Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 28

Часть вторая

Глава одиннадцатая

Целиком я увидел эту картину несколько месяцев спустя. Она показалась мне перегруженной скрытыми намёками и в конечном счёте уж слишком тонкой интерпретацией.

Врач, который вылез из кареты «Скорой помощи», был похож на «Голубого мальчика» Гейнсборо[23]. Что они, в самом деле, сговорились? Вера и так-то чувствовала себя старой, а в компании юного полицейского и врача, которому на вид сравнялось лет пятнадцать, на глазах стала превращаться в портрет Дориана Грея в его финальной стадии.

Юный эскулап, судя по всему, ещё не утратил неофитской страсти к профессии — вполне возможно, что Стенина была одной из первых его пациенток. Во всяком случае, он подошёл к ней с таким серьёзным видом, что Вера почти физически ощутила, как эта серьёзность распыляется вокруг неё облаком. Взял за руку, хмуро посчитал пульс. Вера слышала, как он тихонько шепчет: «Систола, диастола» — точно как Лара, учившая таблицу умножения, бормотала «Шестью восемь — сорок восемь».

Не понравились ему систола с диастолой.

— Поедем в стационар, — решил эскулап. Лоб у него, заметила Вера, был белым, а щеки — румяными, правда что Гейнсборо. — Надо рентген сделать, осмотреть вас как следует. Противостолбнячная сыворотка опять же. Как себя чувствуете, сможете сами идти?

Вера смогла. Перебралась в «Скорую», не глядя ни на таксиста, ни на галантного полицейского. Полицейский что-то кричал ей вслед про заявление, которое надо написать на таксиста.

Через пятнадцать минут пострадавшую Стенину выгрузили в приёмнике дежурной больницы. «Голубой мальчик» проводил Веру до нужного кабинета и попрощался — его ждали новые увечные. А Вера с облегчением увидела в кабинете немолодого человека — наконец-то! Усталый рыжий доктор в мятом, будто бы его нарисовал Сутин[24], халате, не глядя на неё, сказал:

— Проходите.

…Портрет свой Вера так больше и не увидела — да и копии тоже не дождалась. Это обещание — сделать копию — было для Вадима риторической фигурой. Так что с «Девушкой в берете» Стенина провела всего лишь месяц. Юлька утверждала, что Вадим обязательно вернёт картину — раньше, во всяком случае, всегда возвращал.

— Я ведь тоже осталась без счастья! — повторяла Копипаста, начисто позабыв о том, что с самого начала не имела на «Девушку в берете» никаких прав. И потребляла счастье незаконно.

— А почему Вадим тебе не подарил «Вечер Юлии»? Ту, где ты со спины? — спросила однажды Вера. Юлька призналась: хотел подарить, но она тогда на него крепко обиделась и отказалась. Потом появился коллекционер Дэвид А. со своими неприличными миллионами — и купил Юлькин «Вечер» вместе с другими работами. Миллионер сейчас и дышит нарисованной Юльке в спину, каждый вечер с ней проводит.

— Я это прямо чувствую, — клялась Копипаста.

Год выдался на редкость неудачный — такой не затерялся бы даже среди предыдущих. Юлька теперь жила с Джоном, Евгения — с бабушкой. Вылитая «Сирота на кладбище» Делакруа[25], она каждый день караулила Веру с Ларой у подъезда, очки туманились от слёз. У Веры тогда уже начались нелады в школе, и у Лары появились первые странности, — было, в общем, не до Евгении. Но очки туманились, поэтому Вера брала девочку за руку, вела к себе. Честно сказать, от Евгении была временами самая настоящая помощь. Она безропотно, сколько скажут, сидела с Ларой, — и пусть разница между ними всего лишь год, сразу было ясно, кто здесь старший. Она помогала готовить ужин — ручки у неё были ловкие, хотя сама Евгения, в целом, конечно, недотёпа. Падать на ровном месте, терять ключи от квартиры — это всё про неё. А вот училась легко, в школе её хвалили — впрочем, Вера считала, что в платной школе похвалы входят в реестр.

А у Веры не ладилось потому, что к ним пришла новая учительница — и Кобыляева тут же произвела её в фаворитки. Объективно это была, наверное, симпатичная женщина, но объективность в данном случае вышибало, как пробки в грозу. Такая вся из себя белорыбица в строгом костюмчике и с понимающей, как у Джоконды, улыбкой. Звали белорыбицу Олеся Макаровна, но добрая красавица Стенина переименовала её в Макаронину.

— Заслуженный учитель России! — вращала глазами Кобыляева, опять похожая на отрубленную голову; а ведь одно время Вера даже удивлялась, с чего вдруг она углядела такое сходство при первой встрече. — Педагог-универсал! И русский, и литература, и даже история! — Взгляд-стрела в сторону Веры… Или показалось?

Макаронина предпочитала стиль общения «фруктовый лёд», когда сладко, но всё равно — холодно. Веру она сразу же вычислила опытным педагогическим взглядом.

