Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя Страница 29

Доковыляли до его этажа, с порога протянул ему кольцо, а он мне… нет, ну сучара конкретная! Это же материно кольцо, оно золотое, а он! Чего ему, жалко?! Я отдал бы через месяц, если бы он не быканул. И как-то оно само так вышло. Будто отвертку в руку кто сунул. Сучара он, базара нет, но вроде не хотел же. Мягко так вошло, как «баян» второй раз входит. Пиздец по ходу, десять дозняков того не стоили. Ваще Москва стала лютая, что пиздец. Валить по ходу. Мать права. Переламываться, лечиться и вообще сюда больше ни ногой. Вот только сейчас… Вены ушли напрочь, в ногу хер попадешь в этой темноте, хоть бы они лампочки ставили! Зато без лампочек менты не видят… уффф… нет, реально, валить из Москвы, а потом дрянь эту не видеть… никогда… и всех убивать, кто ее продает или там говорит. А чего у него в чемодане-то, интересно? Сейчас попустит, посмотрю… попустит сейчас, да… попууууустииит… попус… не втыкать ща главное… не вты… щас попуст…

СОСЕДИ

Улица Фестивальная. Семь часов утра

— Сколько еще этажей? — спрашиваю.

— Три, — бухтит Кирилл. В сотый раз мысленно называю себя малодушным бараном за то, что так и не собрался с силами бросить курить к чертовой матери. Два. Впереди пыхтит пристегнутый ко мне наручником сутер. Стараюсь не концентрироваться на учащающемся пульсе, представляю, как поднимусь на этаж, достану из постели этого пушера, и… на этот раз надо постараться без долгой преамбулы. Осталось пролет пройти. Сразу силовая отработка. Потом возьму кейс, спокойно спущусь по лестнице (вниз всегда легче) и сегодня буду курить строго по одной сигарете в час. То есть следующая в 9 утра.

На том самом этаже нездоровое движение. Трое ментов, собака, две испуганно жмущихся друг к другу старушки, врачи. На полу нечто, укрытое замызганным одеялом.

— Вы в какую квартиру? — Тень мента угрожающе отделяется от стены.

— В двести седьмую, майор. Все нормально, соседи!

— Какие еще соседи? Проживаете тут? — Его напарник заходит мне за спину, Кирилл начинает нервно оглядываться.

— Соседи у вас одни, — ощупываю внутренний карман в поисках ксивы, и чуть не достаю вместо нее зайчика. Где же эта чертова книжица? Господи, дай мне силы и вид на жительство в Соединенном Королевстве. Наконец нащупываю. — ФСБ России. Отойдем?

— Майор Кудрявцев. — Мент отдает честь и пропускает меня в квартиру. — Этот с вами?

— Ага, — киваю, поднимаю руку, к которой пристегнут наручник, заставляя Кирилла вскинуть свою, так, что мы становимся похожими на «Рабочего и Колхозницу. Gay Edition». — Участник федеральной программы по защите свидетелей.

— Ясно, — кивает майор.

— Что здесь произошло?

— Барыгу убили, товарищ полковник. Сегодня под утро. Заточкой или отверткой, непонятно.

— Так, — достаю сигарету. «В девять утра следующая», — робко подсказывает кто-то внутри. — Подозреваемые? Особые обстоятельства?

— Да судя по всему, торчок убил. Там бабка стоит, она пошла с утра мусор выносить, а на площадке парень лежит. Она в «скорую», парня забрали с передозом. По-моему, жмуром уже. А потом та, вторая бабка, вот этого нашла. — Майор снимает фуражку. — Как же они надоели, товарищ полковник, вы бы знали! Скорее бы они друг друга покрошили, в фарш, нам бы легче работалось.

— Сева… — Кирилл пытается то ли всхлипнуть, то ли чихнуть. Делаю движение, чтобы пережать ему наручником лучезапястный. — Ясно, — глубоко затягиваюсь. — По нашей информации, к убитому должна поступить крупная партия героина. Квартиру обыскивали?

— Никак нет. Только место преступления описывать начали. — Майор достает из кармана платок, протирает залысины на голове. — Приступать? Или ваших дождемся?

— Сева… — снова всхлипывает Кирилл.

— Знакомый ваш? — участливо интересуется майор.

— Они были… — выдерживаю долгую паузу, — друзьями, так сказать… — Кирилл пытается встрепенуться, и мне приходится завернуть ему руку почти за спину, заставляя корчиться от боли так, что он ойкает.

— Да уж, — понимающе мычит майор и брезгливо отворачивается.

— И чумодан, чумодан тама валялся, рядом с ним, — слышится из-за приоткрытой двери голос бабки.

— Какой чемодан? — спрашивает младший мент.

— Алюминеный, — шамкает бабка.

— Погоди, майор, — вылезаю обратно в парадное, утаскивая за собой Кирилла, как собаку на поводке.

— А куда потом чемодан делся, бабуль? — стараюсь быть как можно более ласковым. — Куда чемоданчик-то делся?

