Гийом Мюссо - Я не могу без тебя Страница 29

– Ну, теперь поглядим, на что ты способен, парень!

16–

Калифорния, here I come

Карта нашей жизни сложена таким образом, что мы не видим ни одной большой дороги, но, по мере того как она раскрывается перед нами, всегда обнаруживается еще одна маленькая тропинка.

Сан-Франциско

Яркое солнце.Теплый воздух.Легкий ветерок.Безоблачное небо, почти как весной.

Серые краски парижских пейзажей остались в воспоминаниях.

Взяв напрокат машину, Мартен спускается по крутому спуску, петляющему, как русские горки. Мимо проносятся дома в викторианском стиле. Приятно, что за два дня до Рождества пригревает солнышко и чувствуется запах моря, как на Средиземноморском побережье.

Этот странный, непохожий на другие город, казалось, был написан специально в пастельных тонах и сохранил волшебное очарование, присущее ему в былые времена. Он сберег в памяти все: шум портовых работ, свежий ветер океана, фуникулер, сошедший прямо из пятидесятых годов прошлого века, с подвесными деревянными кабинками и медной обшивкой.

Он обогнал троллейбус с развевающимся на крыше флагом в поддержку Обамы, потом, уже спускаясь к приморскому кварталу, заметил с горки бирюзовую бухточку, окруженную невысокими холмами.

Впервые в жизни он ехал на машине по мосту Золотые Ворота. В зеркальце заднего вида любовался городом, окруженным заливом. Потом свернул на узкую извилистую дорогу, ведущую в Соселито. Шикарные виллы, возведенные на склонах холмов, давно уже сменили построенные кое-как жилища первых хиппи. Но Мартен не обращал внимания на очаровательные пейзажи вдоль дороги, он думал лишь об одном: он скоро встретится с Габриель.

Их история началась именно здесь, в жаркий день летом 1995 года.

Она чуть не закончилась в холодную рождественскую ночь в тоскливом баре на Манхеттене.

И вот через тринадцать лет судьба опять перемешала карты и предложила им новую игру, которой они оба не ожидали.

– Черт побери! – Габриель, вне себя от злости, закрыла ящик с инструментами, – карбюратор опять сломался!

По-кошачьи грациозно она спрыгнула на землю из кабины гидросамолета.

– Ничего страшного! – успокоил Санни. – Его еще можно починить.

– У тебя всегда ничего страшного! А счета? Как я их оплачу, если не смогу перевозить клиентов?

– Но у тебя есть «Сессна».

– Там всего три места, а здесь – шесть. Считай, половина выручки вылетает в трубу.

Подбоченившись, она хмуро уставилась на предмет своих мучений: «Южный Крест», – элегантный одномоторный гидросамолет, старинный, почти антикварный. Покрытый лаком, выкрашенный в изысканный цвет бордо, с ярко-желтой каемкой по фюзеляжу, переливающейся золотыми огнями, самолет был великолепен и привлекал всеобщее внимание.

Ему, конечно, место было в музее, но Габриель вложила в него столько сил, все выходные проводила за ремонтом, угрохала на него кучу денег, но привела в рабочее состояние, и он стал летать по водной глади, как новенький. Гидросамолет, домик на сваях на берегу моря и красно-оранжевый «Мустанг» – все, что осталось ей от матери. Она очень дорожила этим наследством и берегла его как зеницу ока.

Габриель проверила прочность креплений, соединяющих летательный аппарат с понтоном, и направилась к маленькой круглой хижине на берегу, где ждал ее Санни. Здесь он бронировал места отдыхающим и продавал им мороженое и напитки.

В этот приятный для морских путешествий день залив похож на озеро, окруженное со всех сторон высоким сосновым лесом. Воздух удивительно прозрачен и чист. Мягкий свет разливается по морской глади, голубое небо отражается на поверхности воды, чуть подрагивая от легкого бриза.

Габриель работает в этом парке уже десять лет. Она долго добивалась, но в конце концов получила разрешение катать туристов над заливом на своем гидросамолете, предлагая им незабываемые впечатления от приятной прогулки. Санни, бывший хиппи, охотно помогал ей. Ему давно пора на пенсию, но его броский внешний вид, манера одеваться в яркие цвета, длинные волосы, собранные в «хвост» на затылке, татуировка полувековой давности привлекают туристов, придавая прогулке дополнительный колорит. К тому же он любит делиться своими воспоминаниями о легендарном «Лете любви» в Сан-Франциско далеких 60-х годов.

Летом водная гладь обычно переполнялась купающимися, гребцами на байдарках, серфингистами, любителями водных лыж. Но в зимнее время царило спокойствие. Даже цапли, бакланы и розовые фламинго жили бок о бок, без ссор и драк.

