Сол Беллоу - Хендерсон, король дождя Страница 29

Вы пошли на пари…

— Это было самое обыкновенное пари — и ничего больше.

Он рассказал мне о себе, и этот рассказ вполне вязался с тем, что я уже знал от Итело. В тринадцатилетнем возрасте его послали учиться в город Ламу, а затем — в Малинди.

— Вот уже несколько поколений правителей считают для себя необходимым побольше узнать о мире. Как правило, все они учатся в одной и той же школе. Проходят курс обучения и возвращаются домой. Обычно молодого наследника престола сопровождает дядя.

— И ваш дядя Хорко тоже?

— Да. Он служил связующим звеном. Девять лет прождал меня в Ламу, когда мы с Итело отправились странствовать по свету. Мне было неинтересно там, на юге, где училась испорченная золотая молодёжь. Эти юнцы сурьмили веки, румянились и обожали сплетни. Я хотел чего-то другого. Из Малинди мы отправились в Занзибар. Потом нанялись на корабль палубными матросами и поплыли в Индию и дальше, на Яву. Наш обратный путь лежал через Красное море, Суэцкий канал. Потом пять лет в миссионерской школе в Сирии. Там учили на совесть. Особенно хорошо преподавались основы естественных наук. Я собирался защищать диплом доктора медицины и защитил бы, если бы не смерть отца.

— Здорово! — откликнулся я. — Но мне трудно примирить эти факты с тем, что было вчера. С черепами, Бунамом, амазонками и всем прочим.

— Согласен, здесь можно усмотреть противоречие. Но, Хендерсон… Хендерсон-Сунго… не в моей власти сделать мир логичным.

— Вам, должно быть, не хотелось возвращаться?

Он ответил уклончиво:

— У меня было много причин желать, чтобы мой отец пожил подольше.

Наверное, его родителя удушили.

От этой мысли на моем лице отразилось раскаяние, и король поспешил его развеять.

— Не волнуйтесь, мистер Хендерсон… впрочем, вас теперь следует называть Сунго… Не волнуйтесь. Это было неизбежно. Пришло его время умирать, он и умер, а я стал королём и должен захватить льва.

— Какого льва?

— Я же вчера рассказывал — должно быть, вы забыли. Мёртвое тело короля, личинка, вылупившаяся у него изо рта, душа короля, львёнок… Этого львёнка, отпущенного на волю Бунамом, здравствующий король обязан выследить и поймать в течение одного-двух лет, когда щенок станет взрослым львом.

— Вы будете на него охотиться?

Он усмехнулся.

— Охотиться? Нет, мои обязанности состоят в другом. Я должен поймать его живым и держать у себя во дворце.

— То-то я слышал где-то внизу львиный рык! Это тот самый лев?

— Нет-нет, — в присущей ему мягкой манере возразил король. — Вы слышали другого зверя, Хендерсон-Сунго. Того льва, Гмило, мне ещё только предстоит поймать. Так что я ещё не СОСТОЯВШИЙСЯ король.

И начался разговор, который не мог произойти ни в каком другом месте земного шара. Меня все ещё лихорадило, но я собрал всю свою волю в кулак и постарался произнести как можно твёрже:

— Ваше величество, я — человек с принципами и не стану нарушать условия пари. Но к чему все-таки обязывает костюм короля дождя?

— Дело не только в костюме. Вы, Хендерсон, — Сунго. В буквальном смысле. Я бы не смог сделать из вас Сунго, если бы у вас не хватило сил поднять Мумму.

— Прекрасно, но что дальше? Должен признаться, король, мне здорово не по себе. Обо мне нельзя сказать, что я вёл добропорядочную жизнь. Да вы присмотритесь, это же прямо на мне написано. — Король кивнул. — Я-таки покуролесил и на фронте, и на гражданке. Сказать по совести, я не заслужил даже того, чтобы моё имя увековечили на туалетной бумаге. Но когда на моих глазах началось избиение Муммы, Гуммата и других богов, я выпал в осадок. Вы не заметили…

— Заметил. Знаете, Хендерсон, это была не моя идея. У меня совсем другие идеи. Когда-нибудь я вам расскажу. Только это должно остаться между нами.

— Ваше величество, хотите сделать мне одолжение? Самое большое, какое только возможно?

— Естественно.

— Позвольте говорить вам только правду. Это — моя единственная надежда. Без этого все может катиться к черту.

Он расцвёл в улыбке.

— Ну конечно, разве я могу вам отказать? Я очень рад, Хендерсон-Сунго, и вы должны разрешить мне то же самое, иначе это не имеет смысла. Но в какой форме вы готовы воспринять правду? Что, если она явится в несколько необычном виде?

— Договорились, ваше величество. О, вы не представляете, как это для меня важно. Покидая арневи… должен признаться, я там наломал дров, может, вы слышали?… Так вот, покидая арневи, я был уверен, что профукал свой последний шанс. Только-только у меня появилась надежда на то, чтобы понять суть «грун ту молани», — и вдруг эта катастрофа, происшедшая исключительно по моей вине… Я почувствовал себя навсегда опозоренным. Видите ли, ваше величество, время от времени меня посещают мысли о сне души и как его взорвать. Вчера, перед тем, как стать королём дождя… какое фантастическое переживание! Смогу ли я поделиться им с Лили? Лили — это моя жена.

