Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы Страница 28

Чтоб не сойти с ума и как-то отвлечься от грустных мыслей и окружающей действительности, я продолжал изучать арабский язык и по мере его усвоения знакомиться с остальными обитателями.

Язык давался тяжело, вокруг постоянно стоял гул, поэтому сосредоточиться было нелегко, но я не сдавался и шаг за шагом продвигался вперед. Помогало то, что на другом языке никто и не говорил, исключая пахана. Но последнее время ему было не до меня, он устроился помощником фельдшера, в камере бывал редко, все время проводил в медпункте, где мерил рост и вес вновь прибывших заключенных, раздавал таблетки и вел документацию. Одним словом, зарабатывал себе амнистию.

На 25 июля была амнистия, но не очень большая, в основном «скостили» срок, а на свободу вышло не так уж и много зэков. Тони рассчитывал на грандиозную амнистию 7 ноября, мудир уже подписал на него документы и послал в центр. Две трети срока он отбыл, сотрудничал с администрацией, камера его была на хорошем счету, поэтому была большая вероятность, что и амнистируют. Только крупный «залет» или масштабное ЧП в камере могло помешать этому. Вот он и «рвал» себя, по утрам орал громче прежнего, всех значительных драчунов и дебоширов вносил в ежедневный рапорт и сурово наказывал, заставляя драить пол и унитаз до зеркального блеска и вечером запрещал смотреть телевизор, выключая после отбоя, хотя раньше смотрели ночи напролет.

Лишь ко мне по-прежнему относился хорошо, выделяя несколько минут поболтать за жизнь. Тони отличался от остальных повышенным интеллектом. Оказывается, он в свое время закончил университет, прекрасно говорил на нескольких европейских языках, когда-то был неплохим боксером, часто бывал в Европе, но по молодости и по глупости связался с плохой компанией и, вооружившись ножом, пошел грабить магазины. В 21 год сел, но отбыл уже семь лет, поэтому рассчитывал выйти досрочно.

Он мечтал скорее освободиться и уехать к отцу в Италию, где у того была своя автомастерская.

Я стал ловить себя на мысли, что начал привыкать к жизни в неволе, стал жестче и циничней. Теперь, не задумываясь, мог дать в морду человеку и без страха кинуться в драку. Обзавелся половинкой бритвы, которую прятал у себя на животе, под майкой, приклеив к коже куском лейкопластыря. Я точно знал, что, случись применить это оружие, то, не колеблясь, перережу противнику горло. Слава богу, что до этого не дошло, но пару раз приходилось его демонстрировать особо зарвавшимся оппонентам.

Из мягкого и домашнего я начал превращаться в дикого зверя, который каждый день сжимался в стальную пружину, готовую в любой момент распрямиться. Злости добавлял тот факт, что я был лишен всякой информации с родины.

Заканчивался август и подходил к концу третий месяц моей изоляции, а я до сих пор ничего не знал о том, как продвигается мое дело. Меня не вызывали на допрос, не выносили никаких обвинений, просто посадили в клетку и… видать, забыли.

Удручало и то, что на шесть написанных домой писем не получил ни одного ответа, правда, мне объясняли, что почта тут идет очень долго, порой до полугода.

В этом была какая-то доля правды, например, один заключенный, чей дом стоял практически напротив тюрьмы, получал свои письма через две недели. Их сначала отправляли на проверку цензору в столицу, так как он был особо злобным моджахедом, лишь потом передавали ему.

Угнетало и то обстоятельство, что три месяца ничего не знал, что происходит с моей семьей и близкими Наташи. Как ее доставили в Россию, как прошли похороны? Да тут еще консул куда-то запропастился, а я так надеялся, что он скоро приедет и привезет протокол вскрытия и хоть какую-то информацию, а он как в воду канул.

Худо-бедно начал свыкаться с окружающей обстановкой, главное — у меня прибавилось сахби, которые при каких-то эксцессах принимали мою сторону.

Образованных людей в этой среде было мало, в большей своей массе меня окружали неграмотные крестьяне, профессиональные воры, промышлявшие с измальства, похотливые насильники, разного рода драчуны и дебоширы, наркоманы, встречались убийцы, грабители и иного рода преступники, но не так густо. Но все они были грубы и неотесанны и понимали только закон кулака! Дашь ему отпор, он уже в другой раз и не полезет.

По большому счету народу сидит с избытком, а из 90 человек пообщаться-то и не с кем. Все как на подбор тупы и ограниченны, лишь расхваливают, как у них в Тунисе хорошо да как тут распрекрасно, ну прям пуп земли, а не государство с населением меньшим, чем Москва, и по площади вполовину нашей Амурской области. Однако попадались и довольно оригинальные экземпляры. К одним из них принадлежал некто Кемара.

