Марианна Гончарова - Землетрясение в отдельно взятом дворе (сборник) Страница 29

Так что я не одна такая.

Охотница Надя

Романтичная одна была Надя. Очень романтичная. И хотела любви, как в кино. Чтоб медленно и задумчиво идти по городу, сквозь встречный поток людей и машин, носить в кулачке маленький букетик. А кулачок к бюсту прижимать. Чтоб наверняка. Или наоборот — чтоб бежать по берегу моря, разбрасывая пятки, и хохотать. Ну и ветер там чтоб. Длинные волосы чтоб развевались в правильном направлении, челка гладенько, остальное назад по плечам. И однажды эта самая Надя с филфака, высокая, тонконогая, с лицом немецкой куклы — зубки врастопырку, жесткие густые волосы, — вдруг весной перед самой сессией влюбилась в водителя троллейбуса. Не то чтобы сразу, нет… Она как-то стояла на остановке, ждала своего Игоря по кличке Сало. Не потому, что он был толстый, а потому что Сало — фамилия. Ждала Сало и разглядывала всех вокруг. Троллейбусы подходили, людей на остановке почти не было, и водители в открытую дверь ей кричали: «Девушка, чего ждете? Садитесь уже!» Ну потому что она же хорошенькая, молодая. И кофточка на пуговичках, и топорщится везде. И хотя букетика у нее на груди нету, а впечатление, как будто он есть — такой у нее, у Нади, взгляд, как будто у нее букетик в кулачке, а кулачок к груди прижат. Но в основной своей массе водители троллейбусов какие-то безликие. И подозрительные. И мужиковатые. Такие иногда молодые, а уже ужасно неряшливые и склочные. «Оплааачивайте проезд! Оплааачивайте!!! А то сейчас как придет контролер!! — пугают. И еще милицейским голосом: — Приготовьте ваши проездные. Льготные документы прошу предъявлять в развернутом виде».

Противные.

И вдруг она смотрит, идет еще один троллейбус. А там водитель сидит. Он такой молодой, легкий, патлатый, в красивых стильных очках, яркой клетчатой рубашечке. И шляпа — стетсон. Ну вообще! В смысле — водитель. Не троллейбус же. И что? И все.

Надя теперь все свободное время проводила на троллейбусной остановке — изучила время его смены, стояла в холод и зной, ждала, когда подъедет его троллейбус. В разговорах с девочками называла его Драйва. Со скучающим видом заходила, вся как струна, нарядная, причесанная. Садилась или становилась так, чтобы он видел ее в зеркало, ну, конечно, чтоб она его видела. Он заметил. Стал на нее заглядываться. Однажды, когда в салоне было немного народу, перегнулся, когда она уже выходила, и что-то спросил. Она не расслышала что, но сердце от радости выскакивало. Потом Драйва стал здороваться. Махать приветственно ей в зеркало. Она подходила прямо к его кабинке, там стояла. Он иногда ждал, когда видел, что она бежит из университета. Пассажиры кричали: «Водитель, чего мы ждем, поехали уже», а он ждал. Она запыхавшись забегала в салон через переднюю дверь, он смотрел в своих роскошных очках дымчатых. Иногда он, завидев ее в салоне, говорил в микрофон: «Оплачивайте проезд», «Девушка в белой кофточке, вы уплатили за проезд?». Понятно, что их обоих это волновало. И в мыслях уже чего только не было. Однажды он вообще спросил ее, когда она выходила из троллейбуса: «Когда за вами заехать?» — «Куда?» — испуганно переспросила Надя. «Ну, сюда, в университет», — ответил Драйва. Наде почему-то привиделось, что Драйва едет за ней в село Щербинцы прямо на троллейбусе. И наконец он спросил, что она делает в воскресенье. А на воскресенье она обычно ездила домой к родителям. И она ответила: «Я? Останусь в общежитии и буду готовиться к экзамену». И он сказал, что можно готовиться к экзамену и на природе, например. И пригласил ее провести воскресенье на пляже у реки Прут. Ну и напрасно. Она как идиотка несколько дней на крыше общежития жарилась, чтобы на пляж прийти уже хоть чуть-чуть загорелой. Денег заняла, купальник купила новый. И когда в воскресенье он ждал ее, такой обычный, в каких-то старых шортах, без своего стетсона и, главное, без своего троллейбуса, мальчик с кривыми тонкими ножками и шея красная… Стоял обыкновенный на остановке, еще и чуть ниже Нади, и голос какой-то булькающий — в троллейбусе она и не заметила — и противно шепелявит. И зуб железный.

Она сказала, что ей учить надо, и что она просит прощения, и что никак не может, потому что…

Словом, догадался он. И с того дня она пешком стала ходить. Ей было недалеко — три остановки. И по этому маршруту, даже когда надо было, старалась не ездить. А потом кто-то вдруг сказал, что его в армию забрали.

