Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник) Страница 29

1985

Паутина

– Не рви им сети. Пусть себе комаров ловят, – сказал Юрий Леонидович К. своему маленькому сыну. Тот, уже в пижамке и с каемкой зубной пасты вокруг рта, стоял в прихожей с бадминтонной ракеткой в руке, стараясь дотянуться до рогатого светильника, от которого тянулся к стене узкий веер паутинки с шевелящимся черным паучком.

– Иди, иди. Мама давно бы в постель загнала, – К. подтолкнул мальчика к двери в детскую.

– Пап, а откуда паук паутину берет? – спросил тот, забираясь под одеяло.

– Природные ткачи, – объяснил К. – Там у них такие железы на брюшке. Очень прочная нить, между прочим. Если из такой обычную нитку сделать, килограмма два выдержит. А то и больше… Вот досюда можешь дочитать и спи.

Юрий Леонидович поцеловал сына и вышел, прикрыв за собой дверь. «Вообще-то надо бы к ее приезду смахнуть», – подумал он и коснулся пальцем свежепротянутой поперек прихожей нити. Она показалась ему какой-то особенно прочной, будто струна. И он ощутил что-то вроде холодка между лопатками.

Уже у двери в большую комнату он обернулся и поглядел снова. Паутина явно стала больше и уже не плоской, а какой-то объемной, многослойной конструкцией, вроде уменьшенной модели современных рыболовецких сетей – он такую в детстве видел на ВДНХ в павильоне морского флота. И пауков теперь копошилось двое – черный и желтоватый.

«Подружку привел, – подумал Юрий Леонидович. – Все тянет и тянет из себя, прямо фабрика. Ее бы сдавать, как коконы, на переработку. Американцы вроде пробовали. Завтра же всюду пропылесосить».

Юрий Леонидович вернулся к своей газете на диван, но прежде выпустил, как обычно, из клетки зеленого попугайчика – полетать по комнате.

Он, видимо, задремал. Потому что, когда открыл глаза, ни с улицы, ни от соседей не доносилось ни звука. Только будильник на буфете тикал, но в полумраке не разглядеть, сколько показывает.

Клетка на шкафу была открыта и пуста, и попугая нигде не видно. Дверь в прихожую чуть отворена – забыл прижать.

«Он им там все их сооружение порушит», – подумал К., ногой нашарил тапки и, сонный еще, шагнул в сторону прихожей.

Дверь с трудом подалась. Свет в прихожей горел, но как-то тускло. Всю ее заполнял как бы дым, или туман. В следующий миг он понял: паутина!

Все пространство маленькой прихожей от пола до потолка затягивала густая многослойная серая сеть, раскинутая в тысячи слоев на тонких и блестящих, как проволока, нитях веерообразной основы.

Попугайчика не было. Только возле самого плафона виднелся мутноватый серый кокон, в котором просвечивало изнутри что-то зеленое.

Юрий Леонидович инстинктивно рванулся туда, но паутина его не пустила. Она лишь упруго подалась, прилипла к рукам, но не порвалась.

В страхе он отпрянул назад, но паутина его держала. Она тянулась и резала, зацепившись за кисть руки, и еще за ухом, точно настоящая проволока. На мгновение ему показалось даже, что она не только не выпускает, но и сама тянет его внутрь сетей, и даже не паутина это, а удлинившиеся на несколько метров тонкие и жесткие паучьи лапки…

Свободной рукой Юрий Леонидович ухватил стоявший у двери стул и, холодея от ужаса, со всей силой швырнул его туда, в глубь прихожей, в этот хаос сплетенных нитей, чтобы порвать его, искалечить, порушить.

Он ожидал услышать грохот предмета, быть может, угодившего в зеркало, – господи, что соседи подумают! – но не услыхал ни звука.

Стул повис в паутине, покачиваясь, не достигнув пола…

Нет сомнений, что в этот момент Юрий Леонидович потерял рассудок: он бросился на паутину с голыми руками, как кубинец с мачете на сахарный тростник, и тут же завяз.

Через минуту он уже был спеленут ею, с левой рукой прижатой к бедру, а правой к голове, точно в мотке тонкой проволочной сетки, какой обивают крольчатники. Из порезанных пальцев сочилась кровь, и другая теплая струйка щекотала шею за ухом.

Юрий Леонидович, стиснутый так, что трудно было дышать, наклонно висел, обмотанный на манер веретена, в сетях в собственной прихожей.

Мыслей о спасении уже не было.

«Кешка утром выбежит из комнаты и тоже попадется», – мелькнуло только.

Притянутая к бедру кисть руки сделала судорожное движение и нащупала что-то маленькое и твердое через трикотаж домашних брюк.

Зажигалка. Ну да, крошечная, дурацкого сиреневого цвета зажигалка. Цвета девчачьих байковых панталон, какие те носили в 50-е…

Уже задыхаясь и почти теряя сознание, он осторожно вытянул ее оттуда двумя пальцами, чиркнул.

