Чинуа Ачебе - Человек из народа Страница 29

Толпа вновь угрожающе зашумела. Но весь страх с меня как рукой сняло, я ощущал в сердце лишь холодную, неведомую мне дотоле отвагу. Я смотрел, как Нанга, упоенный собственным красноречием, с микрофоном в руке расхаживает по помосту, и чувство превосходства над ним делало меня неуязвимым.

– Я слышу, многие из вас спрашивают, кто он такой, – продолжал Нанга. – Я вам скажу. Когда-то он был моим учеником. Я научил его грамоте, я пригласил его в свой дом и хотел устроить ему поездку в Англию. Да, я признаю свою вину, не он явился ко мпе, а я его пригласил. Вы вправе упрекнуть меня… – Такое неслыханное предательство вызвало новый взрыв возмущения в толпе. – Но этого еще мало, он пытался отнять у меня девушку, за которую я заплатил полный выкуп, не говоря уже о прочих расходах, и которая по нашим законам считается моей женой. Вот эта девушка. – Он подошел к Эдне и отнял ее руки от лица. – Он пытался отобрать у меня эту девушку. Она закрывает лицо от стыда. К счастью, моя жена узнала о его проделках и вовремя предупредила меня. – Он повернулся в мою сторону и обратился ко мне: – Одили Великий! Так ты, значит, снова пришел ко мне! Ты, я вижу, не трус. А может, тебе захотелось взглянуть на Эдну? Наверное, так! А ну-ка подойди к микрофону и скажи народу, зачем ты пришел, люди ждут твоего ответа. – И он сунул микрофон мне под нос.

– Я пришел сказать пароду, что вы лжец и…

Он отдернул микрофон, поставил его на место, потом подошел и ударил меня по лицу. Меня тут же схватили за руки, но я все же успел хорошенько лягнуть его. Он ударил меня еще и еще… Эдна с криком бросилась между нами, но он оттолкнул ее с такой силой, что она упала. Вокруг стоял густой рев толпы. Удары сыпались на меня теперь со всех сторон, и вот что-то тяжелое обрушилось мне на голову… Я увидел, как полицейские повернулись и не спеша зашагали прочь; больше я ничего не помню…

События, развернувшиеся в последующие несколько недель, получили такую широкую огласку, что нет нужды излагать их здесь. Да мне тогда было и не до политики – с меня хватало своих собственных забот. Понадобилось немало времени, чтобы зажила моя голова, не говоря уже о сломанной руке и множестве других увечий, одно из которых грозило навсегда лишить меня надежды на продолжение рода.

Помню, как, очнувшись в больнице, я обнаружил у себя на голове нечто вроде восточной чалмы. Все вокруг казалось мне каким-то нереальным и несоразмерно большим, и я подумал, что впжу все это во сне. Я видел Эдну, отца и Маму – они стояли возле моей кровати, а еще, через щелку в ширме, – двух полицейских. Что-то распирало мне череп, билось там, ища выхода, и это ощущение было для меня единственной реальностью. Я попытался пощупать чалму на голове, но резкая боль пронзила мне руку, и я снова потерял сознание. Когда я открыл глаза, отец, Мама и полицейские все еще были тут и уже не казались такими призрачными. Эдна исчезла. Быть может, она лишь привиделась мне в горячке. Присутствие полицейских показалось мне странным, по эта мысль лишь смутно мелькнула в моей голове. Все вокруг было так необычно, что наличие двух полицейских (а когда они сменялись, их оказывалось целых четыре) меня не волновало (может быть, они таким образом искупают свою вину передо мной?). Но вот однажды утром я проснулся и обнаружил, что полицейских нет.

– Где они? – спросил я сиделку.

– Ушли.

– Почему?

– Вы еще спрашиваете почему! Благодарите бога, что ваше дело прекращено.

– Дело? – Я попытался припомнить, что за дело, но не мог. С минуты на минуту должен был прийти отец, и я решил спросить у него. Но он наотрез отказался отвечать на мои вопросы, сказав, что я должен сначала поправиться. Все же я не отставал от него до тех пор, пока не выяснил, что действительно находился под арестом – у меня было обнаружено оружие.

– Оружие? Где?

– В твоей машине. Говорят, у тебя там нашли пять тесаков и две двустволки. Ну да все равно – теперь уже дело прекращено.

Я постепенно припомнил все, что случилось.

– На какой день назначены выборы? – спросил я.

– Не знаю.

– Знаете, просто не хотите сказать, – проворчал я. – Могу я получить свой транзистор?

– Пока нет. Врач говорит, тебе нужен покой.

