Виктория Токарева - Сальто-мортале (сборник) Страница 29

– Занято, – сказал он. – Поздравляют, наверное.

– В справочном не поздравляют.

– Почему? Что там, не люди?

По телевизору объявили Аркадия Райкина.

Все отвернулись от Шурки и стали смотреть на экран.

– Иди в другую комнату, – попросила его жена. – Ты нам мешаешь и отвлекаешься сам.

Шурка взял аппарат и, волоча за собой шнур, поплелся в другую комнату.

– Давайте ешьте! – распорядилась хозяйка. – Баранину можно есть, только пока она горячая. А то потом жир стекленеет.

Все подвезли свои стулья к столу и во мгновение растащили баранью ногу по тарелкам.

Какое-то время было тихо.

– Как ты делаешь ногу? – спросила Шуркина жена.

– Я ее вымачиваю в лимоне.

– А я в уксусе.

– Уксус это не то. Уксус – химия.

– Я понимаю диких зверей, – сказал Эдик, обгладывая кость. – Я иногда жалею, что у меня язык не такой, как у волка.

– А какой язык у волка?

– Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?

Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем говорил Эдик.

– А у Рудика есть семья? – спросила некрасивая подруга.

– Жена.

– Бедная…

– Бедный Рудик.

– Ему уже все равно.

– Давайте выпьем.

Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной ограниченной территории.

Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви. Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поет про себя.

– Давайте потанцуем! – вздохнула некрасивая подруга.

Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке сидел с телефоном голодный и трезвый Шурка.

Включили магнитофон.

– Я ничего не слышу, – пожаловался Шурка.

– Иди в коридор.

Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.

Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались, медленно потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.

В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг увидели, что полнота – это очаровательный недостаток, переходящий в достоинство.

Некрасивая подруга остановилась против малознакомого гостя и поцеловала его, возможно, за то, что он был малознаком и никого не успел разочаровать. Малознакомый гость выскочил в круг. Он оказался почему-то без ботинок, в одних носках. Стал топтаться на одном месте, будто мял виноград. Потом перестал перебирать ногами, застыл, распахнул руки, закинув голову, но все равно было видно, что он танцует.

Хозяйка дома огляделась по сторонам и осторожно, не нарушая танца, вышла из круга. Пошла по квартире искать мужа, заглядывая по углам.

Мужа она нашла на лестничной площадке. Он стоял возле красивой подруги и объяснял ей преимущества кирпича над бетоном, а дерева – над кирпичом.

Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее, чем в бетоне.

В квартире гремел магнитофон.

Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку:

– Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!

Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:

– Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…

Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.

– Ты чего? – удивился Шурка.

– А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?

– Конечно! Надо же сообщить…

– А я не хочу!

Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.

Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.

– Если я попаду под машину, ты перекрестишься! – крикнула хозяйка.

– Почему? – не понял Алик. – Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?

– Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.

– А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? – спросила красивая подруга.

– Прекратите беспредметный разговор! – потребовал дальний родственник.

– Чего она хочет? – спросила Шуркина жена.

– Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.

– Не скажет! – поклялась Шуркина жена.

– Не скажем! – пообещали гости.

– Господи, опять про покойников! – возмутилась красивая подруга. – Я не понимаю: это Новый год или поминки?

Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.

Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.

И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки. Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.

Все шумно вздохнули со звуком «а» и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или две.

– Кто это? – шепотом спросил малознакомый гость.

– Рудик, – шепотом ответил Эдик.

– Лучше поздно, чем никогда, – извинился Рудик, с трудом ставя слова друг подле друга.

Пауза была расколота.

– Нахал! – отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.

– Нахал! – хором отозвались гости. – Весь праздник испортил!

Центр памяти

Все началось в пятницу, во второй половине дня, когда Варвара Тимофеевна вернулась из булочной.

