Том - Когда я был настоящим Страница 29

   За секунду до катастрофы я проснулся в холодном поту и почувствовал неприятный запах застывшего жира.

   9

   Жир сделался, что называется, настоящей проблемой. За следующие несколько дней и недель хозяйка печенки пережарила небольшую гору свиной печенки. У нее постоянно работали три или четыре сковородки. Возможно, она не сама этим занималась – возможно, это помощники, подчиненные Энни, бросали все это на огонь, ломоть за ломтем, ждали, пока ломти начнут извиваться и скворчать, переворачивали и снимали их с огня, снова и снова. Кто бы там непосредственно ни занимался готовкой, но жира выпаривалось такое количество, что им был окутан весь дом. Он засорил вытяжку, труба которой была повернута в сторону окна моей ванной. Прочистить эту наружную часть оказалось трудно – к ней было не подобраться изнутри. Пришлось нам нанять этих мойщиков окон - таких обычно видишь болтающимися с верхушек небоскребов, - чтобы они пришли и выскребли жир. Делали они это, подвиснув рядом с трубой. Зрелище было не для слабонервных. Я велел на всякий случай очистить двор под ними. Мне ли не знать, как и что падает с неба.

   Эти люди не упали – зато падали коты. Именно это я видел в день первой реконструкции, когда прижался щекой к окну на повороте между этажами, моим и тем, где жила хозяйка печенки, а потом отвел голову, - черный мазок, который я принял за оптический обман. Это был не обман – это один из черных котов упал с крыши. К концу второго дня реконструкций упало три. Все насмерть. Поначалу мы купили только четырех; одного для создания нужного мне эффекта было недостаточно.

   - Что будем делать? – спросил Наз.

   - Еще достаньте.

   - Сколько еще?

   - Если каждые два дня будем терять по три, при такой частоте, пожалуй, понадобится довольно много. Непрерывно пополняющийся запас. Подавайте их туда, наверх, по мере необходимости, и все.

    - Вас это не расстраивает? – спросил Наз два дня спустя, когда мы вместе стояли у меня в кухне, глядя, как внизу, во дворе, один из его подчиненных засовывал расплющенного кота в мусорный мешок.

    - Нет. Нельзя же рассчитывать, что все сразу получится идеально. Идет процесс обучения.

    Более серьезную проблему представлял собой пианист. Однажды я застукал его на месте преступления, за намеренным жульничеством - вот это меня действительно расстроило, всерьез. Я всю вторую половину дня провел, сосредотачиваясь на нижних участках лестницы, изучая то, как свет падает через большие окна на узорно выложенный пол. Как я уже упоминал, на полу был повторяющийся узор. Прямой солнечный свет, падая на пол, как это бывало каждый день в течение трех часов четырнадцати минут на третьем этаже, заполнял собой белые коридоры между прямыми черными линиями узора, словно заливающая лабиринт вода, в замедленном режиме. Я успел понаблюдать за тем, как это происходит, на верхних этажах, и теперь работал на нижних. Я заметил, что тут, внизу, свет казался глубже – более плотный, менее летучий. Наверху в нем было больше пылинок – их поднимал туда теплый воздух на лестничной клетке. Достигнув верхних этажей, они зависали, словно звездочки в огромных галактиках, почти без движения, и от этого воздух казался легче.

    Короче говоря, я лежал на полу, наблюдая за этим явлением – можно сказать, размышляя, - а фортепьянная музыка тем временем шла по кругу, повторялась в фоновом режиме, и тут я увидел, как навстречу ко мне по лестнице поднимается пианист.

    Это, разумеется, было физически невозможно – в этот самый момент я слушал, как он репетирует Рахманинова двумя этажами выше. Возможно или невозможно, но он был здесь, поднимался по лестнице навстречу ко мне. Заметив меня, он резко остановился, потом решил повернуть назад, но было уже поздно – он понял, что игра проиграна. Он снова сделался неподвижен. Его глаза без особой надежды забегали по лабиринту этажа, словно ища выход из затруднения, в котором он оказался, и в то же время понимая, что не найдут; его лысая макушка побелела больше обычного. Он промямлил:

    - Здравствуйте.

    - Вы что... – начал я, но не смог закончить фразу. Меня накрыла волна головокружения. Фортепьянная музыка по-прежнему лилась из его квартиры в залитую солнцем лестничную шахту.

    - У меня было прослушивание, - пробормотал он.

    - А кто же тогда... – спросил я.

    - Запись, - объяснил он, по-прежнему бесцельно блуждая глазами по этажу.

    - Но в ней ошибки! И повторы, и...

    - Моя запись. Я сам ее сделал, специально. Это ведь практически одно и то же.

    Теперь настала моя очередь побелеть. Зеркал в доме не было, но, будь они здесь и посмотри я в одно из них, я несомненно увидел бы себя абсолютно белым – белым и от ярости, и от головокружения.

