Роберт Ирвин - Алжирские тайны Страница 29

— О Боже, всемогущий и предвечный, который сделал Империю Франков орудием Своей священной воли в этом мире, всегда и везде озаряй сынов Франции небесным светом Своим, дабы знали они, что надо делать ради распространения Царствия Твоего!

Отметив окончание молитвы хлопком в ладоши, Шанталь встала и размашистым шагом подошла к шкатулке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. Она решила показать мне кольцо с печаткой — массивную, грубо сработанную вещицу, слишком крупную для ее пальчиков. Печатка представляла собой сложную монограмму, которую я уже видел, — с большим мечом и буквой «V».

Такое кольцо есть у каждого «Сына Верцингеторикса». В 1948 году некоторые из оставшихся в живых ветеранов Французского антибольшевистского легиона собрались вместе и создали то, что поначалу было одновременно светским клубом и обществом взаимопомощи. Огорчало лишь слишком малое количество членов, и постепенно состав организации был расширен за счет приема всех тех, кто с тоской предавался воспоминаниям о неприступной Европе, успешно противостоявшей угрозе азиатско-сионистского большевизма, — уцелевших пожилых членов «Королевских молодчиков» и «Французского действия» — обществ, существовавших до войны, — нескольких бельгийских рексистов, опальных вишистских чиновников и тому подобных. После пятьдесят четвертого года и филипвильской резни был незначительный приток алжирцев европейского происхождения. Свежую струю и специальные знания привнесли в организацию озлобленные офицеры, вернувшиеся на родину после поражения в Индокитае. Ветеранский клуб преобразовался в полуподпольную элиту, решительно восставшую против заговора, организованного еврейско-большевистским Интернационалом совместно с его англо-американскими и негритянскими пособниками и имеющего целью уничтожение цивилизации в Африке. Обновленный союз получил название «Сыны Верцингеторикса». Разумеется, в него вступили и де Серкисяны. Марки были паршивые, зато Шанталь во время молитвы показалась мне весьма привлекательной. Какой-нибудь говорливый интеллектуал, возможно, объяснил бы это взаимным притяжением противоположностей, но, по-моему, все не так просто.

Увы, тем, кто меня захватил, эстетику фашистской филателии не растолкуешь. Такие люди, как они, вряд ли собирают марки — а что до неонацизма, то, по мнению большинства алжирских арабов, самое страшное преступление Гитлер совершил тогда, когда решил вплотную заняться евреями, а не французами. Мне вспоминается чувство разочарования и безысходности, которое я так часто испытывал в Форт-Тибериасе, читая этим придурковатым легионерам лекции по борьбе с повстанческим движением. Даже сейчас мне очень трудно объяснить людям, находящимся в этой комнате, почему «Сыны Верцингеторикса» представляют такую угрозу освободительному движению в Алжире. За прошедший год я отправил Тугрилу множество донесений по поводу «Сынов Верцингеторикса», и сейчас мне следовало бы разговаривать с ним, а не с этой шайкой дилетантов.

Набросив мне на шею гарроту, Нунурс помедлил, и я успел рявкнуть, как в лучшие времена на учебном плацу в Сен-Сире:

— Только без глупостей! Я — майор четвертой вилайи Армии национального освобождения. Это звание присвоил мне Командный совет Армии освобождения в Тунисе. Я требую, чтобы меня выслушали и допросили офицеры, равные или старшие по званию! Где полковник Тугрил? Только он должен решать, как я смогу наилучшим образом служить делу революции — погибнув или оставшись в живых!

Дослушав, Нунурс зарычал и затянул гарроту так, чтобы я больше ничего не сумел сказать. Но молодой человек, сидящий рядом со мной с другой стороны, плохо выбритый, в очках в стальной оправе, поднимает на Нунурса умоляющий взгляд:

— Наверное, прежде чем мы его убьем, он имеет право по крайней мере сделать признание.

— Да в чем тут признаваться?! — рычит Нунурс. — Ни наркоманов, ни гомиков я в своей ячейке не потерплю! Ну ладно, так и быть, осмотрите его, доктор, и скажите нам, наркоман он или нет?

— Вообще-то я еще не доктор — только студент, — говорит он мне с застенчивой улыбкой. Потом закатывает мне рукав рубашки. Прищелкивает языком.

— Ну конечно наркоман.

— Значит, я убью его! — рычит Нунурс.

— Сперва признание, — говорит «доктор», и остальные соглашаются.

— Так будет лучше.