Санни протянул Габриель бутылочку минералки, она отхлебнула прямо из горлышка.

– Проблемы с самолетом?

Она обернулась на голос и увидела какого-то типа, который, опершись на стойку, лениво потягивал «Корону» из банки. Рядом лежала мотоциклетная каска. На вид ему было не больше шестидесяти. Черные с проседью растрепанные волосы, трехдневная щетина, одет с изысканной небрежностью: джинсы, черный джемпер с круглым вырезом, твидовый пиджак. Уже не ловелас, но пока не старый хрыч. Наверное, обходится без виагры.

– Мотор опять барахлит?

– Да, – ответила Габриель, взгромоздившись на табурет рядом с ним.

Он, глядя ей в лицо, поднял вверх банку пива, словно желая выпить за ее здоровье. Она решила принять участие в игре.

– Налей мне пива, Санни. Мсье угощает. – У Габриель было правило номер один: с самого начала брать инициативу в свои руки. Она шла в атаку и смотрела на реакцию: либо они тут же прятались в кусты, либо кидались на приманку, и тогда Габриель милостиво предоставляла им право продолжить.

А этот едва улыбнулся уголком рта и произнес:

– Меня зовут Арчибальд.

– Габриель.

В свою очередь она подняла бутылку «Короны» за его здоровье, но, прежде чем сделать глоток, лизнула дольку зеленого лимона.

Габриель почувствовала на себе его взгляд и, резко подняв голову, заметила, что он не смотрит ни на ее грудь, ни на шею, ни на губы, а только в глаза.

Его лицо светилось искренней нежностью. Так не может смотреть пожилой человек или муж на женщину, на жену, которую все еще любит, но не смеет коснуться. Нет, это был иной взгляд: простой, ласковый человеческий взгляд.

Иногда Габриель вспоминала курс философии, который посещала на лингвистическом факультете в университете. Гегель, кажется, утверждал, что мы думаем словами; только облаченная в словесную форму, мысль обретает настоящий смысл и истинное значение. Но слова часто оставались пустым звуком в устах мужчин, которые встречались ей на жизненном пути. Они все говорили примерно одно и то же, тот же треп ни о чем, пустые разглагольствования, ничего не значащая болтовня. Тогда Габриель стала больше доверять не словам, а языку тела, выражению лица, взглядам, жестам…

А этот Арчибальд почему-то внушал ей доверие. Он не играл и не притворялся, но от него исходила уверенность, нечто странное, но знакомое и успокаивающее.

Навигатор показал, что Мартен прибыл на место. Перед ним расстилалась водная гладь природного парка, где работала Габриель. Он поставил машину под соснами, но не торопился выходить. Сомнения не давали ему покоя. Он перерыл все досье ФБР на Арчибальда, но не нашел ни единого подтверждения, что тот поддерживал отношения с дочерью. Но можно ли верить этим документам? Мартен и сам когда-то задавал девушке этот вопрос, но она ответила, что никогда не знала своих родителей. Почему же сейчас он колеблется?

Потому что Габриель – девушка непростая, загадочная, таинственная. Живет в Сан-Франциско. Арчибальд не стал бы медлить, чтобы приехать в город и овладеть бриллиантом. Если только он уже не приехал…

Мартен нажал кнопку на панельной доске, и два алюминиевых экрана поднялись с двух сторон от салона и сомкнулись, так за пару секунд кабриолет превратился в купе с элегантными ломаными формами. Он вышел и стал закрывать машину. Кинув взгляд на свое отражение в стекле, не сразу узнал себя. Надо сказать, что «Ллойд бразерс» хорошо знали свое дело: в своем номере в гостинице, куда он заехал из аэропорта, Мартен нашел три костюма от Смальго, идеально пошитых, элегантных, точно по его размеру. Он был еще более удивлен, когда на пороге нарисовался парикмахер и мигом превратил заросшего бородой, лохматого полицейского в героя телесериалов Джерри Бракгеймера[5]. Мартен не очень уютно чувствовал себя в новом образе, ему казалось, будто он влез в чужую кожу. Этот презентабельный и лощеный молодой человек, отраженный в стекле автомобиля, был, кстати, ему не менее чужд, чем тот неврастеник в поношенных кроссовках, бредущий по мокрым парижским мостовым. Так с каких пор, интересно, он перестал быть самим собой?

С тех самых пор, как она…

Мартен тяжело вздохнул и направился к «замку». Как же здесь было спокойно и светло! Место напомнило ему деревушку Прованс из его детства. Не хватало лишь трескотни кузнечиков для довершения картины. Он сделал пару шагов в сторону маленькой круглой хижины на берегу, что-то вроде небольшого кафе.