И сразу почувствовал, как ослабли путы на боку и животе.

Паутина не горела. Но легко плавилась, съеживаясь в комочки, как капроновая нить.

Хватка ее распалась, и он, сперва судорожно, а после размеренно и планомерно водил и водил вокруг себя спасительным огоньком. Адское сооружение разрушалось, становилось нестрашным и обнажало вновь стены, зеркало, вешалку, эстамп с видом новогородского кремля, телефонный столик.

Прошло минут пять, а может, пятнадцать или все полчаса.

Кошмар кончился. Паутина, как театральные декорации в модернистской постановке, серыми лохмотьями свисала со светильника и потолка.

Пауков нигде не было видно.

Запеленутый дохлый попугай комком валялся под вешалкой.

Пахло жженым, вроде кости или паленой шерсти.

Юрий Леонидович опустился на пол, привалившись к стене.

По лбу его лился пот. Руку жгла нагревшаяся, как маленький утюг, сиреневая зажигалка. Пальцы дрожали.

Он дотянулся до брошенной у телефона пачки, вытянул сигарету, чиркнул еще раз, заодно съежив язычком пламени свисавший со столика паутинный клок, закурил.

БЕЗОТКАЗНЫЕ ЗАЖИГАЛКИ “CRICKET”.

P. S. Уважаемые господа из фирмы “Cricket",

если Вы возьмете за труд обратиться к любому владеющему русским языком эксперту, то будете уведомлены, что прилагаемая новелла содержит рекламу Вашей продукции.

Поскольку это художественное произведение не задумывалось как реклама, то будет опубликовано и так.

Но автор готов принять вознаграждение, если таковое будет предложено.

С уважением и надеждой,

А. А.

1994

Пачули

Юрию Косаговскому

Читал я тут на ночь рассказ и наткнулся на слово «пачули». Вот ведь бывает так! Знакомое вроде словцо, а что означает – забыл. Пикули помню: это такие маленькие маринованные овощи. И Пачкулю помню Пестренького – Незнайкин друг, они с ним в Солнечный город вместе ездили. А пачули из головы точно вымело.

Вылезать из постели за словарем было лень. Попробовал дальше читать, но куда там. Отложил книжку, погасил свет, на живот перевернулся, глаза закрыл. И принялся думать о пачулях.

Скорей всего, еда такая. Хороши, наверное, если их, прямо сырые, оливковым маслом полить, да еще лимонным соком сбрызнуть, и запивать холодненьким белым вином – а через дорогу пляжный песок, и море, и там какой-нибудь чудила возится с серфингом, все не может парус от воды отлепить… Или варят их? Пачули по-венгерски, с мясом и перцем, или там по-белорусски, в горшочках.

Нет. Верней – украшение на гардинах. В виде розочек или рюшей – черт, тоже вылетело, что за рюши такие – их еще на самом верху нашивают, где складки и кольца за палку цеплять. «Ах, какие у вас шторки миленькие, с пачулями!»

Глупости, какие там рюши. Просто – словечко нежное. Вот, послушайте: «Па-чу-уля моя, па-чуу-ленька…» Слышите? Гибкая такая, русая. Волосы коротко стрижены – ну не совсем уж коротко, до половины шеи – и кеды на загорелых ногах.

Перевернул я подушку, сам тоже перевернулся на спину. И мыслям другое течение дал.

Яснее ясного. Пачули – это племя. Латиноамериканское, у подножия Анд живет. Роста невысокого, но сложены изумительно, и кожа коричневая. Мужчины в холщовых штанах ходят, с бахромой, грудь голая, только на плечах яркая накидка, и шляпы с во-о-от такими полями. А женщины в цветные ткани заворачиваются, вроде сари. Народ веселый, приветливый. Колонизаторы их в горы угоняли, на рудники, но они все-таки выжили. Теперь кошельки из птичьих перьев делают, дудки и глиняные горшки – на сувениры. И песни под свои же дудки поют, даже в Штатах гастролировали.

Или не племя и не у подножия Анд? А в джунглях Индонезии и маленькими стадами? В брачный период разбиваются парами, когда же детеныши подрастут, снова сходятся на зеленой полянке у ручья. И это редкое, дивное зрелище: мамаши-пачулихи осторожно высовывают свои изящные головки с черными блестящими глазами из зарослей, осматриваются и только потом выбегают на изумрудную, еще невытоптанную траву. За ними скачут или семенят пачулята с красновато-коричневыми спинками и белым брюшком – сперва робко, не отходя на полшага от своих, а после принимаются носиться по всей лужайке и бодаться безрогими выпуклыми лбами или вдруг притихают, налетев с разбега на одного из могучих самцов, недвижно, точно выбитые из камня, несущих дозор на приподнятом берегу ручья и только чуть-чуть поводящих шеей, высматривая хищника или другую опасность…