Габриэль Маркес - Сто лет одиночества Страница 29

В одну такую тревожную ночь, когда Пилар Тернера, которая постоянно грешила и каялась, была в казарме, он попросил ее погадать на картах. «Не разевай рот, – было все, что установила Пилар Тернера, трижды собрав и раскинув карты. – Не знаю, что это значит, но вижу очень ясно: не разевай рот». Спустя два дня кто-то дал одному из денщиков большую чашку кофе без сахара, денщик отдал ее кому-то другому, этот – третьему, и в результате чашка оказалась в кабинете полковника Аурелиано Буэндии. Он не просил кофе, но раз он оказался под рукой, выпил. Напиток содержал дозу рвотного ореха, способную убить лошадь. Когда полковника доставили домой, тело его было согнуто в дугу и одеревенело, а язык прикушен зубами. Урсула отбила сына у смерти. Промыв ему желудок, она завернула его в горячие простыни и два дня давала пить яичный белок, пока измученная плоть не расслабилась в покое. На четвертый день опасность миновала. Урсула и офицеры, поборов сопротивление, заставили полковника пробыть в постели еще неделю. Только тут он узнал, что его стихи не сожжены. «Мне не хотелось торопиться, – пояснила Урсула. – Когда я разожгла печь в тот вечер, я сказала себе: пусть сначала принесут труп». В светлой дымке выздоровления, в кругу запыленных кукол Ремедиос полковник Аурелиано Буэндия, читая свои стихи, оживил в памяти главные моменты своей жизни. И снова взялся за перо. Проводя долгие часы вдали от ужасов нелепой войны, он переливал в стихотворные формы все свои ощущения от встреч со смертью на узкой дорожке. И его мысли так просветлели, что можно было читать их вдоль и поперек. Однажды ночью он спросил полковника Херинельдо Маркеса:

– Скажи-ка мне, приятель, за что ты сражаешься?

– За то, за что надо, друг, – отвечал полковник Херинельдо Маркес. – За великую партию либералов.

– Счастливый ты, что знаешь, – заметил он. – Я вот, например, только сейчас понял, что дерусь за себя. Гордыня точит.

– Очень плохо, – сказал полковник Херинельдо Маркес.

Полковника Аурелиано Буэндию не удручило его огорчение.

– Конечно, плохо, – сказал он. – Но, во всяком случае, лучше, чем не знать, за что сражаться. – Поглядел тому в глаза и добавил с улыбкой: – Или сражаться, как ты, за то, от чего никому нет никакого проку.

Его гордыня мешала ему искать поддержку у вооруженных повстанческих отрядов во внутренних районах страны, пока руководители партии публично не откажутся ныне и впредь называть его бандитом. При этом он знал, что если отречется от своих некоторых притязаний, заколдованный круг войны будет разорван. Выздоровление дало ему время поразмыслить. В результате он добился того, что Урсула отдала ему остаток заветных золотых монет и свое немалое состояние; затем назначил полковника Херинельдо Маркеса главой и комендантом города Макондо, а сам отправился договариваться с повстанческими отрядами внутренних районов.

Полковник Херинельдо Маркес был не только верным другом полковника Аурелиано Буэндии, но и почти членом семьи Урсулы. Тихий, скромный, деликатный от природы, он, однако, лучше чувствовал себя на войне, чем в кресле городского главы. Его политические советники с легкостью позволили ему заплутаться в лабиринтах теории. Но создать в Макондо атмосферу деревенской тиши и покоя, то, о чем мечтал полковник Аурелиано Буэндия, дабы умереть своей смертью, мастеря золотых рыбок, он сумел. Хотя полковник Херинельдо Маркес жил в доме своих родителей, он два или три раза в неделю приходил обедать к Урсуле. Учил юного Аурелиано Хосе обращаться с огнестрельным оружием, помогал постигать азы военного дела и, с согласия Урсулы, забрал мальчика на несколько месяцев в казарму, чтобы сделать из него мужчину. Много лет тому назад, когда сам Херинельдо Маркес был почти мальчишкой, он объяснился Амаранте в любви. В ту пору она была так захвачена своей одинокой страстью к Пьетро Креспи, что в ответ лишь рассмеялась. Херинельдо Маркес ждал. Однажды послал Амаранте записку из тюрьмы с просьбой оказать ему любезность и вышить на дюжине батистовых носовых платков инициалы его отца. Одновременно выслал деньги. К концу недели Амаранта принесла ему в тюрьму дюжину помеченных инициалами платков вместе с деньгами, и они долго беседовали, вспоминая былое. «Когда я отсюда выйду, я женюсь на тебе», – сказал ей Херинельдо Маркес на прощание. Амаранта засмеялась, но мысль о нем не покидала ее даже во время уроков, которые она давала детям, и ей захотелось снова испытать то же страстное девичье чувство, которое она когда-то питала к Пьетро Креспи. По субботам, в день посещений тюрьмы, она приходила к родителям Херинельдо Маркеса и вместе с ними отправлялась к нему. В одну из таких суббот Урсула неожиданно застала ее на кухне, где Амаранта ждала, пока испекутся бисквиты, чтобы выбрать самые поджаристые и завернуть в специально расшитую салфетку.

– Выходи за него, – сказала мать дочери. – Едва ли встретишь другого такого.

Амаранта скорчила гримасу.

– Я не бегаю за мужчинами, – ответила она. – А бисквиты несу Херинельдо, потому что мне его жаль, ведь рано или поздно он будет расстрелян.

