Виктория Токарева - Можно и нельзя (сборник) Страница 28

— Это соседи, — сообщила она. — Увидели, что дверь открыта, пришли проверить. Они следят, чтобы не залезли бомжи.

— Заботятся, — похвалил Костя.

— О себе, — уточнила Катя. — Если дом подожгут, то и соседи сгорят. Огонь перекинется по деревьям.

Катя скинула пальто и легла. Замерла в ожидании блаженства. Но Костя уже ничего не мог. Как будто ударили палкой по нервам. Все, что звенело, — упало, и казалось — безвозвратно. Так будет всегда. Вот так становятся импотентами: удар по нервам в минуту наивысшего напряжения.

Он сошел с тахты. У него было растерянное лицо. Ему было не до Кати и вообще ни до чего.

Он стоял и застегивал пуговицы на рубашке, затягивал пояс.

Катя подошла, молча. Обняла. Ничего не говорила. Просто стояла, и все. Косте хотелось, чтобы так было всегда. В любом контексте, но рядом с ней. Пусть опозоренным, испуганным — но рядом. Однако он знал, что надо отстраниться, отойти и валить в свою жизнь.

Костя отодвинулся и сбежал вниз по лестнице. Катя не побежала следом. Зачем? Она спокойно еще раз обошла весь второй этаж. Потом спустилась и обошла комнаты внизу, заглянула в кладовку.

— Помнишь, как говорила Васса Железнова: «Наше — это ничье. МОЕ».

— Когда это она так говорила? — спросил Костя, будто Васса Железнова была их общей знакомой.

— Когда корабль спускали на воду, — напомнила Катя.

Костя никогда не читал этот роман. Из Горького он знал только «Песню о Буревестнике».

Катя тщательно заперла входную дверь. Подергала для верности.

Сели в машину.

Катя забыла об их близости, думала только о даче.

— Если фундамент состоятельный, можно будет поставить сверху третий этаж. Это увеличит продажную стоимость.

— Зачем тебе столько денег? — удивился Костя.

— Денег много не бывает.

— Но ты хочешь больше, чем можешь потратить.

— Я хочу открыть издательство, — созналась Катя. — Выпускать альбомы современного искусства. Сейчас тоже есть свои Рембрандты. Но они все по частным коллекциям. Их надо собрать.

— Возьми деньги у мужа.

— Он не даст. Это очень дорогие альбомы. Там особенная мелованная бумага, ее в Финляндии надо заказывать. И полиграфия…

— Твой муж жадный?

— Мой муж умеет считать. Он говорит, что я на этих журналах прогорю. Очень большая себестоимость. Их никто не будет покупать, и кончится тем, что они будут штабелями лежать у нас в гараже.

— Он, наверное, прав…

Катя смотрела перед собой.

— Если считать результатом деньги, то он прав. Но деньги — это только деньги. Хочется, чтобы ОСТАЛОСЬ.

— Рожай детей. Они останутся.

— Это самое простое. Все рожают, и куры, и коровы. А вот издательство…

Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город.

— Выходи за меня замуж, — вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно.

— Что? — переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала.

— Замуж. За меня. Ты, — раздельно повторил Костя.

— Интересно… — проговорила Катя. — Я своего мужа дожимала пять лет. Он упирался. А ты сделал мне предложение на второй день.

— Я тебя люблю. Мне не надо проверять свои чувства. Я хочу, чтобы мы не расставались.

— У тебя есть где жить? — поинтересовалась Катя.

— Нет.

— А на что жить?

— Нет.

— Значит, ты рассчитываешь на мои деньги и на мою территорию. Так и скажи: женись на мне. Это будет точнее.

Катя издевалась. Она издевалась над ЧУВСТВОМ. Территория чувства — сердце. Значит, она издевалась и над сердцем, и над душой. И только потому, что у нее были деньги, которые она добывала, обманывая старух.

Костя понял, что он не захочет ее больше видеть. Цинизм — вот что течет по ее жилам и сосудам. Она вся пропитана цинизмом, как селедка солью. Сейчас он довезет ее до подъезда, возьмет деньги, заедет на базар, купит хурму, курагу и привезет домой. Он наполнит дом витаминами. А весь остальной мир с его грандиозными планами — его не касается. В своем доме — он МУЖ, опора и добытчик. И так будет всегда.

Машина выехала на набережную.

— Сердишься? — спросила Катя. Она играла с ним, как кошка с мышью: отдаляла, потом приближала.

Но в этот раз она заигралась. Костя отодвинулся слишком далеко, на недосягаемое расстояние. Он самоустранился.

Машина остановилась возле подъезда. Катя полезла в сумку.

