленинграде, а что такое блокада — сами знаете. И вестей от них давно нет, переживаю.

— Будем надеяться, что всё обойдется благополучно, — сказал Конев.

— Да, так и я надеюсь, — согласился Василий Иванович.

Ночное форсирование реки Тверцы батальон Александра Чайковского уже завершал, когда случилось «ЧП» на одном из плотов, где стояли орудия и минометы.

— Держи, поехала, — вскрикнул артиллерист, — держи!

— Ну, едрёна мать, хватай за край, — закричал старший сержант, командир орудия. — Хватай!

— Тише вы, — зашикали на них соседи.

Схватить тяжелое орудие так и не успели — верёвка, которая связывала пушку с плотом, лопнула, плот качнуло в сторону.

45-миллиметровая противотанковая пушка, сорвав крепления, соскользнула по накренившемуся плоту в ледяную воду.

— Утонула, — выдохнул наводчик. — Говорил же, держи.

Артиллерийский расчет недолго горевал.

Комбат приказал достать орудие из реки.

Солдаты большими крюками, привязанными к верёвкам, пушку всё-таки вытащили из Тверцы и выкатили на берег.

К рассвету все роты были уже на правом берегу Тверцы. Бойцы развели небольшие костерки — погреться, обсушиться. Дымили полевые кухни, мясной запах возбуждал аппетит; уставшие бойцы повеселели, фронтовая жизнь налаживалась, входила в привычную колею.

Ещё до завтрака приехали оба генерала — Конев и Швецов.

Командир дивизии уточнил задание. Батальону для усиления передавали миномётную роту, противотанковую батарею, мотоциклетный полк. Главное, что требовал Швецов, — подойти скрытно к гарнизону фашистов, как можно ближе, удачно выбрать позиции для атаки.

— Задача для вашего батальона, да и всей дивизии, — объяснял Иван Степанович Конев личному составу, — не только выбить противника из деревень, но и перерезать Ленинградское шоссе, занять круговую оборону, а затем взять врага в клещи.

Иннокентий Щеглов, начальник штаба батальона, пригласил генералов позавтракать, они не отказались.

Пока генералы кушали, разведчики батальона воспользовались их картами и перенесли на свои карты кое-что для уточнения местности предстоящего боя.

Прорезая холодный низкий туман, вездеход генерала И.С. Конева с небольшой охраной взял курс на Калинин, где на восточной окраине, по дороге на Бежецк, в деревне Змеево, стоял штаб заместителя командующего Западным фронтом.

Леденящее дыхание фронтовых боев докатилось и до самой столицы.

Появились слухи о том, что Сталин впал в прострацию, сбежал из Москвы, находится неизвестно где, а город вот-вот сдадут фашистам. Эти слухи нарастали, как снежный ком, отравляли мысли, побуждали тут же, сразу сделать что-то для собственного спасения, надеяться было не на кого.

В столице началась паника. Разбивали витрины магазинов, крали продукты, взламывали кассы предприятий, изымали деньги. Некоторых директоров, спешивших укрыться от хаоса, настигала толпа и устраивала самосуд. На стихийных сходках, возникавших то в одном месте, то в другом, раздавались призывы: «Бей жидов! Продали Россию! Кровопийцы!».

И били, если евреи попадали под горячую руку!

Слухи о самоизоляции Сталина не имели под собой никакой почвы.

На второй день паники, утром, Иосиф Виссарионович потребовал от первого секретаря Московского горкома партии Александра Щербакова навести порядок.

— Разберитесь, Александр Николаевич, с зачинщиками, — дал указание Сталин по телефону Щербакову. — Виновных, если подтвердится их вина, накажите. И как можно быстрее организуйте людей на усиленную оборону. Через два дня доложите мне о принятых мерах.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — бодро ответил Александр Щербаков.

И тут же принялся выполнять поручение вождя.

17 октября Щербаков выступил по радио Москвы. Он призвал москвичей остепениться, прекратить хаос, быть готовыми к отражению захватчиков.

— За Москву будем драться упорно, — вещал в эфире Александр Щербаков, — ожесточённо, до последней капли крови. Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало!

Тут же первый секретарь, со свойственной ему решимостью, исключил из партии ряд руководителей за паникерство, а директоров, которые с добром, награбленным на фабриках и заводах, собирались сбежать из Москвы, отдали под суд.

Паника в Москве пошла на убыль.

Слухи о прострации, якобы в ней пребывал Сталин, оставались всего-навсего лишь слухами, но слухами для кого-то весьма выгодными.

Никакой прострации не было, Сталин работал как обычно — с утра до глубокой ночи.

Он искренне переживал поражение под Вязьмой, испытал настоящий стресс, чего с ним давно не было. Тем не менее, Сталин ни на час не выпускал из поля зрения положение на фронтах. Всё, что происходило вокруг Ржева, Калинина и Торжка, вызывало у него беспокойство. Сталин искал точный и верный ход, чтобы не позволить Гитлеру обрушить Северо-Западный фронт, как произошло в начале октября с Западным и Резервным фронтами.

И, как казалось Сталину, такой ход он нашёл.

Поэтому 10 октября из Ставки ушло указание о создании в районе Калинина боевой оперативной группы под началом генерала Н.Ф. Ватутина. Сам Сталин хорошо знал Николая Фёдоровича Ватутина, ценил за профессионализм, личные качества. Он помнил, что поздно вечером 21 июня к нему в Кремль по их просьбе приехали маршал Жуков, генерал Ватутин и нарком Тимошенко. Они ехали с целью получить от Сталина решение о приведении войск в боевую готовность. Такую директиву заранее подготовил Ватутин, первый заместитель начальника Генштаба и руководитель Оперативного управления.

Сталин выслушал Жукова. Тот доложил о пограничниках Киевского военного округа, задержавших перебежчика, немецкий фельдфебель дал показания — Гитлер начнёт наступление на СССР утром 22 июня.

— А не подбросили ли немецкие генералы перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил Сталин.

— Нет, товарищ Сталин, — ответил Тимошенко, — не подбросили. Перебежчик говорил правду, сомнений в том нет.

Сталин, а также вошедшие в кабинет члены Политбюро, не приняли вариант директивы, составленной Ватутиным, но и не отвергли его полностью, попросили подкорректировать. Жуков и Ватутин вышли в соседнюю комнату, быстро составили новый вариант, он был коротким, гласил следующее: «Нападение может начаться с провокационных действий немецких частей».