Она сказала это без всякой задней мысли, но именно в тот день правительство публично заявило о намерении казнить полковника Херинельдо Маркеса, если мятежные формирования не сдадут Риоачу. Посещения тюрьмы прекратились. Амаранта рыдала, заперевшись на ключ, снедаемая чувством вины, подобным тому, что терзало ее, когда умерла Ремедиос, словно бы опять ее необдуманные слова накликали смерть. Мать утешала Амаранту. Уверяла, что полковник Аурелиано Буэндия непременно воспрепятствует расстрелу, и обещала, что сама постарается заманить Херинельдо Маркеса в свой дом, как только кончится война. И выполнила обещание раньше срока. Когда Херинельдо Маркес снова навестил их, облеченный властью главы и коменданта города, Урсула приняла его, как родного сына, стала рассыпать тонкие комплименты и с пылкой настойчивостью напоминать о его намерении жениться на Амаранте. Ее старания как будто не пропали даром. В один из тех дней, когда полковник Херинельдо Маркес обедал у них, он остался в галерее с бегониями поиграть с Амарантой в китайские шашки. Урсула подала им кофе с бисквитами и занялась детьми, чтобы они не мешали. Амаранта и вправду старательно ворошила в своей душе остывший пепел былой страсти. И стала просто изнемогать от нетерпения, ожидая дня званого обеда и вечера с китайскими шашками. Время пролетало как один миг в обществе этого воина с обворожительным именем, чьи пальцы слегка дрожали, передвигая шашки. Но в тот день, когда полковник Херинельдо Маркес снова предложил ей руку и сердце, она его отвергла.

– Я не выйду замуж ни за кого, – сказала она. – Уже не говоря о тебе. Ты любишь Аурелиано и хочешь жениться на мне, потому что не можешь жениться на нем.

Полковник Херинельдо Маркес был человеком терпеливым. «Я не отступлюсь, – сказал он. – Рано или поздно уговорю тебя». И продолжал наносить визиты. Закрывшись в своей спальне, Амаранта кусала губы, чтобы не расплакаться, затыкала пальцами уши, чтобы не слышать голоса своего обожателя, который рассказывал Урсуле свежие новости о войне, и, умирая от желания видеть его, она находила в себе силы одолеть искушение.

Полковник Аурелиано Буэндия располагал тогда достаточным временем, чтобы каждые две недели присылать в Макондо подробный отчет о своих делах. Но лишь один раз, почти восемь месяцев спустя после отъезда, он написал Урсуле. Специальный курьер доставил на дом конверт с сургучной печатью, в котором была бумага с единственной фразой, написанной каллиграфическим почерком полковника: «Старайтесь беречь отца, потому что он скоро умрет». Урсула заволновалась. «Раз Аурелиано так говорит, значит, знает», – твердила она. И попросила помочь ей перенести Хосе Аркадио в его спальню. Он был не просто тяжелым, как обычно, а, научившись за время долгого сидения под каштаном увеличивать по собственной воле свой вес, стал таким тяжелым, что семь человек не смогли его поднять и до кровати тащили волоком. Резкий запах грибов, свежей древесины и густой промозглости насытил воздух спальни, когда им начал дышать старый великан, дубленный солнцем и дождем. На следующее утро его не застали в постели. Обыскав все комнаты, Урсула снова нашла его под каштаном. Тогда его привязали к кровати. Несмотря на не угасшую силу, Хосе Аркадио Буэндия не мог противиться. Ему было все равно. Если он и вернулся к каштану, то не по своему желанию, а по зову своего тела. Урсула прислуживала мужу, давала ему поесть, рассказывала про Аурелиано. Но на самом деле единственным существом, с которым он умел общаться и общался давно, был Пруденсио Агиляр. Почти иссушенный глубокой дряхлостью Смерти, Пруденсио Агиляр приходил дважды в день поговорить с ним. Разговаривали о петухах. Собирались выводить племенных бойцов – не столько для побед, которые обещало это дело, сколько для того, чтобы веселее коротать нудные воскресенья в Смерти. Это Пруденсио Агиляр его умывал, кормил и очень интересно рассказывал про какого-то человека, который звался Аурелиано и который где-то воевал в чине полковника. Когда Хосе Аркадио Буэндия оставался один, то развлекался сновидениями, в которых бродил по бесконечным комнатам. Видел во сне, как встает с кровати, открывает дверь и входит в другую такую же комнату где стоит эта же самая кровать со спинкой из кованого железа, где такое же точно плетеное кресло, а на задней стене висит то же самое изображение Святой Девы, заступницы всех скорбящих. Из этой комнаты он шел в следующую, абсолютно такую же, потом дальше – в абсолютно такую же, и так до бесконечности. Ему нравилось брести из комнаты в комнату, словно шел он по галерее параллельных зеркал, пока наконец Пруденсио Агиляр не трогал его за плечо. Тогда он начинал возвращаться из комнаты в комнату, просыпаясь по дороге назад, проходя обратно тем же путем, и находил Пруденсио Агиляра в своей взаправдашней комнате. Но однажды ночью, через две недели после того, как старика уложили в постель, Пруденсио Агиляр тронул его за плечо в какой-то из комнат, и он там остался навсегда, полагая, что это и есть взаправдашняя комната. На следующее утро Урсула несла ему завтрак и вдруг увидела в галерее человека. Он был крепок и приземист, в черном костюме и в шляпе, тоже черной, огромной, надвинутой на грустные глаза. «Боже мой, – подумала Урсула. – Могу поклясться, что вижу Мелькиадеса». Это был Катауре, брат Виситасьон, который покинул дом, спасаясь от поветрия бессонницы, и о котором никто ничего не знал. Виситасьон спросила его, зачем он вернулся, и тот ей ответил на своем высокопарном языке: