Жюльен Грак - Сумрачный красавец Страница 28

Аллан кивнул без тени улыбки.

— Ваш приезд сюда, дорогой Аллан, — событие, не вполне объяснимое. То, что мы о вас знаем, вернее, то, о чем догадываемся — я, например, к моему сожалению, знаю очень мало — плохо вяжется с тем образом жизни, какой приходится вести здесь, с однообразием курортных радостей, с этой праздностью, которая так явно тяготит вас. Отъезд на курорт — отличный предлог, чтобы скрыться, удобный, благопристойный, — но зато его легко распознать. Не только я, но и куда менее проницательные люди — оставим ложную скромность — даже менее проницательные люди не клюнули бы на такую приманку.

Итак: предположим, что вы, утомленный бурной, беспорядочной жизнью, приняли некое важное решение. Насколько я представляю себе ваш характер, это решение не могло иметь практического, житейского смысла, не могло быть связано с успехом в общепринятом, вульгарном понимании этого слова — такой успех вам безразличен — нет, скорее речь могла идти о внезапном повороте, какой в биографии легендарных героев знаменовал собой переход к следующей аватаре; переход от повседневности к созерцанию, от дел частных — к делам милосердия, от жизни в обществе — к отшельнической жизни. Я думаю о том, что у людей религиозных называется обращением, — когда человек меняет кожу, не заботясь о последствиях, ибо нормальный ход его существования так или иначе нарушен, когда, внимая божественному глаголу, меняется самая суть человеческого "я". Думаю о житиях святых, об индийских йогах, о знаменитых преступниках, — и об этих словах, которые потрясают биографов и сияют нам со страниц средневековых мистиков: "С этого дня для *** началась другая жизнь". Другая жизнь? Тут есть над чем задуматься.

Кто способен обратиться, тот обладает огромной силой. Собственно, все начинается с того, что он именно оборачивается и смотрит на свое прошлое, охватывает мгновенным взглядом свои прежние пути, те, по которым обычный человек будет покорно тащиться до могилы, не сознавая своего рабского удела, как вол не чувствует на себе ярма, — и разрывает связи со всей предыдущей, более или менее устроенной жизнью. У него хватает мужества отречься от всего, что он успел создать, от всего, что создало его; затронута даже самая цельность его личности, он не знает, каким станет отныне: ясно, что он станет героем, но и этого слова, возможно, будет недостаточно, чтобы воздать ему должное. И все же предположим, что вы побывали в шкуре такого человека по крайней мере однажды.

Итак, допустим, вы оказались здесь — хотя могли оказаться где угодно, ведь внешняя обстановка не играет никакой роли, она в любом случае будет обстановкой дня седьмого, этаким сошедшим с орбиты метеором. Вы готовы ко всему. Способны на что угодно. Ямы и пропасти, обычно скрытые от нас шорами наших привычек, для вас словно накатанная дорога. Инстинкт самосохранения, выбор, который ежедневно, автоматически совершает любой человек, желающий выжить, — вам теперь это чуждо. Вас ничто не связывает. Вы можете пользоваться жизнью каждую минуту, всеми возможными способами. Вам открыто все, и вы открыты для всего. Вы не упустите ни одного шанса.

С другой стороны, здесь идеальные условия для того, кто в одиночку пустился в рискованное предприятие. Морской берег, закрытый туманами от остального мира, разношерстная толпа курортников, где так легко затеряться, — все это весьма привлекательно для человека, сломавшего ключ и мечтающего о ночном ограблении. Здесь не надо надевать на лицо чулок: курортная простота нравов помогает сблизиться, кругом одни друзья, все доступно, все дозволено, точно на карнавале. Мало есть на свете мест, где человек был бы так не защищен, как на этих курортах, которые на два месяца становятся рассадниками безнравственности и безделья. Делай что хочешь. Тебе взамен фальшивого паспорта, где все поддельное, и печати, и подпись, — выдали настоящий, как мост, перекинутый над бурными, мятежными воспоминаниями.

— У меня холодок пробежал по спине. Вероятно, именно в эту минуту преступник должен потерять самообладание. Предпоследняя страница детективного романа…

— Вы не понимаете меня, Аллан, или понимаете слишком хорошо. Загадка, над которой я бьюсь, не стоит выеденного яйца. Ведь все совершенно безобидно. Дело не в самих событиях, а в мыслях и представлениях, вызываемых этими событиями: тут главная опасность — сила внушения, безответственная спекуляция на вечном, ненасытном желании человека выдумывать, изобретать, строить в пустоте нечто трудное для понимания, извращенное, сумрачное. Но в этом-то и мука, в этом-то и трагедия. Именно тут поставлен капкан, именно тут притаился убийца с чистыми, не побоюсь этого слова, непорочными руками.