— Не надо, — отказался Костя. Он понял, что не возьмет у нее денег. И она тоже поняла, что он не возьмет.

— Я позвоню, — коротко пообещала Катя. Она была уверена в себе.

Костя не ответил. Он тоже был уверен в себе. Он мог опуститься на колени перед женщиной, но лечь на землю, как подстилка, он не мог и не хотел.

Катя вышла из машины и пошагала на свою территорию со своим кошельком.

Костя рванул своего железного коня. Куда? В остаток дня. Катя права. Но и он — тоже прав. Жизнь прекрасна сама по себе, а деньги и комфорт — это декорация. Как бантик на собаке.

Ночью они с женой любили друг друга. Чтобы ни происходило в жизни Кости, перед сном он неизменно припадал к жене, как к реке. Но в этот раз он пил без жажды. И чем нежнее обнимала его жена, тем большую пустоту ощущал он в душе. Пустоту и отчаяние. «И это — все? — думал он. — Все и навсегда… Ужас…»

Она позвонила на другой день. Ночью.

— Приезжай немедленно. Поднимись.

— А который час, ты знаешь? — трезво спросил Костя.

Но в трубке уже пульсировал отбой. Катя раздавала приказы и не представляла себе, что ее можно ослушаться.

— Кто это? — сонно спросила жена.

— Валерка Бехтерев. Ногу сломал.

Жена знала Валерку.

— О Боже… — посочувствовала жена.

Через полчаса Костя стоял в Катиной спальне.

Позже Катя скажет, что эта спальня из Зимнего дворца, принадлежала вдовствующей императрице, матери Николая. Но это позже… А сейчас им обоим было не до истории…

Катины подушки источали тончайший запах ее волос.

— Он не вернется? — спросил Костя.

— Он уехал два часа назад. Сейчас взлетает его самолет.

— А вдруг не взлетит?

Костя чувствовал себя преступником, вломившимся в сердце семьи. Кате тоже было не по себе. Она никогда не приглашала любовников на супружеское ложе, и даже не могла себе представить, что способна на такое, но оказалось — способна.

Костя отметил, что у него стучало сердце, он задыхался, как от кислородной недостаточности. Так бывает высоко в горах, когда воздух разряжен.

Он ушел от Кати под утро и был рад, оказавшись вне ее дома. Все-таки он был скован невидимым присутствием ее мужа. И все время казалось, что он вернется.

Через неделю они с Катей уехали на Кипр. Костя одолжил деньги у Валерки Бехтерева. Пообещал вернуть через полгода. Как он будет возвращать, Костя не знал. Главное — одолжить. А там будет видно…

Хороший это остров или не особенно, он так и не понял, потому что они с Катей не выходили из номера. Они любили друг друга двадцать четыре часа в сутки, делая перерыв на сон и на еду. Катя пила сухое кипрское вино и ела фрукты, как Суламифь, которая изнемогала от любви… Но где-то к вечеру просыпался зверский аппетит, и они выходили в ресторан под открытым небом. Музыка, близость моря, стейк с кровью, а впереди ночь любви. Так не бывает…

Костя не выдержал и сознался, что любит.

— За что? — спросила Катя.

— Разве любят за что-то? — удивился Костя.

— Конечно.

Костя подумал и сказал:

— За то, что ты всякая-разная…

— У тебя есть слух к жизни, — сказала Катя. — Как музыкальный слух. Знаешь, как называются бесслухие? Гудки. Вот и в жизни бывают гудки. Все монотонно и одинаково.

— Но может быть, гудки умеют что-то другое?

— Возглавлять оценочную комиссию. Разбираться в живописи. Я хочу, чтобы во мне разбирались, в моей душе и в остальных местах…

Играла музыка. Танцевали пары. Одна пара очень хорошо танцевала, особенно парень. Он был в шляпе и в длинном шарфе. Катя застряла на нем глазами.

Костя встал и пошел танцевать. Один. Постепенно ему уступали площадку. Всем хотелось смотреть.

В студенчестве Костя участвовал в пародийном ансамбле, объездил с ним полстраны. Чтобы станцевать пародию, надо знать танец. Костя знал. Двигался, как Майкл Джексон. Когда музыка кончилась, ему хлопали, требовали еще. Но «еще» — было бы лишним. В искусстве главное — чувство меры.

Когда он вернулся к столику, Катя смотрела на него блестящими глазами.

— Может, ты еще петь можешь? — спросила Катя.

— Могу, — серьезно ответил Костя. — А что?

Он мог все: петь, танцевать, любить, готовить пельмени. У него был музыкальный слух и слух к жизни. Он не мог одного: зарабатывать деньги. Но этот недостаток перечеркивал все его достоинства.