— Я высоко ценю вашу откровенность, Хендерсон-Сунго. Не скрою, я нарочно задержал вас здесь, так как надеялся на важный взаимный обмен мыслями. Мне трудно самовыражаться в лоне своего собственного народа. Здесь только Хорко, кроме меня, видел мир, а с ним я не могу откровенничать. Он в стане моих противников.

Он сказал это конфиденциальным тоном — и умолк. В комнате стало очень тихо. Амазонки лежали на полу и как будто дремали, а на самом деле насторожённо поглядывали из-под полуприкрытых век. На женщинах не было ничего, кроме обычных кожаных жилетов. Тишина стояла такая, что мне было слышно, как ходят жены Дахфу в соседней комнате.

— Вы правы, — сказал я, — дело не только в правде, но и в одиночестве. Можно подумать, что человек — своя собственная могила. А когда он пытается из неё вырваться, то не способен отличить добро от зла. Вот мне и пришло в голову: возможно, существует связь между истиной и ударами судьбы.

— Как это?

— Попробую объяснить. Прошлой зимой, когда я колол дрова, огромная щепка перебила мне нос. При этом моей первой мыслью было: «Вот он, момент истины!»

В ответ король доверительно заговорил о вещах, которые никогда не приходили мне в голову. Я только и знал, что таращить глаза.

— В данном случае одно может и не быть связано с другим. Но у меня стойкое ощущение, что в человеческом обществе действует закон сохранения насилия. Человек не способен пассивно получать удары. Возьмите лошадь — она понятия не имеет о реванше. Или вол. Человек же полон мстительных замыслов. Если ему грозит наказание, он стремится его избежать, а если это не удаётся, его сердце полнится злобой. Брат поднимает руку на брата, сын на отца — ужасно, не правда ли? — а отец на сына, причём это — перманентный процесс, ибо, если отец не ударит сына, они не смогут чувствовать себя равными. Тем самым они увековечивают сходство. Да, Хендерсон, человек не способен спокойно сносить удары! Каждый из нас до сих пор чувствует боль от ударов, нанесённых на заре человечества. Предполагается, что самый первый был нанесён Каином, но как это могло произойти? В начале времён некая рука нанесла удар, от которого мы до сих пор стараемся увернуться. Каждый хочет, чтобы удар пришёлся по кому-нибудь другому. Это представляется мне непреложным законом земного существования. Но что касается связи насилия с истиной, это уже отдельный разговор.

— Минуточку, сир! Правильно ли я вас понял — душа умрёт, если её хозяин не причинит другому такие же страдания, как те, что выпали на его долю?

— К сожалению, только после этого она обретает покой и радость.

Я поднял брови — надо сказать с трудом, так как накануне мне порядком исхлестали незащищённые участки лица.

— Вы говорите «к сожалению», ваше величество? Уж не потому ли статуи богов и я были избиты?

— Да, Хендерсон, пожалуй, мне следовало подготовить вас к тому, что ждёт вас в случае победы над Муммой. В этом смысле вы правы.

Я воздержался от дальнейших упрёков.

— А знаете, ваше величество, есть люди, умеющие воздавать добром за зло. Даже я, при всех моих заскоках, способен это понять.

Он неожиданно согласился — вроде бы, даже обрадовался этой ремарке.

— Это — образ мышления гордого и смелого человека. Ему противно участвовать в эстафете зла. А ударил Б; Б ударил В… тут никакого алфавита не хватит. Смельчак постарается переломить ситуацию — сделать так, чтобы на нем зло и кончилось. Удержит собственную руку, готовую нанести удар. Это — высшая доблесть!

И, подумав, добавил:

— Да, возможно, вы правы: воздаяние добром за зло — лучший ответ. Лично я — обеими руками «за», но, боюсь, для человечества в целом это — отдалённая перспектива. Я не пророк, Сунго, но скажу вам: на улице благородных душ ещё будет праздник!

Я едва устоял на ногах. Боже! Я отдал бы все на свете за то, чтобы услышать такое из уст другого человека! От избытка чувств моё лицо начало растягиваться и, наверное, вытянулось, как городской квартал. От столь возвышенного разговора мною овладело не только нервное, но и умственное возбуждение. Я обрёл способность видеть вещи не с двух или трех, а со многих сторон сразу, и они засверкали всеми цветами радуги. Дахфу вырос втрое в моих глазах; казалось, я видел исходившее от него сияние. Он говорил со мной не одним, а сразу несколькими голосами. Напрасно я щипал себе ноги под прозрачными зелёными шароварами — это происходило наяву. Никогда ещё я не встречал в людях такого величия, как то, которое встретил здесь, в самом центре тьмы, мракобесия и невежества, в городе, где мне пришлось сражаться с трупом и тащить его на себе под зеленеющим в лунном свете шатром ночи. Если бы паук ни с того, ни с сего начал читать лекцию о ботанике, я и то был бы меньше удивлён.