Могло случиться так, дорогой Аллан, что события стали развиваться непредсказуемо, капкан сработал, а поставлен он был моим героем. Этот человек отрекся от мира — простите за такое высокопарное выражение — он равнодушен ко всему. Но "тот, кто проиграл свою жизнь, останется в выигрыше". (Слова Евангелия, даже в таком, демоническом переосмыслении, на мой взгляд, не теряют своей силы. Сам дьявол не может побороть их, он лишь вплетает в них грязные намеки. Кто не верит, пускай заглянет в "Фауста".) Ничто не имеет власти над таким человеком, а он вдруг начинает чувствовать себя властелином мира. Добровольная гибель несет в себе невиданные преимущества. Подписав отречение, он сделался королем.

Конечно, по тем или иным причинам он не мог так сразу оборвать все связи с людьми, с обществом. Поэтому, куда бы он ни явился, он путает карты. Его партнеры озадачены, сбиты с толку, один за другим выдают свои секреты. Он переворачивает систему ценностей. Нельзя сказать, что он плутует. Просто он играет в свою игру, правил которой никто не может понять. Вокруг него сплошь и рядом происходят необъяснимые вещи. Он выигрывает партию за партией, хотя ему все равно: выигрыш за этим столом его уже не интересует.

Подобная ловкость рук, разумеется, не всем по вкусу. Но самые умные из игроков, даже в сильном озлоблении, чувствуют, что обычные методы защиты в данном случае окажутся жалкими и бесполезными. Это было бы слишком просто. Но они не хотят сдаваться. Вы вызываете их на бой на вашей территории. Они доверчиво следуют за вами. Более того: разве вы не вправе рассчитывать на их благодарность? Они довольны, вы помогли им сменить обстановку, проветриться. Ведь высокогорный воздух сначала вызывает эйфорию и только затем убивает, верно? Невидимое излучение, которое исходит от вас, вызывает у людей нескончаемый поток грез, состояние смутной восторженности. Я думаю сейчас о глубоководных животных, какие обитают в океанских впадинах: там, внизу, так мало кислорода, что жабры разветвляются, выпускают легкие, как кисея, отростки, которые в менее плотной среде оборвались бы от любого дуновения.

Мне обязательно это говорить? Тут есть одна молодая девушка. Она очень ранима, у нее нежная, отважная, романтическая душа. Она вас любит.

— Вам не кажется, что шутка зашла слишком далеко? Заметьте, я спрашиваю вас об этом серьезно — если только вы сами говорили всерьез. Я мог бы, если б захотел, счесть эту шутку обидной.

— Нет, вы не обидитесь. При таком положении дел вы уже не можете обижаться. (По — моему, я почти кричал, — кажется, в последние несколько минут я вообще говорил необычайно громко и возбужденно.) Извините, но вы сами позволили мне зайти так далеко в этом разговоре. Вы этому способствовали. Так что вы теперь должны меня выслушать.

Конечно, вы не обидитесь. Вы давно уже потеряли на это право, потому что (это я говорю в продолжение той же темы) сейчас дело принимает скверный оборот. Занятная история получается.

(Господи, ну зачем я разыгрывал из себя циника? В самом деле, зачем?)

Если хотите, дорогой Аллан, давайте вместе посмеемся над этим, посмеемся — без ложной скромности — смехом богов. Это ведь так смешно.

Аллан, с сигаретой в углу рта, бросил на меня ледяной взгляд, насмешливый, чуть пренебрежительный, — и я почувствовал себя пьяным илотом, на которого смотрит сверху вниз вельможа, сын короля, небожитель.

— Эта фамильярность мне кажется неоправданной. Чтобы говорить со мной как равный с равным, одного понимания недостаточно. За все надо платить.

— Знаю, но я еще не все сказал. Когда я закончу, может выясниться, что платить было не за что.

Вы игрок, Аллан. Да, вы игрок, и вам будет понятно то, что я скажу. Я думал так: в какой — то момент у моего героя появится возможность, возникнет неодолимое искушение играть по общепринятым правилам. Попытать счастья, не захлопывать капкан, который он поставил так расчетливо и так решительно, немножко схитрить и выждать, приберегая свои козыри на крайний случай. При этом смутно надеясь, что эти козыри, возможно, и не придется пускать в ход.