А Надька решила для себя, что романтика — это, конечно, хорошо, но надо и о будущем думать. А романтику можно и отложить. И вышла замуж за директора топливного склада. Ужасно носатого.

Кстати, сейчас она в областной администрации работает, завотделом. Так вот, она вдруг вспомнила, что ужасно романтична. И что времени мало осталось для романтики. И влюбилась. В Олега, мужа моей знакомой. Ну по уши влюбилась. Названивает ему, встреч ищет. Караулит его. Так же настойчиво и целеустремленно, как когда-то охотилась на Драйву, водителя троллейбуса.

Вечер встречи с выпускниками

Мы встречались с одноклассниками. И я вспомнила, как учительница одна шлепнула моего Аркашу по макушке и сказала: «У тебя тыква вместо головы. Тык-ва…» И весь класс рассмеялся. И учительница нахмурилась, закинула голову и мечтательно затянула: «Что вы смеетесь? Зачееем… Я вот мечтаю, чтобы однажды ко мне на урок пришел Т. (Это фамилия была такая у моего друга Аркаши, Т.) Чтобы Т. пришел ко мне на урок нарядный, в выглаженной рубашечке и чтобы у него на плечах была не тыква, как сейчас!!! Не тыква!!! А что, ученик Т., чтоооо?!»

Аркаша потупился.

И Света Кучер, ябеда противная, с готовностью ляпнула:

— Карета, Анна Пантелеймоновна!

Она — бард

Она — бард.

Она — бард! Сама песни пишет. Про горы там, про печальную любовь. И поет голоском нежным. Гениальные у нее песни. Но есть одна хорошая, про трембиты…

Она рассказывает.

«Едем с мужем на концерт. Я полдня в салоне провела, еще и неделю наряд продумывала, собирала, покупала. Все в одном тоне, все элегантное, милое, женственное. Наряд, на который сама же и заработала, — тупой перевод какой-то делала на немецкий три недели, чуть не чокнулась, чуть не ослепла вообще. В этот же день еще успела обед приготовить, в доме убрать, холодильник продуктами забить, мужу костюм погладить, рубашку новую и галстук купить. Он такой сидит в машине, рожа холеная, гладкий, руки ухоженные на руле, манжеты из рукавов пиджака элегантно запонками посверкивают. Благоухает „Булгари“. И я рядом, нарядная, праздничная, без фартука, ему говорю:

— Это… Толь, ты это… Хорошо выглядишь. Так хорошо выглядишь!

А он, глядя перед собой:

— Спасиииибо.

А я на него смотрю и жду.

А он:

— Что?

А я ему:

— Та не, ничего…

И все.

А концерт мой был, кстати, хороший. Все хлопали…»

Вот такое она рассказала…

И другие могут…

Вот сегодня мы едем с мужем в театр…

На потом

Она говорит: всегда, всю жизнь чувствовала, что жизнь будет потом, что то, как она живет, — это еще не жизнь, подготовка, репетиция. Поэтому мебель у нее стояла в магазинной упаковке — на потом. Вещи красивые висели в шкафу — на потом, для особых случаев, которые будут потом, — и все эти вещи постепенно выходили из моды, морально устаревали. А она все перелицовывала и подшивала свою старую шубу. Нет, у нее была и новая — на потом. Она показывала ее при случае гостям — открывала шкаф, доставала, снимала специально пошитый тряпочный чехол. «Ой, — иногда она говорила какой-нибудь редкой гостье, — я же не показала тебе мою шубу». И демонстрировала. И гостья недоумевала: шуба была старомодная, грубая, ну натуральная, но что из этого? Хорошую посуду держали в коробках, а ели и пили чуть ли не из черепков.

А сейчас они на пенсии. Но потом все еще не наступило. Она осуждает и одновременно завидует соседям-ровесникам, что-то вкусное расслабленно жующим на своей итальянской роскошной мягкой светлой мебели без чехлов и покрывал, в новеньких красивых нарядах. Завидует тому, что они вышли на пенсию и все сбережения тратят на путешествия. Что она, ее соседка, все золотые украшения не оставляет на потом, а продает и с мужем едет куда-нибудь, смотреть, гулять и отдыхать.

А она все еще ждет, все еще автоматически выпрыгивает из тапочек, когда ступает на ковер, и он действительно у нее как новенький.

Подорожник

В маршрутке в Одессе. Нарядная, но строгая женщина с поджатыми губами требует: «Остановите у супермаркета».

Водитель: «Там останавливаться нельзя».

«Остановите, — требует нарядная, но строгая женщина, — я спешу. Я очень спешу!»

Водитель: «Я не могу там останавливаться, там нельзя останавливаться».

Она: «Остановите, я сказала! Я вам говорю — выскочу на ходу, если вы не остановитесь!»