Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 29

Утром командир, скомандовав в абсолютной тишине, оглашаемой воплями Кошака, подъем флага, принял спасительное для всех, включая ополоумевшего Машку, решение. СКР и мы, снова сыграв тревогу и разбежавшись по постам, отшвартовались от стенки и друг от друга, чуть растолкали борта аварийными брусьями и, помолясь, пустили меж бортов надувную лодку с боцманом Гаврилычем и куском колбасы. Гаврилыч, действительно рискуя быть раздавленным в блин, до заветного отверстия все ж добрался, пару раз кыскыснул и колбасу в направлении криков протянул. В ответ крики прекратились и из газовыхлопа, влет сожрав колбасу, в облаке копоти вылетело нечто и в своего спасителя радостно впилось. Подняли на борт Кошака, который Гаврилыча из лап ну никак не выпускал, отмыли в умывальнике пеной для бритья, накормили и с богом пустили погулять.

И исчез кот, не стало его, будто и не было, решил, видно, покончить с жизнью кораблядской такой и списаться на берег. А жаль.

Это Александр.

Вот вам история.

Называется она «Первый переезд на практику в Севастополь».

Шло долгое распределение полезного места в двух плацкартных вагонах для предстоящего переезда на практику первого курса Каспийского училища.

Для этого командир роты с позывным «Зяблик» (он же в миру капитан-лейтенант Савенко) долго и мучительно рисовал план-схему вагона с целью найти максимум полезной площади для вмещения 138 курсантов в один вагон (пассажировместимостью 58 спальных мест).

– Эврика! – вскрикнул он. – Есть же третьи верхние полки («Но даже и с таким их количеством двенадцать человек должны будут сами искать место, как бы и где им устроиться на ночь!» – сказал ему внутренний голос.)

– Ну ничего, – сказал командир своему внутреннему голосу, – все утрясется, когда поезд тронется.

На том он и решил, дабы не обременять себя более мыслями.

На перрон начали подавать поезд.

Волосы у командира зашевелились при виде предстающих его взору вагонов.

Остановившиеся вагоны представляли собой зрелище боя железнодорожников с «Мессершмитами» во время Второй мировой войны.

По левому борту вагона окон, имевших стекла, было только четыре, краска вся ободранная, местами закопченная. Лесенка для подъема в вагон была помята, будто бы она побывала под траками танка. Часть вентиляционных грибков на крыше вагона отсутствовала, другая часть была дико искорежена, видимо, вследствие рикошета неразорвавшихся бомб…

В пустом проеме одного из окон, не имевшего стекла, одиноко развевалась ткань грязно-коричневого цвета, в прошлом напоминавшая собой занавеску. Весь колорит увиденной картины завершала широкая змеевидная полоса, процарапанная по всей длине вагона.

Пять секунд замешательства – лицо мучительно вырабатывало решение.

Есть, есть оно, решение: Зяблик выслал группу ревизоров-курсантов для фактического описания состояния вагона.

Было описано все, как внешнее, так и особенно внутренне состояние: разбитые, треснутые окна, количество болтов, шурупов, медных шильдиков, и так далее, и так далее, дабы бригадир поезда не предъявил потом нанесенный материальный ущерб.

Труды описания толстой пачкой мелко исписанных листов легли в дрожащие от волнения руки командира.

М-да! А воды в вагоне на предстоящий переезд в г. Симферополь нет и не будет – этот приговор мы тут же прочитали на лице у кэпа.

Первое утро после первой ночи – показались Минеральные Воды.

Курсанты в предвкушении долгожданной остановки и всевозможных вытекающих отсюда последствий тихо перешептывались, куря прямо в вагоне, благо ветер гулял в зияющих проемах межоконного пространства.

И вот он, долгожданный перрон.

– Бабуля, почем у Родины сегодня ведро яблок? – спросил один из курсантов, свесившись в окно.

Бабуля, торопливо крестясь, закрыв подолом цветастой юбки ведро, спросила:

– Сынок, откеля везут и куда, и охрана-то где?

– Охрана? А там! – сказали бабуле и кивнули куда-то вперед поезда.

Роба у нас была черная, только вчера сменили на новую взамен синей. Боевой номер на левом кармане груди еще не был пришит, а отдельные личности уже обрили голову под бритву и, успев отполировать молодой череп об курсантскую подушку еще в стенах родного училища, теперь с суточной щетиной и закопченным лицом от гари тепловоза выглядывали из проемов окон. Ну чем не зэки?

– Из Баку везут нас, бабуля, из Баку. В Севастополь направляемся. Прямо туда. Севастополь – гордость русских моряков! Не слышали про такое?

