Ирина Степановская - Как хочется счастья! (сборник) Страница 29

Чем дальше мы шли, тем отчетливее я понимала: есть у местных художников талант или нет, в какой бы манере ни работали они в их крошечном городишке – сам факт занятий живописью прекрасен. Уже одно это достойно того, чтобы вывесить все картины в музее.

Мы заканчивали обход – подходили к последнему простенку. Я повернулась к двум рядам небольших по формату полотен, висящих в настоящих рамках на шнурах, как в заправдашнем музее, и вдруг заметила на лице Лидии Васильевны сдержанно-ликующее выражение. Она даже выкинула очередную недокуренную, кажется, четвертую уже по счету сигарету. Рукав-вьюнок снова поднялся рядом с моим плечом, я всмотрелась в картины. Это были пейзажи и жанровые сценки. Покосившийся домик среди лопухов назывался «Дача моей бабушки», трое русоголовых подростков с удочками, уходящие по залитой солнцем сельской дороге на рыбалку – двое рядом, последний отстал – был подписан более душещипательно: «Трое негритят», а висящая ко мне ближе всех картина с подписью «Луг» заставила меня затаить дыхание. Это было прямое подражание молодому Дюреру. Тот ради развлечения изобразил на полотне просто кусок дерна. Нынешний художник выписал на своей картине кусок луга, как если бы человек лежал в траве и смотрел из этого положения в траву. Изображение получалось как бы трехмерным. Я даже будто почувствовала, как пахнет земля, нагретая солнцем. На одной из травинок, приходящихся вровень моему лицу, полз муравей. Я поймала себя на том, что протянула руку его стряхнуть. Лидия Васильевна наблюдала за мной. В ее глазах я прочитала что-то вроде: «Ага-а!»

– Кто же этот талант?

– Вот эта девочка. – Моя проводница указала мне на девочку-подростка, работавшую ближе к нам. Я поняла, что маршрут обхода был выбран не случайно. Девочка, искоса наблюдавшая за нами, сделала шаг ближе.

– Работай, Маша, не слушай нас. Работай! – отправила ее назад директриса и обернулась ко мне.

– Когда кругом грязь и пьянство, а в клубе, работающем раз в неделю, только боевики, музей должно содержать даже из-за одного-единственного ребенка, желающего рисовать. А уж если здесь уродился настоящий талант, нужно всем миром приложить все силы, чтобы отправить ее учиться в Москву или Петербург. Дать этому таланту пропасть в нашей глуши – преступление. Ну подумайте сами, что ее здесь ждет? – Лидия Васильевна перевела взгляд на Машу, и я увидела в ее глазах застарелую, ничем не вытравляемую боль. – Случайная профессия, раннее замужество, огород, работа за гроши, нездоровые дети и в целом загубленная жизнь.

Я спросила у директрисы:

– А почему вы здесь живете?

Она пожала плечами.

– У меня нет такого таланта.

Мы присели на шаткие стульчики у стены.

– Среди ваших учеников талант только у одной девочки, а ваша соседка стремится помочь многим женщинам…

Директриса помолчала. Опустила руки вдоль тела, и рукава-вьюнки беспомощно упали на тонкие кисти. Потом она взглянула на меня с усталостью и разочарованием.

– Таисия нагружает своих помощниц трудом, чтобы они работали, как волы, – не рассуждая. А я стараюсь развить у детей душу. Разве вы этого не понимаете?

Я пожала плечами.

– Конечно, понимаю. Но ведь у вас разный материал. Можно сказать, что вы работаете с маслом, а она – с камнем…

– Почему это я – с маслом? – даже обиделась, как мне показалось, директриса. – Ничего себе масло! Мужики, между прочим, раньше пили, как черти, и дети тоже…

– Что, дети тоже пили?

Она остановилась.

– Ну, нет, дети не пили, хотя кое-кто пробовал… Я хотела сказать, что дети тоже не всегда сахар.

Я подумала – масло, сахар… Какие-то кулинарные выходят определения.

– Но все-таки, получается, вы с «матушкой» Таисией делаете почти одно дело. Неужели вы не пробовали договориться по поводу этого помещения?

– А как здесь можно договориться?

– Но ведь здание такое большое. Можно поделить его пополам и сделать два входа.

– Господи! Да они нас тогда сожгут. – Лидия Васильевна говорила об этом как о давно решенном. – Этой вашей Таисии нужно либо все, либо ничего.

Я про себя отметила, что «матушка», по крайней мере, внешне была большим дипломатом.

– А все-таки, вы давно знакомы? Почему между вами такая неприязнь?