Кемара, уроженец Камеруна, среднего роста мускулистый широкоплечий негр с толстыми мясистыми губами и удивительно приплюснутым носом. Он со товарищи изобрел оригинальную машинку. Насколько я понял из его слов, они изготовили деревянную коробочку размером 30 на 30 см и высотой 20 см, густо покрыли ее национальным камерунским орнаментом и непонятными символами, настолько непонятными, что и сами авторы «волшебной» машинки не могли объяснить их значение. А не понимали оттого, что сами от «балды» нанесли те знаки, какие только пришли в их кучерявые черные головы, так сказать, для солидности.

Тайну механизма он не раскрыл, но суть озвучил: вставляешь в чудо-машинку с одной стороны в дырочку доллар, крутишь ручку, говоришь специальное камерунское заклинание, и с обратной стороны уже сто долларов выходит. Вставляешь доллар, крутишь ручку, говоришь заклинание и получай сто долларов. Все очень просто!

Бригада Кемары, изготовив с десяток чудо-машинок, отправилась в турне для их реализации. Сначала посетили Алжир, где впарили доверчивым гражданам, желающим быстро обогатиться, свое ноу-хау по 10 тысяч долларов за экземпляр, после перебрались в Тунис. Языковой барьер для предприимчивых камерунцев не был проблемой, все хорошо знали французский, и свой вояж совершали исключительно по франкоговорящим странам.

Но как только Кемара получал деньги и исчезал из поля зрения доверчивых покупателей, машинка ломалась и переставала работать. Обманутые граждане бросались вслед за мошенниками, тех уже и след простыл.

В Тунисе Кемара успел продать только три замечательных аппарата по размножению денег, при реализации четвертого был схвачен вместе с двумя подельниками и препровожден в тюрьму. Сколько он на самом деле успел продать и какова истинная численность его группировки, не сообщал.

Вообще Кемара был парень веселый, не унывал, видно, что о подобных местах знает не понаслышке, но вот общение с ним было затруднено. Он не знал арабского, а я не знал французского, приходилось общаться через третье лицо, которое знало французский.

Кемара был очень осторожен, лишнего не болтал, говорил только то, что было известно следствию. Но и той информации мне хватило, чтобы сделать вывод, что лохов везде хватает. Не знаю, как люди отдавали такие деньжищи за «волшебную» камерунскую машинку. У того же Кемары на лице написано, что он первостатейный жулик.

Я поначалу удивлялся, что Кемара говорил на любые темы, кроме своего бизнеса, лишь после узнал, что в каждой камере есть внештатные агенты администрации, помогающие следственным органам. Вычислить их практически невозможно, так как они хорошо законспирированы. Их функция собирать информацию и доносить потом в следственный отдел.

В тюрьме есть такие «моршеды», ходят они по гражданке, в пиджаках и галстуках, имеют внутри тюрьмы свой кабинет и занимаются бумажной работой. Как обозвать их по-русски — не знаю. У них свой начальник — Самир, щеголеватый араб в дорогом костюме, всегда одет комильфо, и каждый день новая рубашка и галстук.

До конца функция моршедов мне не ясна, по-видимому, это следователи, которые ведут внутритюремные дела и оказывают помощь следователям городской прокуратуры. Знаю лишь, что большинство всех тюремных стукачей работают на них. Лично я ходил к ним брать конверты и марки и требовал ускорить свое дело.

Когда освоил сносно язык, я заметил, что со мной стали чаще разговаривать о смерти Наташи, порой даже незнакомые люди. Они подходили и после традиционного приветствия интересовались, правда ли, что я убил свою подружку? И некоторые сокамерники тоже подсаживались и интересовались, мол, скажи, как было на самом деле, мы ж тут все друзья! Друзьям надо правду говорить, ведь убил, да?

— Да идите вы все к шайтану! Не убивал никого! — кипятился я.

— Да не нервничай так, тут все свои, все сахби, мы же никому никогда не расскажем! — подначивали меня подозрительные типы.

Но так как душа была чиста, крови на мне нет, то никакие ухищрения не могли вытянуть то, что они хотели услышать.

Потом уже Титти меня просвятил, что по местным законам, если я в присутствии трех свидетелей сознаюсь в преступлении, а они дадут показания, этого вполне хватает, чтоб осудить человека. Ну, а тех, кто дал такие показания, как правило, ожидает амнистия, и если срок небольшой, то в ближайшее время сексот оказывается на свободе.