— А хер яво знает, — бабка хлопает себя ладонями по ляжкам, — «скорыя» уехали, труп яво забрали, может, и…

— Понятно, — достаю из кармана ключик, отстегиваю Кирилла.

— Э… — Кирилл непонимающе таращится на меня.

— Свободен, — шепчу ему на ухо, — испарись отсюда! Понадобишься, я сам тебя найду.

— И куда мне… теперь? — в ответ шепчет он.

— Куда хочешь.

— Можно, я домой поеду?

— Тебе все можно, ты живешь в свободной стране.

Кирилл кивает, делает пару робких шагов в сторону и кубарем скатывается по лестнице вниз. Возвращаюсь в квартиру:

— Майор, номер «скорой», которая первый труп забирала, есть?

— Сейчас установим! — Майор лезет в карман за мобильным.

— Устанавливай скорее, — достаю сигарету.

— А что в чемодане-то было? Героин? Или бабки? — спрашивает майор, одновременно тыцкая по клавишам.

— Хуже, майор, — делаю глубокую затяжку, — полкило плутония. Ты даже не представляешь, кого тут убили. Международного нарко-террориста, члена кавказского отделения «Аль-Каиды».

— Нихуя себе! — майор застывает с трубкой, не донесенной до уха. — Извините, товарищ полковник.

— Ты знаешь, что такое полкило плутония? Этого хватило бы взорвать Москву, а развалины заразить радиацией лет на сто. Взорвать и заразить, — выпускаю струю дыма ему в лицо. — Представляешь? Весь твой ебучий город, майор. Взорвать и заразить.

— А может… может, так оно и лучше было бы? — после долгой паузы отвечает он.

А может, в самом деле так оно и лучше было бы. Я сосредоточенно курю в машине, ожидая, когда светофор загорится зеленым. На обочине два гопника тащат в видавшую, кажется, еще Горбачева «девяносто девятую» девчонку лет двадцати. Девчонка верещит и сопротивляется (или делает вид, что сопротивляется). Мимо идут погруженные в свои дела москвичи. На встречной полосе, так же ожидая светофора, стоит «скорая помощь», чуть за ней — милицейская машина. На происходящее никто не реагирует.

Если гопники сейчас случайно убьют девчонку, прохожие начнут фотографировать труп на мобильные. Потом пойдут дальше. И мне бы вылезти из машины и вмешаться, или даже не вылезать, а просто высунуть в окно ствол. Но я точно знаю, что гопники побегут в одну сторону, девчонка… скорее всего, в ту же, менты меня заломают, а врачи из «скорой» выступят свидетелями того, как я хотел ее изнасиловать, угрожая пистолетом.

Или девчонка окажется женой одного из них, или сестрой. Она от кого-то из них родит, а потом, когда ребенок вырастет таким же гопником, расскажет ему по пьянке, что однажды «его папка тащил мамку на свидание, а какой-то олень подумал, что папка мамку хочет изнасиловать, и стал заступаться.

Оленя сдали ментам, а сами посмеялись». Как-то так она и скажет.

А может, ее в самом деле хотят изнасиловать. Я этого никогда не узнаю и никогда больше не увижу ни ее, ни гопников. Я не буду им мешать. Я выброшу сигарету в окно и все забуду. Не потому, что боюсь, и даже не потому, что когда этот город насиловал меня, все стояли и смотрели в другую сторону. Просто с каждым разом обостренное некогда чувство вселенской несправедливости вспыхивает все слабее и слабее. Теперь от него даже сигареты не прикурить. И как бы оправдательно это ни звучало, виной тому не я, а ты, любимый город-герой.

Из-за тебя я двигаюсь от пепелища к пепелищу, оставляя после себя сожженные дотла деревни собственных эмоций. Я искренне стараюсь не помнить имен, мест, дат и событий. Я боюсь зацепиться за корягу чужой истории, чтобы, выпутываясь из нее, корень за корнем, ветка за веткой, не осознать однажды, что сросся с этой корягой.

Мне все время снится один и тот же странный сон. Большие фотографии, как в школе. На них лишь в одном обведенном кружочке — мое лицо. Все остальные рамки — пусты. Мне все время снится этот сон. Или я придумал, что он мне снится?

ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ

Район метро «Сокол». Восемь часов утра

— В анамнезе миллион долларов. — Фельдман щелкнул крышкой кейса и поежился. Видно, так ему было страшно от суммы, которую он озвучил.

— Трофиму ска… — начал было Котомин и тут же осекся. — Трофим чемодан видел?

— Не уверен! — Фельдман засунул кейс под носилки и отвернулся к окну. — А ты?

«Не уверен он. Вот сволочь! — озлобленно хмыкнул про себя Котомин, — ох уж эта мне манера уклончивых еврейских полуответов. „Не уверен. Не думаю. Боюсь, не получится“. Ты, сука, или боишься, или точно не получится. Чего наводить тень на плетень? Или в вас сидит вечный страх концлагерей и погромов? Скажешь „да“ — витрину разобьют, скажешь „нет“ — в газовую камеру отправят. Так вас именно за эту ебучую неопределенность и громили и травили, неужели за столько веков не понятно?»