На следующий день я опять пристал к отцу с расспросами, и он, чтобы отделаться от меня, вынужден был рассказать, что хулиганы обыскали мою машину и подожгли ее, а когда меня доставили в больницу, я был взят под арест якобы за хранение оружия, на самом же деле для того, чтобы помешать мне подписать заявление о согласии баллотироваться в парламент.

– Заявление о согласии? Но ведь я уже его подписал!

– Нет, оно не дошло до избирательной комиссии, его перехватили по дороге.

Я привстал с подушки, но отец уложил меня; впрочем, я все равно не смог бы подняться.

– Теперь ты все знаешь. Больше ни о чем меня не расспрашивай, слышишь? Даже здесь, в больнице, неизвестно, кто тебе друг, а кто враг. Потому-то я и стараюсь бывать здесь почаще.

При этих словах он понизил голос и покосился на дверь.

– Макс сам приходил сюда, чтобы дать тебе новое заявление на подпись, но его не впустили.

– Понятно.

Как выяснилось потом, выборы происходили в тот самый день, когда я расспрашивал о них отца. Ему не составило большого труда скрыть это от меня, потому что я лежал в отдельной палате.

В ту же ночь в Абаге убили Макса. Я узнал об этом только на третьи сутки и проплакал весь день. Голова у меня опять стала раскалываться от боли, и я уже мечтал о смерти, но врач сделал мне укол, и в конце концов я уснул.

Впоследствии Джо рассказал мне, как было дело. Наши агенты сообщили Максу, что хитроумная супруга Коко и ее соратницы из женской организации ПНС решили в буквальном смысле стать грудью за своего кандидата: они прятали за лифчиками пачки бюллетеней и проносили их в кабины. Макс немедленно отправился на избирательный участок, но не успел он выйти из машины, как один из «джипов» Коко налетел на него сзади, и он был убит на месте.

Полицейские – как оказалось, в большинстве своем переодетые наемники Коко – предприняли было слабую попытку арестовать шофера, но в эту минуту появился мистер Коко собственной персоной и, отстранив полицейских, заявил, что он сам займется расследованием этого дела. Юнис, которая тоже едва не попала под колеса, сначала словно окаменела. Потом, придя в себя, она раскрыла сумочку, будто хотела достать носовой платок, вытащила из нее пистолет и дважды выстрелила Коко в грудь. После этого она упала на труп Макса и зарыдала, как самая обыкновенная женщина. Полицейские схватили ее и увели с собой. Странная девушка, говорили в толпе.

В ту же ночь между телохранителями Макса и головорезами Коко завязалась драка, послужившая той искрой, из которой разгорелся пожар беспорядков в стране. В Анате Нанга, получивший как единственный кандидат все голоса на выборах, попытался распустить свою лейб-гвардию, которая обходилась ему недешево. Но часть наемных бандитов, не желая расставаться с, легким заработком, взбунтовалась, и в завязавшейся потасовке одноглазый Дого лишился уха. Оставшись не у дел, бывшие телохранителя министра принялись чинить разбой и грабежи; они шныряли по всем базарам в округе, отбирая у женщин товары и избивая всех без разбору. После одного из таких налетов младшая жена моего отца вернулась домой с подбитым глазом и рассказала, что у нее отобрали корзину сушеной рыбы, которую она носила продавать. Распущенные после выборов наемники других кандидатов, прослышав про подвига молодчиков Нанги, организовали свои банды и тоже занялись мародерством. Население было терроризировано.

Тем временем премьер-министр сформировал кабинет, куда вошли все прежние министры, в том числе и Нанга, и выступил но радио с речью, в которой заявил, что намерен навести порядок в стране, раз и навсегда покончив с бесчинствами и бандитизмом. Он заверил иностранных предпринимателей, что их капиталовложения находятся в полной безопасности и что его правительство остается непоколебимым, «как гибралтарская скала», в своем намерении проводить политику «открытых дверей». «Положение в стране никогда еще не было столь устойчивым, – заявил он, – а национальное единство столь прочным». Он ввел в сенат вдову Коко и сделал ее министром по делам эмансипации женщин, рассчитывая таким образом утихомирить мощную гильдию столичных торговок, которая в последнее время все громче выражала свое недовольство…

Незадолго до того, как я выписался из больницы, меня пришла навестить Эдна. Мы долго глядели друг на друга, не говоря ни слова. Как я мог объяснить ей свое письмо, в котором упрекал ее в невежестве и вообще был ужасно груб? Но недаром говорят, что нападение – лучшее средство защиты. Я решил сразу же перейти в наступление.

– Поздравляю, теперь я уже никогда не буду оспаривать место Нанги в парламенте, – сказал я, натянуто улыбаясь.