Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки Страница 29

Нет, они меня не боялись. И даже любили. Хоть я и садистски заставляла их бегать вокруг корпуса. И лупила ремнем.

И запирала девочек в палате, когда они умудрились назначить свидание местному молодняку. А молодняк — из соседней деревни — только демобилизовался.

Это были такие времена, когда секса не было. Однако когда я приперла к стенке физрука и стала бить его об эту стенку бестолковой головой за нежную привязанность к одной пятнадцатилетней пионэрке, он изумленно вопрошал:

— Галка, ну что ты так волнуешься? Мы же предохраняемся!

И в этом же лагере я заимела первые седые волосы. Зайдя ночью в палату к мальчикам на какой-то странный шум, я застала две пары голубых в процессе. Это сейчас я циничная, битая жизнью и умудренная. А тогда я была невинна аки ангел. Единственное, что я позволила себе сделать, — это упасть в обморок. В настоящий, глубокий.

Молодые, но ранние прервали процесс и перенесли меня в вожатскую. Когда я пришла в себя, мне удалось только жалобно проблеять: «А на линейке завтра слабо повторить?»

Конечно, я их не выдала. Конечно. Но осадочек, совокупно с седой прядью на затылке, остался. А все потому, что они были такие продвинутые, а я была их воспитателем, ответственным за их жизнь и здоровье.

Один из отрядов в нашем лагере был очень специфическим. Он не имел номера, его корпус находился в значительном отдалении, и вожатые и воспитатели там были свои. Это был отряд детей-сирот. Альтернативно одаренных, как сказали бы сейчас.

И в этом отряде случилось ЧП — воспитательница сильно избила ребенка, поэтому ее срочно отправили в город, а за детьми нужно было следить до того момента, пока не приедет новый педагог.

И меня выбрали жертвой. И я, воспитанная в принципах «если не я, то кто же?», пошла.

Всего три дня работы в этом отряде (причем при помощи моих великовозрастных козликов и козочек из первого) оставили ярчайшие воспоминания на всю жизнь.

Первой и самой яркой эмоцией был ужас, когда я вошла в палату. Вроде как это просто — войти в палату и элементарно улыбнуться детям. Просто до того момента, как ты поймешь, что мимо твоей головы только что пролетела табуретка, зацепив ножкой волосы и разбившись об стену.

Эти дети были отказными. Страшным было многое — и то, что они сразу все начинают называть тебя «мамой». И настойчивые, граничащие с маниакальными, просьбы об усыновлении/удочерении.

У каждого из них был свой диагноз. У кого-то полегче, у кого-то посложнее. Но я не могу передать те эмоции, когда девочка, по документам Наташа Сивоконь (сколько лет прошло, а я не могу забыть, как звали это создание), разозлилась на какого-то мальчика, добежала до пожарного щита, разбила стекло, сорвала топор и с криком «Зарублю!» стала бегать за ним по лагерю. Девочка была в пубертатном возрасте, у нее менялся пол. Вроде как на женский. Поэтому психика была ранимой и нестабильной. Все эти слова говорила я себе, гоняясь за ребенком по территории и отбирая у него топор. Сильна девочка, надо заметить, была необычайно. Через три дня приехала новая воспитательница. Возвращаясь к своим подросткам, которые в эти три дня очень мне помогли, я испытала странные чувства.

Но было и много прекрасного. И КВН — где мои ребятки заняли первое место, хоть и долго-долго отказывались участвовать. Смешные поделки, совсем детские, которые они мне дарили. Истории, которые рассказывали. Слезы, которые они сначала лили, а потом нет. Доверие. Большое такое, почти безграничное. И попытки поговорить об умном, хоть и не получается. И умение слушать. И ведро черники, которое они собрали мне на день рождения, встав в пять утра и уйдя в лес всем отрядом, за что были жестоко наказаны начальством. И танцы под тра-ла-ла вместо дискотеки, куда их не пустили.

Я надеюсь, что у них у всех все хорошо.

Глава сорок шестая

Справа кудри токаря, слева кузнеца

Начался новый учебный год. Училась я совсем неплохо, получая, между прочим, стипендию аж в целых 55 рублей, а не 40, как большинство студентов.

Деньги — это отличная штука. И на студенческую жизнь такой стипендии вполне хватало, учитывая, что жила я не в общежитии, а в семье. Но тут, когда мы перешли на второй курс, у нас с подружкой Ленкой возникла мысль следующим летом поехать отдохнуть на юг. Причем на деньги, заработанные собственным трудом.

И мы пошли на — как бы сейчас сказали — молодежную биржу труда.

