Игорь Рыбинский - Время карликов Страница 29

– Босс, можно к Вам?

Но за шумом дождя его вряд ли кто услышал. Откинув полог, Виктор запустил в хижину Тугрика, а потом влез сам. Внутри был полумрак, но когда глаза привыкли к нему, Подрезов увидел старика и мальчика, женщину, кормящую младенца грудью, и девушку с длинными волосами.

Нклас обрадовался, увидев собаку, обнимал его, прижимаясь лицом к мокрой собачьей морде.

– Добрый день, – поздоровалась мать мальчика. И девочка тоже сказала: «Добрый день».

– Я не знал, что Вы говорите по-английски. Женщина чему-то усмехнулась, потом взглянула

на Виктора и, словно вспомнив что-то, засмеялась, прикрыв рот рукой.

– Наша деревня раньше стояла в другом месте, ближе к городу. Но потом белые стали забирать наших детей в миссионерские школы, и не все они возвращались. Вот и она, – старик показал на женщину, – тоже была там. Потом мой сын пришел за ней и украл. Накануне мы как раз перебрались сюда, и сын нес будущую жену на руках, потому что она уже ждала ребенка.

И староста показал на внучку, «Вот почему девочка такая светлая, – подумал Виктор, – выходит, в миссионерских школах учат не только английскому».

– Ей было двенадцать, и она уже была женщиной. А потом родился вот он.

Старик погладил по голове внука. Имя ему придумала мать, потому что мой сын тогда ушел на свою последнюю охоту.

– Нклас, – спросил Подрезов, – что это?

– Я читала в школе книги, – подала голос женщина, – оно оттуда. И он, – она показала младенца, – тоже.

– Его зовут Твиста, – сказал мальчик из-под руки дедушки.

Все понятно: Николас Никльби, Оливер Твист. Осталось только узнать имя старшей дочери.

– Жулейт, – представилась девушка.

«Какая начитанная у нее мамаша, – подумал Виктор, – даже Шекспира осилила. Джульетта, значит».

И тут же поймал себя на другой мысли. Вот он сидит, говорит с людьми, еще вчера ему совершенно не интересными, интересуется их жизнью, отнюдь не из вежливости. А ведь, в сущности, перед ним голые люди, дикари. А может быть, если бы остальное человечество ходило бы без одежды, то больше бы справедливости было на земле. Люди бы не различали друг друга по стоимости костюмов и платьев, уходили бы из жизни в том, в чем появились на свет, не было бы возможности прятать камень за пазухой и фигу в кармане. Было бы больше искренности и справедливости. Но все равно он здесь чужой, для местных он непонятный белый человек, который непонятно зачем просеивает песок, вызывая лишь усмешки на лицах мужчин и хохот у женщин.

– Не нравилось в школе? – спросил Виктор у матери мальчика.

Но та пожала плечами и опять чему-то улыбнулась.

– Там нам читали книги, учили языку и рассказывали про Бога. Говорили, что бог великий и мудрый, потому что он возродился после смерти. А у нас тоже люди могут умереть, а потом…

Она посмотрела на старика и осеклась. Мальчик продолжал что-то вырезать, и Подрезов, подойдя к нему, наконец-то увидел, что тот делает. Перед пацаном лежали фигурки зверей: вот маленький крокодил, лев, собака, очень похожая на Тугрика, медвежонок – точно такой же, как на цепочке у Виктора, и еще какое-то непонятное животное, с толстым и длинным хвостом, с большой зубастой пастью.

– А это кто? – спросил Подрезов.

Старик перевел, и мальчик ответил:

– Мокеле.

Смешной народ: все верят в каких-то мифических чудовищ, и даже ребенок вырезает из деревяшки никогда не виденного им зверя, чтобы потом носить на кожаном шнурке, как амулет. И потому еще сильнее захотелось вдруг уехать отсюда, может быть, прямо домой, где тоже не все просто, но хоть понятна и знакома жизнь. И только поймав взгляд девочки, Виктор неожиданно смутился и поднялся, чтобы уйти. Никто не пытался задержать его, только когда он вылезал из хижины, негромко сказали вслед почти хором:

– Хо сиаме!

Ливень молотил по земле, давно превратив ее в раскисшую жижу, по листьям деревьев и по крышам хижин потоки воды стекали в бурлящую реку, вокруг все шумело, но сквозь этот грохот на несколько мгновений до Виктора донеслось чье-то ритмичное пение. И Подрезов готов был поклясться, что звуки эти донеслись из хижины, из которой только что вышел.

