Эльчин Сафарли - Легенды Босфора. Страница 28

21

…Босфор — свидетель нашего окончательного прощания…

«…Я посылаю к тебе осколки разбитого сердца.

Они тлеют на дне моей души. Собери в одно целое.

Разожги в теплоте ладоней. Сохрани. Последнее, что нас связывало… Аида, ты не любила Босфор.

Пряталась от него в воротнике вельветового пальто, надвигая вязаную шапку на лоб. Ты говорила, что Босфор охлаждает горящие сердца. Может быть. Не знаю. Тебя сейчас нет. Он — рядом. Босфор — свидетель нашего окончательного прощания. У меня в руках твой шифоновый шарф. На нем до сих пор расцветают бутоны твоих цветочных духов. Держу шарф в нагрудном кармане куртки.

Близко к сердцу. Верну тебе. Он больше не нужен.

Мне. Он делает больно. Мне. Он не разрешает снова построить счастье. Мне. Я сам не могу выбросить этот шарф. Тогда выброшу свою память. Просто надо вернуть. Тебе, милая… Наступил этот день. Когда готов выпотрошить из сердца осколки померкшего прошлого. Сегодня в Стамбуле ветер. Жестокий. Мучает миролюбивого Босфора. Заставляет накрывать волнами бухту… Подхожу к набережной. Холодно. Мурашки по коже лица. Вокруг ни единой души. Только Босфор и я. Только Босфор и я, задыхающийся от боли прошлого. Сжимаю сиреневый шарф в ладони. Крепко. Кожа пропитывается родными духами. Я разожму ладонь над Босфором. Шарф унесет ветром к тебе. Поймай его, вдохни запах моей кожи. Любил тебя. Люблю тебя. Любовью разрушающей. Надо отпустить. Тебя. Отпусти тоже… Не хватает смелости. Не подумай, что предаю тебя. Ты часть моей жизни. Навсегда. Навечно. Но в моей жизни родилась новая частичка. Зейнеп. Мы не должны затеряться в лабиринте моего прошлого. Пойми… Отпустил. Шарф улетает. Кружит в воздухе, прикасается к волнам. Уносится прочь. Кричу в след. Не эмоции. Боль испаряется из меня. Не слышу собственного голоса. Шум волн заглушает. Волны не хотят, чтобы ты услышала меня. Ведь обоим будет больнее… Шарф исчез где-то на горизонте. Всё. Мои слезы вытирает Босфор. „Нужно было сделать. Нельзя было держать в себе“. Прав. Прости и… отпусти».

22

…Бардак чувств рождает ностальгия по прошлому…

…Обрести гармонию с самим собою быстро невозможно. Сотни минут, часов, дней, месяцев уйдет на построение внутренней конструкции жизни. С мощным фундаментом, качественным бетоном из камушков смелости. После воздвижения собственного мира былая сумбурность исчезает. Воцаряется покой. Детали разложены по полочкам, эмоции обретают должные гаммы…

Стамбул избавил от сумбурности мыслей. От сумбурности в чувствах по-прежнему лечусь. Хроническое заболевание с периодическими обострениями. Нужно время. Бардак чувств рождает ностальгия по прошлому. Жить ими отучился. К счастью. Однако метель воспоминаний иногда врывается в бухту души. Ворошит былое, рождает сомнения в верности поступков… Когда чувствую, что собрать рассыпавшиеся бусинки чувств не удается, ныряю в мутный океан одиночества. Полезного одиночества. Отпрашиваюсь на работе по причине ложной болезни. Погружаюсь в тихую атмосферу своей квартирки. В такие дни не подхожу к телефонам, окнам. К входной двери. Объявляю три дня затишья. Зейнеп не беспокоит. Приняла таким, какой я есть. Пишет чуткие эсэмэски без надежды на ответ. Поддержка. Ультрафиолет любимой согревает…

Практически не вылезаю из постели. Хожу в пижаме, не готовлю еду. Верчусь в коконе махрового постельного белья, согревая пятки в теплой шерсти Айдынлыг. Зажигаю аромалампу с оптимистичным лимонным маслом. Закрываю шторы. Тишина приводит в спокойствие бурлящие чувства. Вокруг плитки черного шоколада в мятой фольге, непрочитанные номера «Esquire» с матовыми страницами, диски Сезен Аксу. В руках томик Мураками. Как правило, раннее творчество. Из нового лишь «Kafka Sahilde»[71]. Книга с грандиозной энергетикой при внешней простоте. Буковки, слетая со страниц, впитываются в душу. Пристраиваются к длинной цепи умиротворенности. Харуки поистине колдун. Обманывая простотой слога, завлекает в потайной мир иного измерения…

Камни сумбурности чувств измельчает зеленый чай. Крепкого настоя. Завариваю в китайском глиняном горшочке, переливая в привычную большущую кружку. Если ем, то что-нибудь легкое. Блюдо из цветной капусты. Свежие соцветия укладываю в стеклянный противень, заливаю низкокалорийной сметаной. Посыпаю тертым голландским сыром. Сверху — две щепотки корицы для аромата. В холодную духовку на полчаса. Без возни, вкусно. На тумбочке желтая ваза с персиками, пиала с козьим сыром, пепельница, пачка сигарет…

Выхожу из дома два раза в день. На прогулку с Айдынлыг. Надеваю темные очки, шапку, куртку на размер больше. Не хочу встречать кого-либо… Несколько дней в таком режиме. Помогает. Молчание очищает. Воспринимаешь внутренние всплески спокойнее. Осознаешь самого себя, принимаешь воздействия извне с поднятой головой. Вновь появляется иммунитет преодоления. Не убегаю от себя. Смотрю в отражение в зеркале с чувством юмора. Взъерошиваю волосы на голове, шмыгаю носом. «Все прошло. Все хорошо». Пора на службу…

…Зейнеп получает нежданный ответ на очередное эсэмэс. Значит, я пришел в себя. «Наконец-то! Соскучилась… Никак не привыкну к твоим погружениям… Может, будем уединяться вместе? Отпуск для двоих устроим». Смеюсь, перевожу тему. Одиночество надо проводить одному. Как бы ни любил, как бы ни любили… Важно соблюдать меру.

