Ричард Харвелл - Колокола Страница 29

Мне очень хотелось, чтобы Николай был с нами — у него бы нашелся ответ. Он никогда не забывал о красоте Вселенной, не важно, насколько трудной была загадка, которую задавал Господь. Но Николая здесь не было, и поэтому Ремус положил руку на плечо Дуфту, как бы говоря: Да, ты прав. Это несправедливо. Потом мой сопровождающий потянул меня за руку, и мы ушли. Я смотрел на неподвижный силуэт Дуфта в проеме двери — казалось, он собирается ждать там моего возвращения.

Амалия уже не была той маленькой девочкой, что держала меня за руку в темных коридорах. Она подросла, и в ее облике проступили черты юной женщины. Но это никак не коснулось наших с ней отношений, и ко мне она была так же добра, как и прежде. Хотя на званых вечерах и обедах ей и приходилось общаться с отпрысками лучших католических семейств Санкт-Галлена, все эти годы я оставался единственным ее другом. Мы все еще задерживались по четвергам в коридорах, когда здоровье матери позволяло нам посещать ее.

Однажды она сказала мне очень печально:

— Мозес, тебе так повезло, что ты не девочка. Я их ненавижу. Каждую, с кем мне довелось встретиться. — Она закусила губу и вытянула у меня из рукава торчащую нитку. — Я не хочу видеться с ними, но Каролина меня заставляет. Вчера я была у Роршахов. Я так долго к ним добиралась, и все лишь для того, чтобы выслушать оскорбления. — Она обиженно выпятила губу и произнесла писклявым голоском: — Мне так жаль вас, Амалия. Наверное, это так ужасно — быть хромой. И как только вы это выносите? Я бы на вашем месте весь день пряталась в комнате. — Ее щеки покрылись румянцем: она все еще чувствовала унижение. — Тут не в молодых людях дело. Их совсем не мало, но эти особы ведут себя так, будто нас — тысячи, а подходящих партий — только три на целом свете. Нам еще рано выходить замуж, но они только и думают о замужестве.

Мы сделали еще несколько шагов, и Амалия невольно коснулась моей руки.

Я посмотрел на нее. И даже осмелился спросить:

— А ты выйдешь замуж?

Амалия засмеялась над серьезным выражением моего лица:

— Конечно выйду, глупый. Ты что, думаешь, я буду вечно жить с этой ведьмой? Я выйду замуж. — Она кивнула и задумчиво посмотрела в конец коридора. — Он будет богатым. И молчаливым. Будет ездить на лошади, охотиться… или чем там еще обычно занимаются взрослые? Он будет делать все, что я скажу.

Она мечтала вырваться из своей тюрьмы. Как-то раз она достала сложенный вчетверо лист бумаги. Развернула его, и там оказался тщательно выполненный набросок аббатства.

— Я сама его нарисовала, — произнесла она с гордостью. — Каждое окно, каждую дверь. Это будет моей картой, когда я приду к тебе.

— А когда ты придешь ко мне?

— О… — ответила она, — скорее всего, на следующей неделе. В общем, до конца месяца. Нарисуй крестик на своей комнате, чтобы я знала, где тебя искать.

— Тебя внутрь не пустят, — предупредил я. — Ты же девочка.

— Я — Дуфт, — произнесла она строго.

Я посмотрел на монашеские спальни, нашел маленькие окна на крыше, старательно сосчитал, начиная с конца.

— Вот оно — мое, — сказал я и поставил крестик ее карандашом.

На следующей неделе я спросил, почему она не пришла.

— Я была очень занята, — ответила она. — Приду на следующей неделе. Жди меня вечером.

Я ждал — каждый вечер, многие месяцы, — но она так и не пришла.

Наступившее лето было удивительно сухим и теплым, дул свежий ветер, и фрау Дуфт стала чувствовать себя лучше. Я пел для нее каждую неделю. Потом начались осенние дожди, и ее здоровье снова ухудшилось. Два месяца меня к ней не пускали. Все свое время я отдавал хору, хотя предпочитал петь для двух Дуфтесс — ту темную спальню в их доме я не променял бы на лучшие театры Европы.

Как-то утром один из солдат, охранявших монастырские ворота, появился в нашей репетиционной.

— Мозес, который певчий, должен пойти со мной, — сказал он Ульриху. — Аббат приказал.

Я был в ужасе. Ульрих отпустил меня с солдатом, но вместо аббата я увидел у ворот Каролину Дуфт.

— Пойдем, — сказала она и повернулась на каблуках.

Я шел за этой конусообразной женщиной по заполненной людским гулом площади, и толпа расступалась перед ней, как море перед евреями. Пока мы не оставили позади шумные улицы, она не проронила ни слова.

