Александр Лапин - Благие пожелания Страница 29

— Приехал в Алма-Ату. Пошел в Дом печати. Знающие люди подсказали твой телефон. Звонили. Но так и не дозвонились. Тогда сказали — иди сам в корреспондентский пункт. Жди его там. Может, придет. Вот я и сидел, ждал. Уже третий день…

…Пылит по песчаным дорогам Баканаса белая, покрытая седой пылью корреспондентская «Волга» с блатным цэковским номером «0008АТА». Вторую неделю сводит корреспондент без права на убийство Дубравин концы с концами в этом непростом, запутанном деле. Собирает в кучу свои козыри. Подтверждает их. Встречается с людьми — участниками драматической истории, в которой переплелись древние обычаи и законы страны «развитого», а на самом деле «недоразвитого» социализма.

Первым делом он, конечно, ломанулся в суд. Чтобы удостовериться в правдивости истории с фото. Узнав об этом, судья куда-то срочно исчез. И симпатичный секретарь никак не могла объяснить, когда он вообще появится на работе. Тогда он взял адреса народных заседателей, участвовавших в том историческом процессе, и помчался на завод, где они трудились. Дождался обеденного перерыва. И поговорил с миловидной полной русской женщиной. Она, особо не нервничая, подтвердила рассказ Тамнинбаева:

— Да, действительно факт имел место. Показывали в качестве довода защиты фотографию, где Кутнанкулов снят с Кунаевым и Аухадиевым.

Он записал ее показания в блокнот. И спросил:

— Подпишете? А то судья спрятался от меня.

В отличие от судьи она не испугалась. Улыбнулась лукаво:

— А почему бы и нет?

Так в папочку лег первый фактик.

Потом была встреча со следователем. Старший лейтенант Сержан Казакпаев, который вел это дело, тоже был настроен решительно. На борьбу. Высокий, худой, костлявый, с жестким ежиком черных волос и щеточкой таких же усиков на длинном лице, сверкая желтыми кривыми зубами, он говорит строго, хмуря брови и поглядывая исподлобья:

— Где закон? Нет закона! Этот Кутнанкулов — настоящий разбойник. Все его боятся. Постоянно ворует верблюдов и овец у соседей. Вот у меня сколько на него дел, — и он, подойдя к шкафу, достает с полки целый том аккуратно подшитых и переплетенных папочек. — Смотрите. — И выкладывает перед Дубравиным всю историю. — И никто его посадить не может…

«Правдолюбец!» — мысленно определяет для себя статус следователя Дубравин.

Он видит, что Казакпаев относится к разряду тех людей, которые еще верят в закон, справедливость, пытаются жить по закону, внедрять его в практику. Такие люди уже давно стали редкостью. К ним, в частности, относится отец его друга или бывшего друга Амантая Турекулова. И когда они убежденно и уверенно говорят о том, как надо жить и работать, хочется остановить их и сказать: «Милый, оглянись вокруг! Посмотри, что творится!» Но с другой стороны, они симпатичны Дубравину. Потому что и в нем самом тоже живет эта жажда правды и справедливости.

А следователь все рассказывает о своей беде:

— Я поехал его арестовать. Кутнанкулова. Тут меня вызывает первый секретарь райкома партии. И говорит: «Знатного человека мы тебе, лейтенант, арестовать не позволим! Уезжай отсюда, а то сейчас позвоню областному прокурору. И тебя с работы уберут». Я не испугался, но понял: дело не дадут довести. Не стал его арестовывать. Все-таки орденоносец. Передали дело в суд. А там сам знаешь, что произошло.

Он замолк и нахмурился. Этот большой, обиженный ребенок.

Но еще большие открытия ждали корреспондента впереди, когда он взялся изучать старые уголовные дела, открытые на Кутнанкулова. Картина была неприглядная. Оказалось, что знатный верблюдовод, орденоносец не только барымтач-угонщик скота, но и… убийца. Убийца собственной матери. Зарубил ворчливую, вредную старуху топором.

Корреспондент не поверил своим глазам, когда увидел фото изрубленных морщинистых рук, которыми мать пыталась, видимо, защититься от любимого сына. А потом он прочитал его показания, где Кутнанкулов говорил: «Она сама себя зарубила. Схватила топор и принялась бить себя по голове».

Это был сюжет покруче, чем у Достоевского…

Но главное — герой-верблюдовод снова на свободе. А дело о «самоубийстве» непостижимым образом исчезло из суда. Пропало. Испарилось. Растворилось в воздухе.

Кто-то после этого проявил заботу о знатном верблюдоводе. Ему сменили документы. Изменили в них год рождения. Одну букву в фамилии. И он стал… совсем другим человеком.

Дубравин долго не мог понять причину такой непотопляемости и изворотливости «знатного» человека. Ведь за него горой, единым фронтом стояли райком партии, областная власть, сильные мира сего. Своим советским менталитетом он никак не мог понять, что связывает этого полудикого сына степей, словно вышедшего из феодально-родового прошлого, и современных, лощеных, гладких, закончивших университеты «бабаев». Какие у них такие общие интересы?