23

…Замазывать потрескавшуюся стену отношений цементом доброжелательности…

…В восточных семьях последнее слово за главой семьи. Десяток размышлений, сотня сомнений, тысяча предположений. Всё развеивается после итога, подведенного отцом. Не подлежит апелляции. Жирная точка без права на обжалование. Для турков слово отца весомое. Входит в комнату — следует сесть правильно. Садится ужинать — лучшие кусочки достаются ему. Придирчиво взглянул на облегающие джинсы — о них забудь. В худшем случае сожги… Обращаться к отцу с просьбами нежелательно. Есть персона, приближенная к императору. Мама. Что-то вроде продюсера высокобюджетной звезды. Знает, как и когда сказать отцу, чтобы получить желаемое… Многолетняя сноровка.

…Отец выбирает сыну профессию, мать — жену. У мусульман так принято. Воспротивишься — сгоришь в каре Аллаха. Отец отвернется навсегда. Матери, разъедая себя, придется потакать мужниному решению. Лучше согласиться или предложить альтернативный вариант. Шансы, что примут, минимальны… Вопреки мировому прогрессу столь замкнутый уклад в мусульманских семьях сохраняется. Внешняя демократичность обманчива. Внутри семьи разговоры, действия иные. Мир, закрытый от постороннего влияния. Сказывается религиозный оттенок. Коран гласит, что решение, принятое родителями в отношении ребенка, может быть только во благо…

…Родственники отзываются обо мне как о «бунтаре на корабле». Любят, целуют, хлопают по щечке, недовольно отмечая «излишнюю современность нашего мальчика». Моментально вспоминают тетю или дядю из нашего рода. «Помнишь, Петек-абла[72], они были такими же ветреными…» Осуждают их. Ведь пошли наперекор устоям «клана». Тетя осмелилась выйти замуж по любви за пожилого вдовца. Дядя, бросив жену-турчанку, женился на «христианке с короткой юбкой». В истории жизни данных персонажей непременно отыщут какую-либо трагедию. Спишут на наказание Божье. Хотя случившееся — рядовое стечение обстоятельств…

…Между мной и отцом зияет пропасть непонимания. Разные взгляды на жизнь. Получив отрицательный ответ, не опускаю голову. Поднимаю «революцию». Храбрость? Нет. Борьба за целостность «я». Прислушиваясь к совету, поступаю по-своему. Отец пытается вылепить второго себя. Пусть доброго, умного, успешного, но себя. Отталкиваю влияние. Сам создаю внутренний мир, обустраиваю быт. Свободное плавание. Не вступаю с отцом в полемику. Высказав мнение, отхожу в сторону. Ограждаюсь от родных? Наверное. Жалко маму. Замазывает трещины. Шикарный политик. Решает то, что решить трудно. Построение верной стратегии, поиск консенсуса. Результат незамедлителен. «А что остается делать? Наверное, в следующем году выдвинусь в президенты. Хвала Ататюрку. Мы, женщины, сейчас на одной ноге с мужчинами…»

…Не верю в проблему отцов и детей. Слово «проблема» звучит напыщенно. Обычное недопонимание двух сторон. Легко решаемо. Отец должен вовремя суметь отпустить, ребенок — вовремя уйти. Уйти, не сжигая мосты. Конечно, девушкам сложнее. Здесь важна поддержка, храбрость матери. Моя мама из таких. Отстаивает себя, детей и, если необходимо, мужа…

…Противился переезду в город души. Как человек, объездивший мир, уважает Европу. «Стамбул слишком переполнен, запутан. Тебе там нечего делать. Учи английский. Живи, работай здесь». Назревал скандал. Мама переживала: «Пойми папу. Потерял двух братьев. Боится за тебя, поэтому удерживает. Может, передумаешь? Останешься с нами. Слава Аллаху, работаешь, зарабатываешь, квартира есть…» С папой тему переезда обсуждать невозможно. «Нет. Точка». Он вообще немного говорит. Молчалив, серьезен. Чем больше узнает людей, тем больше любит собак. Обаятелен, коллекционирует бумажники, живет профессией. Он летчик. Уважает «Боинги», ненавидит пасмурную погоду. В окружении облаков ему комфортнее, чем на земле. Перечитывает Хемингуэя, избегает стоматологов, дорожит мамой. Они познакомились в детском лагере в курортном местечке южного города. О чем-то поспорили, разругались, потом… влюбились друг в друга. Закончили одну школу, пережили расставание в институте, обручились в Санкт-Петербурге. Поженились в Измире. Преодолели все возможные испытания. Медные трубы — самое легкое из них. До Стамбула отец не верил в сына. Раздражался моей сентиментальностью, верой в чудеса, подростковой болтливостью. «Мужчина не должен быть таким». Я отвечал резко: «А кто задает стандарты? Думаю, точно не ты…» Он злился. Ударил лишь раз. Звонкая пощечина, краснеющий отпечаток на белой щеке. Долго не мог простить… Часть характера унаследовал от мамы. Правда, с годами замечаю в себе отцовские черты. Некую категоричность, тягу к кулинарии. Папа отменно готовит. Помимо кебабов великолепно получаются мясные блюда. Может придумать, приготовить еду из того, что есть. Самый главный талант кулинара…