Евгений Дубровский - Лесной шум Страница 29

Чирок в драку не вступает: слишком мал, что уж тут драться. Но оба чирка, и утка, и селезень, неустрашимо встречают врага, чуть ли не в самую пасть его зубастую лезут: на, ешь меня, маленькую утку, оставь в покое мое гнездо. И хитрят не хуже кряквы.

Утка на воде ест, спит, живет больше, чем на земле, а гнездо устраивает не иначе, как на сухом месте; в болоте, но так, чтобы вода не подступала в гнезду.

Кряква стаскивает в грудку сухую осоку, мелкие ветви, кое-как сплетает их между собой во что-то вроде плоской корзинки и выстилает ее дно сухой травой, пухом осины, перьями, случайно подобранными. Бледнозеленые яйца утка, сходя с гнезда, прикрывает пухом, надерганным из собственной груди. Заботится о гнезде кряква одна, потихоньку от селезня: если он увидит, то яйца разобьет, гнездо растреплет и ее, утку, оттаскает. Селезень-чирок помогает своей утке приносить веточки и осоку для гнезда. Оно свито поискуснее, чем у кряквы, стенки его высоки и до краев выложены зеленоватыми яйцами. Как маленькая утка ухитряется покрыть и согреть своим узким телом иногда двенадцать яиц? Уточка сидит усердно, изредка на минуту, на две сходит поесть и—опять на яйца, прикрытые пухом. Чирок-утенок очень смешное существо: светлосерый пуховый орех, а по плоскому носу, по лапкам сразу видно, что это утка, не какая-нибудь иная птица. Утята кряквы темнозеленые, как болотная тина. Они в ней, в тине, и прячутся, пока совсем маленькие. Когда они подрастают, то делаются полосатыми: по желтому пуху темнозеленые полосы. Такая окраска не заметна среди осоки и камыша, где бегают полувзрослые утята-хлопуны: они долго не могут летать и, спасаясь от врага, прежде чем нырнуть, бегут по воде, хлопая голыми крыльями.

За одной кряквой иногда плавает два десятка разных утят: один в темном пуху, а другие уже хлопуны полосатые. Такого выводка кряква вывести не может, у нее бывает не больше двенадцати утят, значит, остальных она подбирает где случится.

Если крякву с выводком чем-нибудь сильно напугать, то она поспешит увести утят в более покойное место. Они бегут за ней переваливаясь. По дороге, случается, лежит толстый сук или образовалась сухая, без воды, яма. Маленькому утенку ни перелезть, ни перепрыгнуть, ни переплыть. Темнозеленые пуховички толпятся перед препятствием, беспомощно пища. Тогда утка берет каждого из них за шею клювом и, перенеся, возвращается за следующим.

Диких уток подпускают к домашним, они растут, выкармливаются, но, если им крыльев не подрезать, то осенью они, молодые утки, улетают.

Есть утка-чернедь. Она лучше ныряет, чем летает. Питается она рыбой. Должно быть, чем-нибудь особенным кормит она своих детей: утенок чернеди в неволе с домашним выводком ходит, плавает, но ничего не ест и, прожив кое-как день-два, гибнет.

Лысуха, гагара, кайра, чайка

Охотник, осторожно пробравшийся в глушь лесного болота, может иногда увидеть, как черная курица плавает на воде. Это—лысуха. У нее на лбу белая костяшка, как будто лысина. Лапы у нее куриные, без перепонок, но плавает и ныряет она не хуже утки. Бледнозеленые с крапинками яйца лысуха укладывает в… плавающее гнездо. Да, кусок болотного хлама, не то пучок полусгнивших палок, перепутанных корнями, не то выветрившаяся, покрытая мхом кочка, и на ней гнездо, а в нем лысуха дремлет, повесив нос. Ветерок легонько гонит все это по тихой воде. Лысуха очень осторожна и чутка. Треснул сломанный сучок на берегу и—зеленый островок с гнездом плывет пустой: лысуха беззвучно, как тень, нырнула. И черные не то цыплята, не то утята при тревоге исчезают молча, мгновенно.

Утка-чомга, так же в плавающем гнезде высидев утят, возит их на спине. У чомги голова кажется очень большой от воротника из перьев вокруг шеи, и, прямо держа такую странную голову, чомга плывет, а на спине у нее сидят пять пуховых утят.

В плавающее гнездо гагара кладет зачем-то три яйца: насиживает только два. Темнозеленые яйца гагары иногда не гладки, шероховаты, на тупом конце яйца не только пятна, но и черточки. В солнечный день яйца, прикрытые слоем мха, плавают одни, гагара на них не сидит. Двух птенцов своих она в случае опасности забирает под крылья и так ныряет с ними. Она может так плыть далеко, едва выставив из воды голову и концы клювов из-под крыльев. Гагара пешком не ходит, она только летает и плавает; это большая птица величиною с крупную утку, только длинная, узкая, с вытянутой головой и почти острым клювом.