    - Нет! – закричал я. – Нет, не одно и то же! Никак не одно и то же - нет!

    - Почему?

    Его голос был по-прежнему монотонным и невыразительным, но слегка дрожал.

    - Потому что... Это же совершенно не то! Это не одно и то же, это ведь... Совсем не одно и то же!

    Я кричал изо всех сил, однако голос мой звучал надломленно и слабо. Я едва дышал. Когда он поднялся по лестнице ко мне, я лежал на боку, и приподнялся не полностью – такое полулежачее положение, как у этих умирающих римских императоров на картинах. Я попытался встать, но не мог. Изнутри подступила паника. Я попытался вести себя официально. Заставив себя сделать глубокий вдох, я сказал:

    - Этим вопросом я займусь через Наза. Вы можете идти. Я предпочел бы остаться один.

    Он повернулся и ушел. Я тут же отправился к себе в квартиру. Не успел я туда добраться, как меня стошнило. Я перевалился через порог ванной и, когда меня перестало выворачивать, еще долго-долго стоял, держась за раковину. Почувствовав себя лучше, я поднял глаза к трещине. Благодаря этому мне снова удалось сориентироваться, головокружение прошло. Пусть этот дурной человек против меня – дом все равно на моей стороне. Придя в себя настолько, чтобы начать двигаться, я пошел в гостиную, сел на мой диван и позвонил Назу.

    - Это абсолютно недопустимо! – сказал я ему, объяснив, что только что произошло. – Совершенно абсолютно!

    - Уволить его? – спросил Наз.

    - Да! Нет! Нет, не увольняйте. Он идеально подходит – в смысле, то, как он выглядит. И то, как играет. Даже то, как говорит – этот отсутствующий монотонный голос. Но задайте ему по первое число! Как следует! Посильнее! Ну, то есть, в переносном смысле. Пусть поймет: этот номер у него больше не пройдет. Заставьте его это понять!

    - Я переговорю с ним прямо сейчас.

    - Вы где сейчас?

    - У себя в офисе. Я подойду. Вам что-нибудь принести?

    - Воды, - сказал я. – С газом.

    Я повесил трубку – и тут же перезвонил ему.

    - Когда будете с ним разговаривать, выясните, как часто он это проделывал.

    Наз явился с водой через полчаса. Пианист якобы сожалел о случившемся – он не сознавал, насколько это жизненно важно, чтобы он все время играл по-настоящему. До этого он использовал кассету всего дважды, когда ему надо было заняться чем-то другим, и...

    - Чем-то другим?! – перебил я. – Я ему плачу не за то, чтобы он занимался другими вещами! Три раза как минимум!

    - Он согласен больше так не делать, - сказал Наз.

    - Ах вот как, согласен, значит? Как мило с его стороны. Может, зарплату ему поднимем?

    Наз улыбнулся.

    - Повесить ему камеру видеонаблюдения? – спросил он.

    - Нет. Никаких камер. Но какой-нибудь другой способ убедиться, что он все делает как положено, найдите.

    Та штука в глубине его глаз пожужжала, и он кивнул.

    Было вполне естественно ожидать от этого парня, чтобы он играл, раз ему платят за игру – и притом огромные деньги. И часы работы были не такие уж страшные – обычно я переводил дом в режим включено на шесть-восемь часов в день – как правило, разбивая это время на двучасовые промежутки. Иногда мог получиться промежуток длиной в пять часов. Однажды так у меня прошла целая ночь и половина следующего дня. Но это была моя прерогатива: так было сказано в контрактах, подписанных всеми реконструкторами и всеми сотрудниками, - крупным шрифтом сказано, вот, читайте.

    Я перемещался по территориям дома со двором, как мне заблагорассудится, - именно так, как планировал в первую нашу беседу с Назом. Я бродил повсюду, подчиняясь своим побуждениям. Бывали дни, когда мне хотелось заняться сбором данных: набросками, измерениями, записями. Тогда я, к примеру, снимал копию с лужицы масла под мотоциклом – как она удлиняется, какие волнистые у нее края, - а после относил рисунок к Назу в офис, делал несколько фотокопий и прилеплял эти копии рядком к стене моей гостиной, при этом поворачивал каждую фигуру, постепенно увеличивая угол до трехсот шестидесяти градусов. Таким образом мне удавалось охватить множество мест: закоулки, углы, образованные стенами, части перил. Иногда, вместо того, чтобы их зарисовывать, я прижимал к ним кусок бумаги и тер - так, чтобы их поверхность оставила след, мазок. А то засекал время, за которое солнечный свет после полудня сперва заливал каждый этаж, а после вытекал обратно, или – за сколько дойдут до полной остановки качели, если толкнуть их с определенной силой.