– Между нами ровно такая же неприязнь, как между прохожим и бандитом на ночной улице. Бандит подходит и вынимает нож. Отдай кошелек! Вы думаете, прохожий его ненавидит? Он думает, как спасти себя и свое имущество. Этой школе скоро восемьдесят лет. Я сама когда-то в ней училась.

Я быстренько подсчитала.

– Она была организована после революции?

– Она была организована два раза. Первый – действительно то ли в конце двадцатых, то ли в середине тридцатых, а второй – уже после перестройки.

– А в перестройку – что?

– Ничего. Закрыли. Работать стало некому. Старая моя преподавательница умерла, а новую найти долго не могли. Пока я сюда не приехала.

– А вы уезжали?

– Учиться. Я ведь закончила два института. В Москве и в Петербурге, – я ждала, что она еще что-нибудь расскажет о себе, но Лидия Васильевна, видимо, размышляла о другом.

– Вы же, наверное, понимаете – здесь люди не думают об искусстве. Да что об искусстве? Люди вообще не поднимают головы. Работа – огород – дом. Замкнутый круг. Счастье, если не пьют. Им никто никогда не говорил, что можно посмотреть и увидеть, что лес не всегда зеленый. Он может быть оранжевым, черным, синим… Люди не знают, что мир полон красок! Мои дети, – она опять взметнула кружевным рукавом, показывая на учеников, – всегда удивляются, когда я не только рассказываю им, но и показываю – землю, траву, небо… Вы только вглядитесь в то, что они рисуют! В их работах другой мир – он полон не только радости, он пропитан цветом. И светом… Вам кажется, что таким мир не бывает. Но он как раз и есть такой – разноцветный, противоречивый… А что эта Таисия? – Переход прозвучал для меня неожиданно. – Она только притворяется, что делает добро. На самом деле, это просто цифра – толстенькая черная цифра – вроде тройки. А может и шестерки… – прищурила Лидия Васильевна один глаз. – Кто ее знает, зачем она развела тут свою благотворительную деятельность. И женщины эти ее – вечно в черном, вечно считают… Целый отряд черных единиц.

Я вспомнила женщину, что кормила меня – и мне стало и неудобно, и досадно. Зачем я ела их окрошку? Еще расскажут об этом. И женщина та действительно была похожа на длинную нерадостную единицу. Но тут же я вспомнила решетчатую ограду и нищенку, что присела, навалившись на прутья грязной шерстяной шапкой. Вот ей уж точно не до цвета облаков – лишь бы не пошел дождь или снег.

– И вот представьте, – снова продолжала Лидия Васильевна, – при советской власти, когда эта церковь была закрыта, здесь работал музей. Водили детей – прямо с первого класса. Устраивали выставки, показывали само здание, росписи на стенах, иконы, чугунный крест, сброшенный после революции с колокольни, церковные книжицы. Когда церковь восстановили и отдали епархии, музей разорили. Кое-что, конечно, церкви передали, но иконы из музея Таисия забрала – не знаю, куда уж дела, говорит, что для молитв. Впрочем, ладно, пусть Богу достанется Богово. Если ее товарки действительно молятся на эти иконы – хорошо. Но ведь она выбросила на свалку старые крестьянские наряды, пояса и кокошники – якобы они так стары, что расползаются под пальцами. А это же такая была красота! Вышивка, кружево, бисер, кожа… Не надо хватать такие вещи лапищами своими! Но для Таисии имеет ценность только то, что стоит денег…

Я почему-то вспомнила, как сама стремилась в Москву. А эта Лидия Васильевна сидит здесь, в глубоком… захолустье и любуется на старинные кокошники…

– И вот из-за всего этого вы готовы лечь костьми? Вас это все держит?

– Держит. – Лидия Васильевна задумчиво выпустила вверх дым очередной сигареты. – И держит, и некуда податься… – Она задрала голову, будто разглядывая потолок. Глаза у нее были блекло-голубые, а белок в сеточке красноватых прожилок. Мне показалось, что она так сделала, чтобы не расплакаться передо мной.

– Кому я нужна? А здесь у меня родительский дом, старики и все тот же огород…

– «Матушка» мне говорила, что по вечерам здесь, в трапезной, бывают… – я сначала хотела дословно передать Таисино выражение – «оргии», но передумала и смягчила: – Ну, что-то вроде вечеринок?

– Если так разобраться, то их хоровые песнопения по вечерам тоже можно назвать вечеринками… – пожала плечами Лидия Васильевна. – Вечеринками или даже оргиями.

Видимо, «оргии» здесь звучали во всех инстанциях.

– Приходите вечером – все сами увидите и услышите, – закончила она.