— Вы в каком году окончили? — обдала любезным ментолом, как будто местную анестезию ввела, честное слово!

Вера ответила без лишних уточнений. Назвала год, в котором ей бы дали диплом, если бы не академический отпуск.

— А я вас не помню! — возмутилась Макаронина. — Я весь тот выпуск отлично знала.

— Я училась в университете. — пояснила Вера, без всякого, кстати, превосходства, хотя могла бы.

— То есть, — уточнила Макаронина, — у вас нет специального педагогического образования?

Поджала губы, а следом — и Верины уроки. Начались бесконечные комиссии, проверки, вопросы. Почему на уроках так много искусства и так мало контурных карт? Почему дети плохо ориентируются в таблицах дат? Директриса, всё больше и больше походившая на отрубленную голову, избегала встреч с Верой Викторовной — вначале Макаронине отдали один класс, потом забрали целую параллель. Вера чувствовала, что нужно уйти самой, пока не уволили с позором, — и тут её вызвали в детский садик Лары.

Воспитательница крутила платочек на шее, как будто собиралась завязать там ещё один узелок. Затем принялась за обручальное кольцо — джинна вызывала? Вера терпеливо ждала, пока все эти выкрутасы закончатся. Лара играла с детьми в группе — Стенина отлично различала милый басок в общем ребячьем жужжании.

— Вера Викторовна, вы, наверное, расстроитесь, — начала наконец воспитательница.

— Не знаю, — сказала Вера. — Хотя, нет, знаю — я уже расстроилась, после такого-то начала.

— У нас тестирование было, — заторопилась воспитательница, она теперь крутила сразу и платок, и кольцо, как в цирке. — Лара не может сделать даже элементарные вещи — она треугольник от квадрата не отличает! Читать до сих пор не умеет, цифры тоже не знает. Как вы пойдёте в первый класс?

— Лично я туда не пойду, — ощетинилась Вера. — А с Ларой мы занимаемся, ну, просто растерялся ребёнок, так разве не может быть?

Воспитательница дёрнула плечиком, будто муху отгоняла.

— Ваше дело, Вера Викторовна. Но вы всё-таки обратите внимание.

Она взяла стопку листов, вытащила нужный — и вручила его Стениной. Потом встала, громко хрустнув суставами — как на ветку ступила, — и ушла в группу, а Вера принялась изучать первое из многих свидетельств Лариного своеобразия. В задачке требовалось раскрасить треугольник — дочка выбрала круг, посчитать пятерых зайчиков — у Лары получилось два.

— Кстати, — вернулась воспитательница, — я всё хочу спросить, Вера Викторовна, почему она у вас не Лариса, а Лара? Это же полное имя такое, да?

— Потому что мне нравилась только короткая версия, — нехотя ответила расстроенная Вера (все мысли — о кружках и зайцах). — Иначе обязательно будут звать Ларисой. Хоть кто-нибудь.

— Да, наверное, — согласилась воспитательница. — А какое отчество?

Вот пристала!

— Лара Германовна.

Тут явилась сама Лара Германовна, легка на помине, пузенём вперёд, и Вера, принимая в объятия дочку, успокоилась — да наплевать, подумаешь! Накупим книжек, наймём дошкольных репетиторов — Копипаста говорит, сейчас и такие есть. Всё будет хорошо!

Но тем же вечером воспоминания о неприятном разговоре в садике ловко улеглись на тревожные ожидания увольнения — Вера честно пыталась уснуть, но в полпервого поняла, что не сможет. Позвонила Копипасте.

Юлька взяла трубку сама. Пьяненькая.

— Насчёт Лары не переживай, абсолютно нормальный ребёнок, — пропела она, едва дослушав стенания Стениной. — Я впереди на полкорпуса, мне лучше знать. — Вера с трудом удержалась, чтобы не напомнить о том, что Юлькины полкорпуса спят сейчас в соседней комнате. — А с работы лучше успеть свалить самой, пока не уволили. Давай я с Джоном посоветуюсь?

Вера согласилась. Почему бы и не доверить свою судьбу Джону — хотя бы для разнообразия?

Джон Стениной нравился — не романтически, а в самом что ни на есть высокочеловеческом смысле. Он был неглуп, умел молчать — увы, среди мужчин это искусство почти утрачено. Жаль, что стихи Джона, которые Вера впоследствии довольно часто перечитывала, — он издал несколько книжиц за счёт богатой жены, — при трезвом рассмотрении оказались не так хороши. Известное свойство алкоголя — преувеличивать то, что не следовало бы, и наоборот. Но стихи были не то чтобы плохи — а так, ни горячие, ни холодные, комнатной температуры. Вкус у Джона, надо признать, был отменным — поэтому он отменил в конце концов всяческие отношения со стихотворчеством. Понял, что не сможет ни нагреть свой талант до нужного градуса, ни охладить его. А сборнички его стихов падают порой с книжных полок на голову Вере Стениной, — и она даже читает по случаю какое-нибудь стихотворение, отбитое поверху тремя звёздами, словно мишленовский ресторан.