– И много вас тут, соколиков?

– Да почитай, два отряда будет, бабуля! – ответил курсант.

– Вот! Опять наступают старые времена, недаром мне седня сон прыснился! – запричитала бабуля.

С эти словами она, схватив ведро обеими руками, бросилась к гуще торговок, не переставая глаголить:

– Вернулось времечко-то, вернулось, родимое!..

После чего, дико озираясь, бабушки, тетушки и все, кто торговал, спешно начали хватать свой товар и с молниеносной быстротой покидать перрон.

Тем временем из главных дверей вокзала появилась небольшая группа милиционеров и где-то рядом дико завыла милицейская сирена.

Здравствуйте, Александр.

Меня зовут Женя, мне 18, и я никогда не служила в армии. И не буду. Но я хочу вам кое-что рассказать.

Мой отец – капитан-лейтенант в запасе. Служили мы в городе Таллине (я говорю «мы», так как тяготы и лишения, о которых вы пишете, переносят не только военнослужащие, но и их семьи, и дети в том числе). Потом отец уволился, и мы вернулись на историческую родину, Белгородскую область. Здесь стоит отметить, что мои родители родились и выросли в военной части ***, недалеко от города (гордо сказано) Грайворон.

В простонародье часть называли Городком (Помните песенку про улицу в три дома?

Мне всегда казалось, что это про нас). И хотя переехали в цивилизацию мы четыре года назад, с Городком у меня связанно все плохое и хорошее, все яркое.

Хочу вам немножко рассказать о детях военных. Почему? Вы почему-то мало об этом пишете. Вот, например, мое первое воспоминание о военных кораблях. Новый, 1993 год, корабль – не помню какого проекта, и мой отец дежурит на нем в эту дивную праздничную ночь. (Он был старпомом на самом молодом экипаже, поэтому и дежурил.) С тех пор военный корабль для меня стал чем-то вроде дополнения к Деду Морозу (пьяный матрос с марлевой бородой). Уже переехав в Городок (его еще почему-то называют Почтовым), я начала наблюдать за военными, теперь уже сухопутными. А так как ребенка на работу не брали, я имела счастье лицезреть их большей частью во время всякого рода сборищ и пьянок. Весело было.

Например, есть у нас гаражи. Это такая территория, полностью застроенная сарайчиками для машин, довольно большая. И был у одного офицера день рождения. И пригласил он полгородка, и пришли они к нему в гараж частично с детьми (а куда их еще девать?), частично с собаками (для прикрытия), и поголовно с вилкой, железной тарелкой и железной кружкой. Картина маслом: человек в форме, местами красный, в остальных местах зеленый ходит с трехлитровой банкой самогона и спрашивает:

– Господа офицеры, кому подлить?

Потом пошел дождь. И господа офицеры, дабы не загубить своего государственного здоровья, решили спрятаться в гараж, для чего выталкивают оттуда машину. Происходило это так: трое толкают слева, трое – справа, а один – организатор и активист – сзади. Каково же было мое детское удивление, когда организатор и активист, исполнив лихой пируэт, ухнулся в открытый люк подвала, замаскированного машиной. Он сломал себе ногу.

Но я немного не о том. Хочется вам сказать (надеюсь, вам будет приятно), что мы, дети военных, не такие. Совсем другие. Мы, например, гимн пели в школе перед уроками. Это, правда, министр обороны приказал, но для нас над ним только Бог. Приказал – поем. Или стена, кирпичная такая стена вокруг части. Сколько раз мы ее форсировали! Сколько вещей было порвано о колючую проволоку! А гордость! Какая гордость нас разбирала, когда на 9 Мая все военное население части маршировало. Для нас 9 Мая очень серьезный праздник!

Но особое умиление я испытала, переехав в Белгород. Таких наивных в военном плане людей я видела впервые. Есть, например, у нас сирена, противно воющая, которая должна нас в случае чего оповестить и мобилизовать. А пока все тихо и мирно, ее по понедельникам, ровно в 14.30 врубают, чтоб не сгнила окончательно. Когда мои новые «гражданские» знакомые об этом узнали, то предположили буквально следующее:

– Вы, наверное, когда она выть начинает, по подвалам прячетесь?

Наивные! Часы мы сверяем, часы.

И еще много-много таких мелочей. Я вот как-то приехала друзей навестить, еще до дома не дошла, а мне сообщают:

– Ставицкая, у тебя балкон обвалился!

Но, конечно, балкон обвалился не у меня, а у соседей, я потом долго по крупицам эту историю восстанавливала, рассказ даже написала, люди смеялись, но мало кто поверил.