Я уже совершенно спокоен. Шарада с удавкой на горле была разыграна только ради того, чтобы произвести впечатление или напугать меня. Ни того, ни другого ни вышло. Я докладываю обстановку, слегка подредактировав донесение, поскольку считаю, что некоторые данные предназначены исключительно для ушей Тугрила. В заключение я предлагаю принять самые решительные меры против «Сынов Верцингеторикса». В частности, настаиваю на том, чтобы была выделена специальная группа для убийства Шанталь. Благодаря положению, занимаемому ею как в неофашистском союзе, так и в военной разведке, она представляет прямую угрозу для операций ФНО в городе Алжире и в Сахаре. То ли из-за слишком сжатого изложения фактов (хотя я говорю уже больше часа), то ли потому, что я утаил некоторые сведения, предназначенные, по-моему, исключительно для ушей Тугрила, не знаю, но товарищи недовольны моим докладом.

Разговор начинает «доктор». Сумев спасти меня от Нунурсовой петли, теперь он, похоже, полон решимости устроить судебное заседание.

— Значит, вы пустили в ход оружие и сбежали с совещания по безопасности?

— Да.

— А потом пустили в ход оружие и сбежали из Форт-Тибериаса?

— Да.

— Отлично! — Но при этом «доктор» прищелкивает языком.

Потом Нунурс басит мне в другое ухо:

— Вы убили этого ловкача, этого… Рауля?

— Кажется, да… Да… э-э, то есть, по-моему, он умер.

— Надо знать наверняка. Надо их всегда добивать. — И, выпустив из рук удавку, Нунурс сопровождает свои слова резким красноречивым жестом.

— А Зору — ее вы убили?

— Зору? Ах да, конечно убил.

Зачем я вру? Я отнюдь не уверен, что Рауль был при смерти, когда я выходил из квартиры, а что до Зоры, то ее я точно не убивал. Помню, я поблагодарил ее за одежду — излишнее проявление вежливости, — а когда уходил, она успокаивала перепуганного ребенка. И все-таки, почему же я не прикончил Рауля и Зору? Во время дознания происходит нечто такое… Я и раньше это замечал, когда разыгрывал шарады с допросом феллахов в Форт-Тибериасе: что-то заставляет допрашиваемого панически лгать, городить бессмыслицу, которая не помогает ему ни замести следы, ни ввести в заблуждение тех, кто захватил его в плен… Но я — то с какой стати вру? Быть может, я попросту считаю, что мои слушатели не заслуживают правды?

Следствие продолжается.

— А этих людей, — интересуется «доктор», — этих Эжена и Ивонну Дютуа тоже убили вы?

— Ну конечно! Я уверен, что завтра об этом сообщат в газетах.

Нунурс удовлетворенно рычит, но не все мои трудности позади. В комнате находятся еще двое, и они продолжают допрос. Судя по всему, это простые работяги, не исключено даже, что представители огромной армии городских безработных. Возможно, они просто хотят во всем разобраться. И все же в каждом их вопросе чувствуется скрытая угроза.

— Вы убили товарища аль-Хади?

— Да. У меня не было выбора. Это было необходимо для того, чтобы избежать разоблачения.

— Но в то же время вы утверждаете, что не прошло и суток после этого столь необходимого убийства, как вас все-таки разоблачили?

— Да.

— Это весьма прискорбно, согласны?

— Конечно.

— Капитан, вы неделю бродили по пустыне без пищи и воды?

— Нет, не так долго. Дня три, может, четыре. Точно не знаю. Какое-то время я был в бреду, а под конец потерял сознание.

— Но ведь вы бродили по пустыне с пулей в ноге? Вы очень выносливый человек.

— Да нет же! Вы не понимаете. Это произошло в конце, когда меня подобрали арабы.

— Ах да, вы же об этом упоминали, но скажите, почему этот бедуин прострелил вам ногу?

— Не знаю. Возможно, это был, как сказала Зора, несчастный случай.

— Выходит, вы верите тому, что сказала эта Зора? Вы действительно ничего не помните до того момента, как очнулись в квартире, принадлежавшей аль-Хади? И долго эта необыкновенная женщина держала вас взаперти?

Нунурс отпускает какое-то замечание по поводу жены аль-Хади, слишком быстро, чтобы я успел расслышать, и все смеются. Но я тоже смеюсь, чтобы выразить солидарность с коллективом. На самом же деле я очень раздражен. Этой пустой болтовней они ничего не добьются. Никакого впечатления они на меня не производят.

«Доктор», то есть еще не доктор, наклоняется ко мне:

— Смейтесь, смейтесь, все равно вы уже покойник.

— Мы еще не видали, как смеются покойники, — поддакивает жонглер.

— Вам следовало бы знать, — продолжает «доктор», — что удушение с помощью гарроты — процесс более длительный, чем казнь через повешение на эшафоте. Как правило, при казни с помощью гарроты смерть наступает от асфиксии. Хотя не исключено, что в Нунурсовых руках у вас сломается шея — если раньше не порвется шнурок. Я все время уговариваю Нунурса пользоваться струной от рояля, но он и слушать не хочет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что даже после того, как сломается шея, вы еще минуту или полторы будете находиться в сознании. А потом хлынет наружу все содержимое вашего кишечника.