Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик Страница 29

Сегодня ночью мне приснился на редкость странный и символический сон. Это было действительно потрясающе. В этом сне слава не являлась прерогативой одних лишь писателей, художников и музыкантов, а равномерно разделялась между представителями всех профессий. Одну неделю самыми знаменитыми считались мусорщики, вторую — ассенизаторы, третью — представители еще какой-нибудь профессии. Например, в моем сне слава распространялась исключительно на торговцев газонокосилками. Это было что-то фантастическое. Я получал огромные деньги за то, что привинчивал рукоятки к газонокосилкам фирмы «Вебб», а представители «Паркинсона» раболепно интересовались у меня, как работает новая марка «Маунтфилда» на сырой траве. Даже папа повесил мою фотографию в бильярдной. Естественно, проснувшись, я почувствовал себя крайне неуютно, когда понял, что я по-прежнему никто.

Однако на самом деле в этом мире все должно быть устроено именно так, как в моем сне. Я должен приезжать в магазин в «порше» с тонированными стеклами, меня должна встречать толпа энтузиастов садоводства — они подбрасывают в воздух шарики, я оставляю автографы на их ведрах для сбора травы, и они скандируют сказанную мною фразу: «Принесите свой „Флимо-ТХ1“, и я обменяю вам его на „Хонду-345“, добавив к ней набор секаторов».

Честолюбивые подростки встречаются после уроков и объединяются в команды по продаже газонокосилок, надеясь, что их заметят представители маркетинга и они смогут пробиться к вершинам славы. Вот как все это должно быть устроено.

Майкл Бэрримор. И когда вы впервые почувствовали желание стать продавцом газонокосилок, Джей?

Я. Видите ли, Майкл, когда мне было пять лет, папа купил газонокосилку, и это произвело на меня огромное впечатление.

Весь день провел в гостиничном номере, названивая разным знаменитостям, чтобы забыть о том, какой я неудачник, а также чтобы не думать о полоске пригоревшего сыра на гладильном аппарате, которую не отскрести никакими силами. Может, у меня отсутствует какой-нибудь ген, отвечающий за работу? Может, мне вообще не досталась хромосома, отвечающая за полный рабочий день? Может, все дело именно в этом? И когда я умру, эта вопиющая аномалия будет обнаружена патологоанатомом, и тогда папа поймет, как он был неправ, отравляя мне жизнь: «Если бы мы только знали о том, что у него отсутствует хромосома, отвечающая за полный рабочий день! Как я виноват перед ним!» Хнык-хнык-хнык.

11 часов вечера.

Джемма хочет, чтобы я познакомился с ее бывшими однокурсниками. Она сказала об этом сегодня, когда я вернулся из Стоу-на-Пустоши. Она пытается восстановить с ними контакты. И кое-кто из них должен приехать к ней через пару дней. В том числе Верзила Род, вкрадчивым голосом сообщает она, и Алан, который должен мне понравиться, так как он писал комедийные скетчи для Расса Эбботта.

Но что бы Джемма ни говорила, я все равно не могу отделаться от мысли, что рано или поздно она с кем-нибудь от меня сбежит. Всем известно, что стоит расстаться, и отношения рушатся. Устоят ли наши? Но когда я начинаю говорить об этом, Джемма заявляет, что я веду себя как параноик. Я с трудом переношу даже то, что ей нравится Рутгер Хауэр. Я все время вспоминаю его фильм «Попутчик» и представляю себе, как Джемма подбирает Хауэра по дороге в Шеффилд и сбегает с ним. У меня прямо тошнота к горлу подкатывает: стоит какой-нибудь знаменитости в широком пальто что-нибудь вякнуть, и меня бросят.

Вместо того чтобы уволить, меня повысили по службе. Осси вызвал меня в свой кабинет и сообщил, что я могу занять половину его стола и пользоваться тремя верхними ящиками стеллажа.

— Мы хотим, чтобы ты чувствовал себя ответственным человеком, — заявляет он.

Вероятно, Осси ничего не знает о курсах повышения квалификации, чему я должен бы радоваться. Но почему-то это погружает меня в глубокое уныние. Единственное, о чем я думаю, так это о том, что рано или поздно Осси обо всем станет известно, и он отберет у меня ящики. Почему-то это меня волнует. Всего три ржавых ящика — не какая-нибудь ядерная кнопка, — а я уже начинаю ощущать себя ответственным человеком. Ящики начинают меня привлекать.

9 часов вечера.

