Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят Страница 28

Она вытерла о салфетку влажные руки и почувствовала, как ее уши заалели.

— И тогда мне дали понять… ох, не прямо, конечно, нет… я узнала от одного коллеги, что ни о каком назначении мне и мечтать не стоит, что я не нуждаюсь в престижной должности и повышении зарплаты и что всю свою жизнь буду заниматься все теми же исследованиями…

— Почему? — спросил Гастон Серюрье, удивленно поднимая бровь.

— Потому что… они не сказали прямо, но дело в одном: я получила много денег за роман… и они решили, что есть другие, более достойные, чем я… То есть я вновь оказалась на стартовой точке.

— Вы были в ярости, я полагаю…

— Я была расстроена. Я думала, мы одна семья, думала, что доказала свою состоятельность, и тем не менее меня отвергли по причине успеха, который… — Она сглотнула подступившие слезы. — Да они счастливы должны были быть, что публику увлекла история Флорины… А получилось наоборот.

— Это замечательно! Просто замечательно! — воскликнул Гастон Серюрье. — Поблагодарите их от моего имени!

Жозефина удивленно посмотрела на него и незаметно прикрыла руками пылающие уши.

— Знаете, я первый раз рассказала. Мне и думать об этом больше не хотелось. И никому не стала говорить. Было ужасно узнать, что все долгие годы работы… И меня буквально выбросили за борт!

Ее голос начал дрожать, она закусила губу.

— Так это превосходно, теперь вы сможете работать на меня! Только на меня.

— Как это? — удивилась Жозефина. Он что же, собирается открыть в издательстве отдел средневековой истории?

— Да потому что у вас золотое перо…

Он пристально, внимательно смотрел на Жозефину. Официант поставил перед ними салат из жареных кальмаров и карпаччо из окуня и лосося. Серюрье уставился долгим яростным взглядом на тарелку, схватил приборы.

— Золотое перо, которым вы можете писать книги, рассказывать истории… Находить то, что интересно людям, то, от чего они сами становятся интересны… объяснять людям уйму прекрасных вещей, не только про историю… Вы талантливы, проблема лишь в том, что вы сами этого не знаете, вы совершенно не сознаете свою ценность!

Его глаза, направленные на Жозефину, как два прожектора, высвечивали ее, как на сцене. Это уже не был тот вечно спешащий деловой человек, который ворвался в ресторан, распихивая официантов. Или тот светский человек, который нервничал, заказывая вино, бурчал, разворачивая салфетку, и едва извинился перед ней за опоздание…

Он смотрел на нее как на очень важного, ценного человека.

И Жозефина все забыла. Забыла нанесенную коллегами обиду, забыла тоску, терзавшую ее с того момента, как она узнала о намерении от нее избавиться, забыла, как эта тоска опустошила ее, лишила сил и идей. Книги по истории валились из рук, не хотелось писать ни строчки про двенадцатый век, в библиотеку не тянуло абсолютно. Все ее существо отказывалось признавать себя смиренной труженицей, которую поставили на место. И вот этот человек вновь возвращает ей признание и веру в себя. Говорит, что она талантлива. Она выпрямилась. Какое счастье сидеть напротив и слушать, какое счастье, что он смотрит на нее и интересуется ею.

— Что вы на это скажете? — спросил он, вновь нацеливая на нее свои прожекторы.

— Да вот…

— Вы не слишком привыкли, чтобы вам делали комплименты, да?

— Знаете, в университетских кругах принято скорее осуждать меня за то, что я написала эту книгу… Вот я и подумала…

— Что ваша книга плоха?

— Не совсем так. Я думала, что она не так уж хороша, что все это чистое недоразумение…

— Недоразумение, проданное в пятистах тысячах экземпляров? Вот бы каждый год такое недоразумение… Салат из кальмаров сегодня весьма неважный, — сказал он официанту, собиравшему тарелки перед переменой. — Вы что, решили поиздеваться над клиентами? Все хуже и хуже! На вашем месте я бы призадумался!

Официант понуро удалился.

Серюрье довольно усмехнулся и вновь обратился к Жозефине:

— А ваша семья?

— Ох… моя семья…

— Неужели они не гордятся вами?

Она смущенно хихикнула:

— Не особенно…

Он откинулся на стуле, чтобы рассмотреть ее повнимательнее:

— Тогда как это у вас получается?

— Что получается?

— Да просто жить… Я хочу сказать, что если никто не говорит вам, что вы потрясающая, где вы черпаете силы?

— Ну, я, наверное, привыкла… Так было всегда.

— Никто вас в грош не ставит? Даже вы сами?

Она повернула к нему восхищенное лицо, словно спрашивала: откуда вы знаете?

— А особенно сейчас, когда ваша сестра умерла… Вы говорите себе, что не имеете права жить, не имеете права писать, не имеете права дышать… Что вы ничего не стоите и даже, возможно, что это она написала книгу!