Приперлись. Объяснили, что учимся на дневном, правда, на таком дневном, что занятия у нас начинаются в 14.00. Хотим, мол, работать, работы не боимся и т. д. и т. п. Усталая, замученная жизнью тетенька осмотрела мой километровый маникюр и сказала, что вакансия есть только одна, но она вряд ли нам подойдет. Мы с телячьим юношеским оптимизмом закричали: «Подойдет, подойдет!», схватили направление и поехали устраиваться на работу.

Приезжаем. Станция метро «Черная речка». Сначала улицы, потом задворки, потом закоулки — и вот мы рядом с унылым забором, на котором уныло написано на синенькой облупленной табличке «Газовое предприятие № 2». Мы в управление, а там тоже смотрят подозрительно на мой маникюр, но, следуя бумажке, направляют нас в цех. Оказывается, будем работать мы токарями.

В первый день нас ознакомили с плацдармом. Поскольку мы приехали уже после обеда, то все сто процентов работников были на сильной кочерге. По цеху плыл густой запах одеколона «Гвоздика». Первое впечатление — мы попали в страшный сон.

На газовом предприятии № 2 делали краны для газовых плит. Вот у кого газовая плита, то там делали ту деталь плиты, на которую насаживается пластмассовая черненькая рукоятка. Или красненькая, если от духовки. У этого крана две основных составляющих — сам кран и внутренний стержень. Кран делают из латуни, а стержень — из каленой стали. Просто, как правда. Потом эти две детали совмещают, предварительно полируя внутренность крана.

На протирке и сборке работали женщины. Именно они и пахли «Гвоздикой», но не потому, что ею душились. Они ее пили. Разводили водичкой, получали молочно-белую жидкость и пили. С непривычки мы пытались блевануть от запаха. Но сдержались. Второй раз мы пытались сделать это же, когда нам предложили присоединиться. Но тоже сдержались. И даже сказали спасибо за предложение, поскольку оно было сделано от чистого сердца.

На токарке и фрезеровке работали мужчины. Основная масса станков была выпущена еще до революции, потому что на фрезе, куда меня сажали, когда основной контингент выпадал в осадок, была надпись «Авербахъ и Ко, 1915 г.». Но не все так плохо, был еще «агрегат» — станок, производящий сразу несколько операций, было несколько станков с ЧПУ.

На станках с ЧПУ работал Валера. Такого кадра я видела впервые в жизни и, думаю, больше никогда не увижу. Он приходил на работу с утра свежий, как огурец, привязывался к станку двумя ремнями и выпивал первый стакан. К обеду он доходил до такого состояния, что иногда его рука застывала над миской с заготовками, и он мирно похрапывал стоя, как боевая лошадь, не слышащая зова трубы. Иногда товарищи жалели его, отвязывали, он мирно падал на бетонный пол, спал полчасика, просыпался, привязывался, и все начиналось сначала.

Народ в цеху был боевой. Действительно, кто до тюрьмы, кто после, а кто и вместо. На химии, так сказать. Трезвых в обозримом пространстве было только трое — я, Ленка и мастер. Мастера звали задорно — Владимир Ильич Пуччини. Откуда такая итальянская фамилия — ума не приложу. Мы с Ленкой просто не пили. Мастер был трезв, потому что подшился. А подшился он потому, что ему на рабочем месте оторвало все пальцы на руках, кроме больших, и это его как-то вдохновило на столь противную организму процедуру.

У меня было четыре токарных станка, на которых я и работала, если не случалось пробела на каком-нибудь другом участке технологического процесса. Правда, надо отдать должное, все четыре вместе они почти никогда не работали. Ломались. Стоишь, эдак, у станка, думу думаешь, куришь сигарету «Памир» без фильтра, а тут и наладчик подваливает. Говорит эдак ласково, как детский доктор: «Здравствуйте, Галочка. Как настроение? Ну, что тут у нас, опять станочек поломался? А что у нас с ним? А вот мы сейчас посмотрим!»

Хитро улыбается, поворачивается к больному и посылает его восьмиэтажным матом. Одну из фраз я даже записала, но родная дочь мне попеняла, что, мол, неприлично такое писать в книжке-то.

Как-то на «агрегате» выпал из обоймы оператор. Выпал в прямом смысле слова. В осадок. Там, в осадке, и валяется. Владимир Ильич подбегает, хватает меня за руку и начинает по-быстрому объяснять, как с этой штукой управляться. А штука — огромная, метра три высотой, карусель, где одновременно двадцать деталей — какая сверлится, какая крутится, какая еще как-то обрабатывается. Я стою от страха в ступоре, глаза по полтиннику, почти ничего из того, что Владимир Ильич говорит, не слышу. Слышу только окончание фразы: «…вот сюда, вот сюда, вот сюда и вот сюда руки не совать — оторвет и будет как у меня!» И трясет у меня перед носом своими культяпками с одним пальцем на каждой руке.