И вот в это осиное гнездо он, Дубравин, и лезет. Другой бы, узнав такое, плюнул бы на все. Да и ушел в сторону. Но он был молод. На него смотрел с надеждой его бывший солдат и этот парень, обиженный следователь. А еще миллионы таких же.

В советской журналистике высшего эшелона существовали некие этические правила, которые должны были неукоснительно соблюдаться всеми. Одно из таких правил гласило: если хочешь критиковать кого-то, то ты обязан лично встретиться с этим антигероем. Поговорить с ним. Посмотреть ему в глаза. Дубравин знал, что некоторые его сотоварищи избегали таких встреч, но в данной истории факты были убийственными. И отступать от правила — значит поставить под сомнение всю проделанную работу.

И вот уже, переваливаясь на рессорах, съезжает с асфальтированной дороги на полевую белая «Волга» с водителем и корреспондентом. Ворчит Сашка Демурин:

— Ну все. Пропали рессоры. На такой дороге точно чикнутся…

— Ладно, хватит тебе бурчать! Доедем как-нибудь.

Кругом степь. Даже не степь. Полупустыня. Серая, заросшая верблюжьей колючкой. Этакие редкие кустики на сером песке барханов.

— Еще немного! — подбадривает водителя Дубравин.

— Вот сейчас солнце скроется. И мы заблудимся. И будем ночевать здесь, — огрызается Демурин. — Черт нас понес на ночь глядя.

Дубравин помалкивает. Амантай сказал ему, что его стойбище сейчас располагается недалеко от шоссе. Километров пять. Ну а что Сашка бурчит, так это ничего. Это так. Пустяки. На самом деле Демурину тоже нравится мотаться по республике. И чувствовать свою сопричастность с большим интересным делом. Это лучше, чем возить цэковских чванливых пузанов и их толстых теток.

Дорога вьется среди песчаных холмов. Потом вырывается на простор, вдоль и поперек испещренный следами разнообразных животных. Еще пара поворотов. И на горизонте, там, где заходящее красное солнце уже коснулось краем земли, показывается полевой стан. Две такие же серые, как сама степь, пропыленные, подбитые всеми ветрами юрты. Словно из-под земли рядом с «Волгой» вырастает их хозяин — Амантай Тамнимбаев.

— Салам алейкум! — смеется он, сверкая белыми зубами на коричневом лице. — Вышел вас встречать. Боялся, что заблудитесь. Или застрянете в песке!

Хлопает закрываемая дверца. И «Волга», оставляя позади себя гигантское пыльное облако, устремляется к стойбищу.

Корреспондент должен подкатить с шиком.

Еще пара-тройка километров. И их машина останавливается у сделанного из всякого «лесного отхода» загона, над которым гордо торчат мохнатые головы и тощие обвисшие горбы кораблей пустыни. Верблюды теснятся в стаде, искоса разглядывая прибывших. «Волга» для них — диковинка.

Дубравин, опасливо озираясь (вдруг начнут плевать), выходит из машины. Хлопает запыленной дверцей. В ближайшей юрте поднимается входная кошма, и оттуда выглядывает молодая, закутанная в платок по самые черные узкие глаза апашка. И исчезает. Через секунду из юрты выкатывается визжащий клубок. Это двое из ларца подкатывают к ногам отца. С замурзанным младшим на руках выходит встречать гостей Карашаш — жена Амантая. Амантай хватает сыновей-погодков и по очереди подбрасывает вверх. Дубравин молча наблюдает за встречей отца и мужа. Острым, натренированным взглядом журналиста все замечает: бедную серую юрту с продранной кошмой, поржавевшие спицы колес старенького мотоцикла. Невзрачную, дешевенькую одежонку на жене и ребятишках. Больно сжимается сердце.

А Карашаш уже приглашает дорогих гостей в юрту. Попить чайку с баурсаками и молоком. Пока они с водителем располагаются на одеялах возле пузатого самовара, Амантай уже суетится на заднем дворике в загончике для овец. Ловит за ноги молоденького барашка.

Дубравину так и хочется выйти из юрты, остановить товарища, сказать ему: «Да не надо ничего. Брось это дело! Обойдемся чаем!» Но он понимает степные законы гостеприимства. Отказаться от угощения, предложенного с чистым сердцем, — значит смертельно обидеть армейского товарища и его семью. Сам-то он, Александр Дубравин, парень простой. И никогда не чванится, не гордится. Но по понятиям казахов он, корреспондент центральной газеты, очень большой человек. Одно слово — фигура. Поэтому он помалкивает. Попивает из разноцветной пиалы душистый, похоже китайский, чай, заваренный по такому случаю в фарфоровом, тоже китайском, чайнике. И думает: «Да, Амантай еще десять лет будет потом рассказывать своей родне, как к нему по его делу об украденных верблюдах приезжал друг. Помогал! Как он, Амантай, его угощал. О чем говорили.