Кайра вдвое меньше гагары, но у нее самое крупное из всех европейских птиц яйцо. Она кладет его одно—голубоватое, зеленоватое, то одноцветное, то пятнистое—на выступе утеса над морем. Обрывистые, почти недоступные берега Новой Земли, Шпицбергена и некоторых других северных островов весной заселяются миллионами кайр. Из яйца выклевывается в густом темном пуху птенец. Он лежит на камне, не умеет ни ходить, ни плавать, он только пищит. Мать кормит его мелкой рыбой, которую ловит в море; кайра и летает и плавает отлично. Как узнает она своего птенца среди тысячи одинаковых? Она несет рыбку в клюве, и по дороге множество темных пуховых, беспомощно пища, просят есть, — нет, она, сердито крича, пробирается между чужими и кормит только своего. Промышленники убивают много кайр. Птенцы их гибнут. Соседка не принесет корма сироте, хотя сидит с ним рядом.

Подросшего птенца кайра, усадив на спину, сносит вниз, на море и учит плавать. Иногда птенцы прыгают сами и, даже если не попадут на воду, то редко ушибаются о землю, а пробираются к морю. У поплывших птенцов скоро вырастают и крылья.

Обыкновенно речная чайка кладет точно голубиные яйца. По два, по три, иногда четыре лежат они везде: на песке, по берегу реки, в грязи болота, на камне прибрежной скалы. Никакого гнезда, ни ямки, ни подстилки. Птенцы в серо-желтом пуху; они очень скоро становятся полосатыми все, но те, которые вывелись на песке, сейчас же бегают, на другой же день начинают отыскивать корм, а выклюнувшиеся на камне сидят, ждут, чтобы их кормили. И старые чайки носят им рыбу; они ловят ее, подбирают дохлую. Не брезгуют чайки и падалью. Чаек множество пород. По берегам Средиземного моря водятся чайки с аршинными крыльями; у таких яйца, как у журавлей. А птенцы у всех полосатые сначала, потом светло-серые.

Лебедь

У белоснежного лебедя птенцы серые. Они покрыты густым пухом, точно ватой. Шеи у них прямые, короткие, клювы плоские, около клюва какие-то толстые щеки. У черных лебедей лебедята белые.

Яиц в гнезде пять-семь, не всегда белых, иногда яйца рыжеватые с зеленым оттенком.

Тот, кто хочет овладеть птенцами дикого лебедя, должен его убить, иначе лебедь к гнезду не пустит. Он строго охраняет и кормит лебедку и выводок. Около своего лебедь не терпит никакого крупного гнезда: он бьет и гонит прочь гуся, в клочья треплет его гнездо; если зазевается гусенок и не успеет нырнуть, лебедь его убивает одним ударом клюва.

Лебедята белеют, когда начинают летать, но до третьего года жизни своим цветом отличаются от стариков: желтоватые какие-то.

В неволе лебеди уживаются хорошо, устраивают свое огромное прочное гнездо в камышах: у края воды груда сухой осоки. Полудомашние лебеди выводят птенцов, защищают их от всякой опасности, приплывают с ними к кормушкам и не боятся человека. Но у всех пленных лебедей, даже у выклюнувшихся на пруде зоопарка, шеи весной обращены на север, а осенью на юг. И если лебедю не подрезать крыльев, то, услышав серебристый крик лебединой стаи, он улетит: его не удержать ничем.

Гусь

Домашняя гусыня несет чисто-белые крупные яйца. У дикой они мельче и светлосерые. Иногда бывает их много, до четырнадцати. Серо-желтые гусята, пока они в пуху, очень неуклюжи на суше, и мать часто перетаскивает их за шеи при переходе через трудные места. Плавают гусята превосходно; в ветер переплывая волнистую воду, они все-таки держатся за хвостом гусыни. А гусак, угрожающе погогатывая, посматривает по сторонам—он сторожит, плывя в конце за цепочкой гусят.

Из яиц, взятых в глуши болота из гнезда дикой гусыни, домашняя вполне благополучно высиживает птенцов, водит и кормит их как собственных, и они не пытаются вернуться к дикой вольной жизни.

Пеликан

Голые слепые птенцы пеликана долго остаются замечательно безобразными. Их трое-четверо в гнезде, в огромной груде кое-как сваленных вместе сухих стеблей тростника и осоки. Серый пух начинает пробиваться у птенцов недели через две после появления их на свет, потом пучками кое-где прорастают желто-бурые перья. Короткие клювы, раскрываясь широко, хлопают, прося есть.

А старики серебристо-белы, иногда с розовым оттенком. Красотой они, впрочем, тоже не отличаются. Клювы у них длинные, до семидесяти пяти сантиметров, под клювом желтый кожаный мешок. Набив этот мешок рыбой, заботливые родители спешат к гнезду и опоражнивают мешки в жадно раскрытые пасти, рты скорей, чем клювы. Когда эти клювы вытянутся, под ними отрастут кожаные желтые мешки, тогда молодые пеликаны, одетые пепельно-серыми перьями, уже выходят на добычу и ловят рыбу вместе со стариками. Хохлы на затылках и красные костяные шишки, надувающиеся весной, вырастают у них лишь на третьем году жизни.