Сегодня мы с Джеммой, чтобы не возвращаться к теме Шеффилда, сочиняем эскапистский сценарий, в котором мы исполняем роли героев-изгоев. Меня звали Рэй Дуди, и я был этаким ковбоем в духе Берта Рейнолдса, который постоянно повторял: «А вот хрен тебе!», а Джемма была моей подружкой в духе Салли Филд. Вся история заключалась в том, что мы играли на гитаре у костра, ели мясные консервы и колесили по Америке в старом фургоне под названием «Сестренка», который то и дело перегревался, и тогда мы хлопали его по приборной доске и повторяли: «Ну же, Сестренка».

Сценарий получился идиотский — если не считать скрытой рекламы мясных консервов, — однако настроение у меня улучшается, и перед уходом я даже впадаю в сентиментальность. Мы обмениваемся свитерами, чтобы они напоминали нам о запахе друг друга. Свитер Джеммы слабо пахнет женским дезодорантом «Шуэ», а мой наверняка соусом макриб.

11 часов вечера.

Когда я возвращаюсь домой, меня встречает папа, который тут же берется обучать меня именам всех министров, чтобы я подготовился к вступительному тесту на отделение журналистики, который должен состояться на следующей неделе. Затем он органично переходит и к остальным знаменитостям. Ему это доставляет особое удовольствие, так как большинство этих знаменитостей находится с ним в приятельских отношениях, что он и не забывает подчеркивать.

Я прихожу к выводу, что собиратели и охотники ничуть не лучше сегодняшних карьеристов, мечтающих о «Пежо-206». Скорей всего, они никогда не играют в чехарду. Наверняка большую часть времени эти люди проводят в спорах, у кого острее палка и кто собрал больше ягод. Думаю, и у них есть свои знаменитости — какой-нибудь парень, который лучше всех разводит костер или дальше всех бросает копье. И у него наверняка имеются поклонники, которые изображают себя в обнимку с ним на стенах своих пещер. Как это прискорбно. Но такова человеческая природа: люди всегда будут стремиться к знаменитостям, и ничего с этим не поделаешь.

Получил взбучку от Осси за то, что промотал занятия по повышению квалификации. Он назвал меня «долбаной жопой». Как ни странно, но это нас каким-то образом сближает, и я начинаю испытывать к нему чуть ли не сыновние чувства. Поэтому я извиняюсь совершенно искренне. Днем я удваиваю свои усилия и продаю две газонокосилки и пару секаторов, а после того, как я нахожу разъем сцепления на микрофише, менеджер запихивает мне за ухо карандаш и называет меня гением. «Смотри-ка, а ты растешь», — замечает он, и я ощущаю невероятный прилив гордости. В «Высокой чапарели» есть место, где толстяк по имени Бен Какой-то говорит Новичку, что труднее всего обуздать дикого мустанга, но если сделать это, то лучше него лошади не найти. Может, это как раз про меня? Может, я — дикий мустанг?

Отвратительный вечер с университетскими друзьями Джеммы. Его даже вечеринкой не назовешь. Какой-то торжественный обед. Все изображают собственных родителей и обмениваются репликами типа: «Вам подлить вина?» — «Ах да, самую чуточку». Все уверяют Джемму, что очень счастливы, что она возвращается, и рассказывают о разных тусовках, которые планируются в ближайшее время, типа Великих Скачек в Пижамах в центре Шеффилда и еще какой-то развлекухи в месте под названием «Лимит». Во время десерта ко мне подсаживается Алан, который говорит, что, как он слышал, я «тоже пописываю», и предлагает встретиться в телецентре с другими писателями. Но я понимаю, что он хочет помочь мне лишь потому, что ему надо выяснить, какой нож лучше подходит для паддока с шероховатой поверхностью. В результате я извиняюсь и ухожу домой, а Джемма обвиняет меня в необщительности. Воистину, я пописываю!

9 часов вечера.

Папа принес Чарли большую коробку из-под чая. Она ему понадобится для того, чтобы перевезти в Роксбург свои вещи в конце недели. В прошлом году Чарли играл роль капитана Хука у себя в школе и с тех пор собирает медные и серебряные безделушки, делая вид, что у него есть сундук с сокровищами.

Вечером папа опять на меня набрасывается.

— Я не утверждаю, что все это дело твоих рук. Но неужели ты не можешь, хотя бы ради разнообразия, оказать на него положительное влияние? Я уже устал от того, что на каждом шагу ты ставишь мне подножки. Он все равно уедет в интернат, я уже заплатил за обучение, и дело с концом. Но он равняется на старшего брата… И это налагает на тебя определенную ответственность… Я не возражаю против кочерги и щетки для сажи, но серебряные ложки, которые я получил от деда, — им же сто двадцать лет!