— Нет! Я уверена — это точно я.

Он смотрел на нее улыбаясь:

— Послушайте… Вы знаете, что будете делать дальше? — Жозефина помотала головой. — Вы начнете писать… Другую книгу. Прежде всего потому, что у вас кончатся средства. Деньги за одну книгу капают не вечно… Я не посмотрел ваши счета перед тем, как сюда прийти, но мне кажется, у вас там не слишком много осталось… Вы, вероятно, много потратили, купив квартиру…

И все закружилось.

Стол с безупречной сервировкой, белые скатерти, букеты анемонов, услужливые официанты — все завертелось белой пеленой. Жозефина едва не потеряла сознание. Одна на поле, покрытом руинами. Она почувствовала, как потеет от самых корней волос… Обезумевшим взором уставилась на Серюрье.

— Нет, не беспокойтесь… Вы не то чтобы на мели, но ваш кредит стал ниже. Вы что, не проверяете счета?

— Я мало что в этом понимаю…

— Ладно, заключаем договор: вы пишете мне книгу, я оплачиваю счета. Согласны?

— Но это значит…

— Вы вряд ли собираетесь тратить много денег, так что вы вдобавок недорого мне обойдетесь…

— М-м-м…

— Вы не похожи на женщину, привыкшую к роскоши. Не прибедняйтесь! Нужно уметь себя подать. Вы постоянно боитесь наступить на чью-нибудь тень.

Официант кашлянул, чтобы поставить два блюда, которые держал на руке. Серюрье подвинулся и заказал минеральную воду.

— Так и хотите, чтобы о вас всю жизнь ноги вытирали? Вам не надоело? Чего вы ждете, почему не можете занять подобающее вам место?

— Дело в Ирис… С тех пор как она… как она…

— Умерла? Правильно?

Жозефина поежилась.

— С тех пор как она умерла, вы предаетесь самобичеванию и запрещаете себе жить?

— М-м-м…

— Да уж… ну вы и рохля!

Жозефина улыбнулась.

— Почему вы улыбаетесь? Вы должны на меня разозлиться, я ведь назвал вас рохлей.

— Дело в том, что я сама так долго думала о себе: рохля и мямля… Но я работаю над собой и достигла некоторых успехов.

— Надеюсь. Для движения вперед необходима малая толика самоуважения, а я хочу от вас книгу. Хорошую книгу про жизнь. Такую, как первая… Но вы вовсе не обязаны дрейфовать в двенадцатом веке. Напишите о другом, иначе будете обречены на писание исторических романов и смертельно заскучаете. Это я еще мягко выражаюсь… Напишите роман о современниках, о женщинах и детях, о мужьях-обманщиках и мужьях-рогоносцах, об их женах, которые плачут и смеются, о любви и предательстве, о жизни! Сами знаете, времена нынче суровые, и люди хотят, чтобы их развлекли… Вы умеете рассказывать истории. Роман про Флорину очень хорош, а для первой попытки просто великолепен, снимаю шляпу!

— Я не нарочно…

Он ожег ее взглядом.

— Вы отныне должны запретить себе так говорить! Конечно же, вы нарочно так сделали! Она же не сама собой получилась, ваша книга?

Он прищелкнул пальцами в воздухе.

— Вы упорно работали, вы сочинили историю, написали диалоги, разработали характеры, это же все не раз плюнуть! Прекратите постоянно извиняться за свое существование! Вы утомительны, знаете… Хочется встряхнуть вас как следует.

Он внезапно смягчился, заказал два кофе: «Вы будете кофе? Тогда два кофе, один двойной, пожалуйста!», — достал длинную сигару, обнюхал ее, покатал между пальцами, зажег и добавил:

— Да, я знаю, теперь в ресторанах не курят. Только я курю. Плевать мне на законы. Знаете, Жозефина, литература — не терапевтическое занятие. Она абсолютно не лечит. Вообще ничто не лечит. Но это способ взять реванш у судьбы, а в вашем случае, как мне кажется, это будет безусловный реванш.

— Не знаю…

— Ну же, подумайте немного… Писать несложно, нужно просто взять свою боль, посмотреть ей в лицо и прибить к кресту. Потом станет все равно, вылечился ты или нет, ты уже взял реванш. Ты совладал со своим горем, а это порой дает силы жить дальше.

— Я не уверена, что вполне вас поняла…

— Найдите сюжет, который бы вас вдохновил, и пишите. Откройте шлюзы!.. Вложите в это все ваше горе, всю вашу боль и распните их на кресте. Попытайтесь, попытайтесь дышать по-новому, жить по-новому! Вы словно птенец на краю гнезда, который бьет крыльями и не решается взлететь. Но у вас-то уже были такие попытки, чего же вам не хватает?