Через несколько дней дожди прекратились. Однажды утром его разбудило пение птиц, и, открыв глаза, Виктор увидел, как сквозь оконные щели в его дом продирается яркое солнце. Русло реки по-прежнему было переполнено водой, но теперь она не бурлила, а плавно скользила вдоль подмытых берегов. Подрезов сел в лодку, следом прыгнул Тугрик, и они поплыли поглядеть на то, что стало с окружающим миром. Но лес вокруг зеленел еще сильнее, чем прежде, над водой поднимался пар, который тут же таял, над бледной полоской полупрозрачного тумана проносились разноцветные птицы; картаво кричали попугаи, и кто-то отзывался им из глубины леса – пронзительно и протяжно. Что-то шлепнулось, упав сверху на дно лодки. Поначалу Подрезов удивился, решив, что это какая-то странная птица, но это был жук-голиаф. Даже сложив свои черные со светлыми полосками крылья, он был размером с ладонь. Тугрик понюхал его и отскочил на корму.

Лодка прошла не более километра, когда Виктор увидел размытый холм. Прежде его склон круто сбегал в реку, но прошедшие дожди подточили его основание, и теперь словно небольшой карьер темнел среди ярко-зеленой травы. Слушаясь руля, лодка пристала к берегу. Взяв карабин, Виктор вступил на куски хрупкой породы, они крошились под ногами, рыхлые и сухие. Подрезов наклонился, поднял камень и почти сразу же увидел в нем вкрапления золотых пятнышек; сдавил кусок в кулаке, тот рассыпался, и, разгребая в ладони твердую пыль, он увидел, как сверкают золотые песчинки.

Что-то очень и очень знакомое. Кажется, почти так же отыскал золотую жилу один из героев Джека Лондона.

Зачем теперь уезжать куда-то? Работы здесь хватит надолго. Виктор опустился на борт лодки и оглядел размеры оползня. Часть берега, не менее пятидесяти шагов в длину, смыло в реку, ширина отвала – не менее тридцати метров. Захотелось что-то подытожить, сложить и умножить, но вместо этого Подрезов, достав из лодки лопату, кирку и лоток, отправился работать.

До наступления сумерек, до тех пор пока солнце не скрылось за верхушками деревьев, он отбрасывал в реку землю, складывал в кучу куски кварца, испещренные вкраплением золотого песка, потом бросал куски и лоток, измельчал их до пыли и промывал. Остающиеся на дне крупинки золота ссыпал в коробку из-под примуса, валявшуюся без дела в лодке. Сколько тонн породы он переработал за день, Виктор не знал, но когда вечером у себя в хижине он взвесил на электронных весах то, что добыл, удивился сам – втрое больше того, чем за весь предшествующий месяц. Под потолком болтался фонарь – «летучая мышь», и бледный рассеянный свет в доме, казалось, пропах керосином. Но об этом менее всего думал Виктор. Свет рябил и мелькал: вокруг лампы крутился белый ночной мотылек с большой мохнатой головой, и тени от его крыльев порой закрывали полстены. «Вот и я так же, – пронеслось в голове Подрезова, – полетел на непонятный и чужой свет, а для чего? Хотя если так пойдет, можно полгода здесь продержаться. Или год. Зато потом вернусь в Европу богатым человеком, и не будет уже проблем у людей, которым помочь больше некому. Эльжбета, Валтер и эта девушка, подарившая мне на удачу олимпийского мишку на цепочке. А может, и в самом деле он помог мне?»

Виктор поднялся, прикрутил фитиль и задул свет. В темноте засыпается легче, особенно если болит спина и руки отваливаются от усталости.

День шел за днем. Сезон дождей еще не закончился, но сильных ливней больше не было, дожди моросили, не мешая работе, крокодилы тоже проплывали мимо. Солнечные дни, конечно, тоже случались. Но тогда появлялись кусачие мухи, которых не брала никакая мазь, тело мгновенно покрывалось волдырями и безумно чесалось.

Однажды Виктор, подняв голову, увидел леопарда, который внимательно наблюдал за ним, лежа на краю обрыва метрах в тридцати. В следующий раз, возвращаясь из лодки, куда он относил песок и самородки, Подрезов увидел зверя уже ближе. Тот делал вид, что хочет попить водички из реки. Заряженный карабин был рядом, стоило лишь протянуть руку, но Виктор сказал пятнистому зверю:

– Иди в другое место: не мешай работать!

Того, как видно, перестала мучить жажда. В три прыжка он достиг вершины холма, напоследок обернулся, оскалил зубы и поджал длинный хвост. Прыжок, и он исчез в зарослях. Больше он не появлялся, а что ему здесь делать – территория-то не его.

Подрезов теперь работал один. Мужчины из деревни ходили на охоту и занимались другими важными делами, иногда они для этого уходили со своими женами в лес. Порой семейные прогулки заканчивались на берегу, размытом рекой. Парочки смотрели на копошащегося в грязи Виктора и думали о собственном самом ближайшем будущем. Но тропинка сюда была уже протоптана, и была она не длиннее, чем путь по реке. Очень скоро начал приходить темнокожий Николас Никльби, несколько раз посетила берег и его старшая сестра, и Подрезов, стоя в воде, тряся лотком под струей, вытекавшей из приспособленного им фанерного желоба, думал одно и то же: «А если снять ее на видеокамеру: вряд ли кто подумает, что это дикарка и что ей всего тринадцать лет».