Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных Страница 29

«Похоронная музыка…»

Похоронная музыкана холодном ветру.Прижимается муза комне: я тоже умру.

Духовые, ударныев плане вечного сна.О мои безударные«о», ударные «а».

Отрешенность водителя,землекопа возня.Не хотите, хотите ли,и меня, и меня

до отверстия в глобусеповезут на убойв этом желтом автобусес полосой голубой.

«Снег за окном торжественный и гладкий…»

Снег за окном торжественный и гладкий,пушистый, тихий.Поужинав, на лестничной площадкекурили психи.

Стояли и на корточках сиделибез разговора.Там, за окном, росли большие ели —деревья бора.

План бегства из больницы при пожареи все такое.…Но мы уже летим в стеклянном шаре.Прощай, земное!

Всем всё равно куда, а мне — подавно,куда угодно.Наследственность плюс родовая травма —душа свободна.

Так плавно, так спокойно по орбитеплывет больница.Любимые, вы только посмотритена наши лица!

1984

До блеска затаскавший тельник,до дырок износивший ватник,мне говорил Серега Мельник,воздушный в юности десантник,

как он попал по хулиганкеиз-за какой-то глупой шутки —кого-то зацепил по пьянке,потом надбавки да раскрутки.

В бараке замочил узбека.Таджику покалечил руку.Во мне он видел человека,а не какую-нибудь суку.

Мол, этот точно не осудит.Когда умру, добром помянет.Быть может, уркою не будет,но точно мусором не станет.

1985

В два часа открывались винные магазиныи в стране прекращалась работа. Грузиныторговали зельем из-под полы.Повсюду висели флагиВ зелени скрывались маньяки.Пионеры были предельно злы,и говорили про них: гомосеки.В неделю раз умирали генсеки…Откинувшийся из тюрьмы соседрассказывал небылицы.Я, прикуривая, опалил ресницыи мне исполнилось десять лет.

Стихотворение Ап. Григорьева

После многодневного запоясиними глазами мудакапогляди на небо голубое,тормознув у винного ларька.

Ах, как все прекрасно начиналось:рифма-дура клеилась сама,ластилась, кривлялась, вырываласьи сводила мальчика с ума.

Плакала, жеманница, молилась,нынче улыбается, смотри:как-то все, мол, глупо получилось,сопли вытри и слезу сотри.

Да, сентиментален, это точно.Слезы, рифмы, все, что было, — бред.Водка скиснет, но таким же точнонебо будет через тыщу лет.

«Почти случайно пьесу Вашу…»

К А.П.

Почти случайно пьесу Вашу,вернувшись с минеральных вод,прочел и вспомнил встречу нашув столице позапрошлый год.

…На легкой бричке — по казенным —я из Казани прилетелусталым, нищим и влюбленнымв поэмы Александра Л.

Звучит ли ныне эта лира,умолк ли сей печальный глас?От «Гезиода и Омира»[49]готов заплакать хоть сейчас.

Иль это Батюшков? Но к делу!нас познакомил Александр…Простите, с рифмою заело:тетраэдр… Гектор… автокар!

Да, точно Барюшков! Он, к слову,поручик тоже. Что потом?Зашли к жиду Золотареву,дурным затарились вином.

Пошли гулять на всю округу,к цыганам ездили гурьбой.Неделю ехал через Лугув село Бобрищево, домой.

Лесочек, поле, шито-крыто,мила соседка, глуп сосед.А Вас спросить позвольте: мы-тострелялись, что ли? Или нет?

«Положив на плечи автоматы…»

Положив на плечи автоматы,мимо той, которая рыдала,уходили тихие солдатыпрямо в небо с громкого вокзала.

Развевались лозунги и флаги,тяжело гудели паровозы.Слезы будут только на бумаге,в небе нету слез и слова «слезы».

Сколько нынче в улицах Свердловскаголых тополей, испепеленныхИ летит из каждого киоскапесенка о мальчиках влюбленных.

Потому что нет на свете горя,никого до смерти не убили.Синий вечер, розовое море,белые штаны, автомобили.

«В номере гостиничном, скрипучем…»

В номере гостиничном, скрипучем,грешный лоб ладонью подперев,прочитай стихи о самом лучшем,всех на свете бардов перепев.

Чтобы молодящиеся Гали,позабыв ежеминутный хлам,горничные за стеной рыдали,растирали краску по щекам.

О России, о любви, о чести,и долой — в чужие города.Если жизнь всего лишь форма лести,больше хамства: «Водки, господа!»

Чтоб она трещала и ломалась,и прощалась с ней душа жива.В небесах музы ка сочиняласьвечная — на смертные слова.

«Ночь. Каптерка. Домино…»

Ночь. Каптерка. Домино.Из второго цеха — гости.День рождения у КостиИ кончается вино:ты сегодня младший, брат,три литрухи и — назад.

И бегу, забыв весь свет,на меня одна надежда.В солидоле спецодежда.Мне почти семнадцать лет.И обратно — по грязи,с водкою из магази…

Что такое? Боже мой!Два мента торчат у «скорой».Это шкафчик, о которыйбили Костю головой?Раз, два, три, четыре, пятьВсе — в машину, вашу мать.

Зимний вечер. После днятрудового над могилой,впечатляюще унылойпочему-то плачу я:ну, прощай, Салимов К. У.Снег ложится на башку.

«Серж эмигрировать мечтал…»

Серж эмигрировать мечтал,но вдруг менту по фейсу дали сдал дела прокуратуре,Боб умер, скурвился Вадим,и я теперь совсем одинкак чмо последнее в натуре.

Едва живу, едва дышу,что сочиню — не запишу,на целый день включаю Баха,летит за окнами листваедва-едва, едва-едва,и перед смертью нету страха.

О где же вы, те времена,когда я пьян был без винаи из общаговского мрака,отвесив стражнику поклон,отчаливал, как Аполлон,обвешан музами с химфака.

Я останавливал такси —куда угодно, но вези.Одной рукой, к примеру, Ируобняв, другою обнимал,к примеру, Олю и взлеталнад всею чепухою мира.

Леонтьеву

«…Всё на главу мою…»

А. П.[50]

Сашка, пьяница, поэт,ни поэму, ни сонет,ни обычный ворох одне найдешь ты в сем конверте.Друг мой, занят я. И вотчем. Уж думал, дело к смерти,да-с, короче, твой Борисбыло уж совсем раскис,размышляя на предметподземелья, неба, морга.Вдруг, поверишь ли, поэт,появляется танцорка.Звать Наташей. Тренер поаэробике — и по,доложу тебе, и но,и лицом мила, как будто.Хоть снимай порнокинона площадке Голливуда.Так что, Сашка, будь здоров.Извини, что нет стихов, —скверной прозою пишу,что едва ль заборной краше.С музой больше не грешу,я грешу с моей Наташей.

«Дурацкий вечер, с книжечкой в руке…»