— Доктор сказал, что она скоро умрет, — произнесла Каролина Дуфт таким тоном, будто речь шла о старой кляче, которая должна была сдохнуть. — Попросила пригласить тебя, и он не стал отказывать. Я не соглашалась, но он совсем выжил из ума. — Она прибавила шагу, и мне пришлось почти бежать за ней. — Дуфт без ума — не Дуфт. Эта женщина пролежала в постели семь лет. Из-за нее наши дела не так хороши, как могли быть. На нее потратили целое состояние. А сейчас она хочет, чтобы ей устроили концерт. — Каролина Дуфт резко остановилась, и моя голова уткнулась в ее мягкий зад. Она посмотрела на меня сверху вниз. Презрительно фыркнула: — Полагаю, ты потребуешь, чтобы тебе заплатили!

Я и не знал, что певцы могут получать плату за свое пение.

— И я уверена, что тебе заплатят. Аббат, благослови его Господь, один, а сколько бесполезных душ обременяют его. И как только он это терпит, я не понимаю!

Я так привык направлять Ремуса во время наших передвижений по улицам города, что, когда услышал стук мясницкого топора, положил руку на широкое бедро Каролины и легко подтолкнул ее в нужном направлении.

Она взвизгнула и заехала мне ладонью по уху:

— Гадкий ребенок!

Пока мы поворачивали за угол, я держался за ухо, а она терла свое бедро, будто мое прикосновение обожгло ее.

— Мало того что этот город кишит реформатами, теперь здесь даже дети пристают к женщинам. Как Виллибальд найдет себе новую жену? Придется ему поехать куда-нибудь подальше. В Инсбрук. Или в Зальцбург. Надо будет написать вечером письмо. — Она повернулась и погрозила мне пальцем: — Ты певчий. Ты самый лучший из них, и — посмотри на себя. Пары лет не пройдет, как ты будешь Амалию с головы до ног разглядывать, даже несмотря на ее уродство. А она, скорее всего, будет улыбаться тебе в ответ, уж я ее знаю. — Каролина с отвращением покачала головой: — Единственный ребенок! И — девочка!

Мы подошли к дому Дуфтов, и в первый раз за все это время мне довелось воспользоваться парадным входом. Я оказался в роскошной комнате — высокой, в два этажа, с широкой императорской лестницей и оштукатуренными стенами, которые скрывали в себе массы разносившего эхо известняка, — наверное, она и служила зрительным залом для сцены дома Дуфтов. Миллионы звуковых каналов стекались в эту прихожую. Нянька Мари по-французски отчитывала свою очередную жертву. Визжал поросенок. Швабра хлюпала в ведре. Топор разрубал кость. Болтали две посудомойки. Ветер стонал на крыше.

Каролина Дуфт начала подниматься вверх по ступеням. Я оторопело застыл у подножия лестницы, погруженный в доносившиеся отовсюду звуки.

На полпути она обернулась и прикрикнула на меня:

— Рот закрой. Стоишь там как идиот. Что, никогда раньше не видел такого богатства?

Полагаю, она имела в виду толстые ковры, дубовую мебель и посредственные портреты Дуфтов на стенах. Для мальчика-певчего из церкви Святого Галла все это было такими пустяками.

Я двинулся вслед за ней; мы шли по бесконечно извивающимся коридорам, пока перед нами не возник исполненный сознания собственного долга Питер, понуро стоявший на своем посту.

— Мозес! — Он встал навытяжку, как солдат, приветствующий своего генерала.

Потом вспомнил, что забыл сделать пометку о моем прибытии, сверился с часами и, записав мое имя в книге, снова обратил свое внимание на меня — протянул мне угольную маску.

— Наука все еще на посту! — воскликнул он. — Я знал, что ты снова придешь. Да и то, сейчас самое время. Доктор сказал, что нам осталось только молиться, но здесь, в доме Дуфтов, мы просто так не молимся.

— Нет, молимся! — отрезала Каролина.

— Я имею в виду науку, — уточнил верный летописец, делая вид, что только сейчас заметил эту безобразную грушу. — Наука — вот чему мы молимся.

— Будь здесь больше молитв и меньше науки, — произнесла Каролина, — не случилось бы с нами столько несчастий.

— Да, мадам, — согласился Питер.

Он почувствовал себя неловко и начал что-то царапать в своих записях, словно подводя какой-то очень важный итог.

— Ну что, входи, — обратилась ко мне Каролина. — Меня не ждите. Я не стану рисковать своим здоровьем.

Питер бросил на меня последний, полный надежды взгляд, как будто подбадривал науку. Или музыку. Или их обеих.

Амалия сидела по одну сторону кровати, на которой лежала ее мать, а герр Дуфт — по другую. Его глаза были полны слез, он вытер их рукой и поднялся со стула, когда я ступил в комнату. Быстро подошел ко мне, взъерошил мои волосы. И его рука так и осталась лежать на моей голове — он будто забыл о ней. Мы постояли так с минуту — он остекленело уставился на дверь за моей спиной. Амалия сидела на стуле и тоже не смотрела на меня.