Она достала из авоськи половинку орловского хлеба, пакетик с чаем. На пакетике был написан какой-то сложный шифр, похожий на текст шпионской радиограммы:

МПП РОСГЛАВДИЕТЧАЙ ГОСТ 1938-46…

Варвара Тимофеевна не стала вникать в премудрость, поставила пакетик на стол, и в ту же минуту медленно, будто нехотя, растворились обе рамы кухонного окна.

Варвара Тимофеевна точно знала, что окна были задраены и закрыты на все оконные задвижки. Сами по себе они раствориться не могли, и было похоже, будто кто-то показал фокус.

Варвара Тимофеевна несколько оскорбилась фамильярностью фокусника, но не растерялась, а моментально вернула все на прежние места: затворила окна и еще раз закрыла их на шпингалеты.

В это время распахнулись дверцы кухонной полки, висящей на стене. Чашки стали подскакивать на блюдцах, как бы примериваясь, потом соскочили на пол, а следом за чашками бросились вниз блюдца, предпочитая скорый конец долгой разлуке.

Варвара Тимофеевна собрала с пола осколки, высыпала их в мусорное ведро. Выпрямилась и сквозь раскрытую дверь увидела: кушетка в комнате медленно поехала от стены к центру, а ящик для белья стал раскачиваться на носках, как человек в раздумье, с пятки на носок.

Варвара Тимофеевна приложила руку к стене. Стену знобило, и Варвара Тимофеевна догадалась, что в Москве началось землетрясение, как в Ташкенте.

Она где-то слышала, что при землетрясении надо встать в дверной проем – там рушится в последнюю очередь или не рушится вообще.

Варвара Тимофеевна перебежала маленький коридорчик своей квартиры, встала под дверной косяк и простояла без паники час, а может, и два.

Потом ей надоело жить без впечатлений, и она пошла к соседям разузнать размер морального и материального ущерба.

У соседей все было обычно и привычно.

Варвара Тимофеевна вернулась домой, легла животом на подоконник, выглянула в окно. На улице никаких примет землетрясения – земля не гудела. Собаки не лаяли. Дети справляли свое детство. Десятилетний Ромка-татарчонок поддал ногой мягкий мяч, где-то пропускающий воздух. Мяч шмякнулся в свежую рассаду, которую Варвара Тимофеевна высадила во дворе перед домом.

– У паралич! Дьявол не нашего Бога! – завопила Варвара Тимофеевна. – Вот я щас выйду, вот я тебя поймаю…

– Это детская площадка, а не огород, – огрызнулся снизу Ромка. Когда Варвара Тимофеевна была высоко, он ее не боялся. – Вы бы еще свиней развели…

Варвара Тимофеевна хотела ответить Ромке, но за ее спиной раздался звук-лязг средней мощности.

Варвара Тимофеевна оглянулась. На полу лежала люстра, вернее, то, что было люстрой. В потолке зияла черная неаккуратная дыра.

Когда стихийное бедствие касается всех людей, то несчастье как бы раскладывается на всех в равной мере и это не так обидно для каждой отдельной личности.

Но когда стихийное бедствие касается только одного человека, то это воспринимается как несправедливость, а всякая несправедливость покрывает душу шрамами.

Варвара Тимофеевна оделась и пошла в домоуправление.

Управдом Шура внимательно выслушала Варвару Тимофеевну и сказала, что ни о каком индивидуальном землетрясении не может быть и речи, потому что в Москве нет вулканов. А стены трясутся скорее всего оттого, что сверху или снизу подрались соседи, и по этому поводу надо обращаться не в домоуправление, а в милицию.

Варвара Тимофеевна сказала, что сверху нее живет мать-одиночка, лифтершина дочка Таня с грудным младенцем, и драться между собой они не хотят. А снизу живут две сестры-двойняшки, по восемьдесят лет каждой. Они, бывает, ссорятся между собой, но вряд ли могут разодраться с такой силой и страстью.