Айрис Мердок - Дитя слова Страница 3

— Как Кристофер? — спросила Лора. Она всегда по-матерински интересовалась моей молодежью.

— Более или менее по-прежнему. Безобиден. Колоритен. Никчемен.

— Вы уже назначили Кристоферу день? — Речь шла о том, чтобы я отвел для его встреч с друзьями определенный день.

— Человеку, не достигшему тридцати лет, не разрешается иметь приемные дни.

— Это что же — такое правило? По-моему, вы его только что изобрели.

— Хилари живет по правилам, — сказал Фредди. — У него для всего свое место.

— И свое место для всякого! — сказала Лора.

— Умение разложить по полочкам — основа существования холостяка, — сказал я.

— Ему правится жить в мире других людей и не иметь своего собственного.

— Хилари к каждому поворачивается своей стороной.

— Как вы думаете, кто сядет на место Темплер-Спенса? — спросил Клиффорд Ларр.

И они ринулись в обсуждение служебных сплетен. Лора исчезла на кухне. Она была хорошей кулинаркой, если любить такого рода еду. Я обозревал гостиную и поражался обилию дорогих безделушек и отсутствию пыли. Фредди и мой коллега но службе перешли теперь к экономике.

— Если полистать «Сибиллу»,[5] какое там изображение инфляции! — заметил Клиффорд Ларр.

Я не обижался, когда меня исключали из серьезного разговора. Невежество способствует скромности. И меня вполне устраивала отводимая мне роль развлекать дам. Женщины редко бывают напыщенными. А я не обладал способностью изображать из себя мужчину-законодателя. Фредди же Импайетт выполнял эту роль с трогательной неосознанностью. Фредди был невысокий, плотный, лысеющий, внушительный мужчина в жилете и с легкой сединой, — этакий самодовольный добряк с крупным честным лицом и приятной лошадиной улыбкой. Он не произносил буквы «р». Клиффорд Ларр был высокий, тонкий, чуть щеголеватый, непростой, нервный, ироничный человек, вооруженный сознанием своего превосходства и не терпевший дураков, — один из тех колких, нелюбезных, замкнутых эгоцентриков, которых полным-полно среди нашего чиновничества.

— A table, a table![6]

Продолжая свой разговор о фунте стерлингов, оба мужчины в ответ на призыв Лоры отправились следом за мной вниз.

— Представляете, Хилари, снова будем есть французскую мерзость!

— Я придерживаюсь точки зрения Виттгенштейна,[7] который сказал, что ему безразлично, что есть, лишь бы всегда одно и то же.

— Хилари живет на вареных бобах, за исключением тех случаев, когда ест у нас. Что вы ели сегодня на обед, Хилари?

— Вареные бобы, конечно.

— Немного белого вина, Хилари.

— Самую каплюшечку.

— Эти юноши там у вас все еще курят марихуану?

— Я понятия не имею, что они делают.

— Опять — каждому свой ящичек!

— Непременно надо будет зайти их навестить, — сказала Лора. — Я пишу сейчас новую статью. И мне кажется, я могла бы им чем-то помочь. Ну хватит, Хилари, нечего ухмыляться!

Последним увлечением Лоры было посещение лекций по социологии и интеллектуальная журналистика: она писала статьи о «молодых» для женской странички.

— Молодые — они такие бескорыстные и храбрые по сравнению с нами.

— Угу.

— Я это серьезно, Хилари. Они действительно храбрые. Они принимают такие серьезные решения, и их нисколько не волнуют деньги или общественное положение, и они не боятся жить в настоящем. Они ставят свою жизнь на карту во имя идеи, ради приобретения опыта.

— Крайне глупо с их стороны.

— Я уверена, что в юности вы были ужасно благоразумны и прилежны, Хилари.

— Я думал только об экзаменах.

— Вот видите. Когда вы мне расскажете о своем детстве, Хилари?

— Никогда.

— Хилари патологически скрытен.

— На мой взгляд, нельзя было давать фунту плавающий курс, — сказал Клиффорд Ларр.

— При нынешнем кризисе мы решили остаться дома на Рождество.

— Вы знаете столько языков, Хилари, а никуда не ездите.

— По-моему, Хилари никогда не выезжает за пределы Лондона.

— По-моему, он никогда не выезжает за периметр королевских парков.

— Вы по-прежнему бегаете каждое утро вокруг Гайд-парка, Хилари?

— Как вы смотрите на фунт, Хилари?

— Я считаю, что он должен разнести в прах все другие валюты.

— Хилари обожает конкуренцию и в то же время такой шовинист.

— Я просто люблю мою страну.

— Это так старомодно.

— Если вы запоете «Страна надежды и славы», Фредди запоет «Широка страна моя родная».

— В свое время патриотизму учили в школе, — изрек Клиффорд Ларр.

— В моей школе патриотизм считали неприличным, — сказал Фредди.

— В Итоне полно большевиков, — заметила Лора.

— Правительство поставит барьер росту цен, — сказал Клиффорд Ларр.

— Надоело мне слушать разглагольствования пролетариев о цене на мясо, — заметил Фредди.

— Ели бы себе икру.

— Хилари, как всегда, не о том.

— Но им ведь не обязательно есть все время бифштексы, — мы же не едим.

— Могли бы жить на вареных бобах — Хилари вот живет же.

— Или на сардинах. Или на буром рисе. Гораздо здоровее.

— Ну, хватит. Мне положительно не нравится словарь Фредди.

— Хилари такой воинственный петух.

— Кстати, о пролетариях, Хилари: я просил бы вас сказать Артуру Фишу, чтобы он не разрешал этим пьяницам приходить к нему на службу.

— Это не пьяницы, это наркоманы.

— Но вы согласны со мной, Хилари?

— Согласен.

— Я считаю — это недопустимо.

— Хилари, а Фредди говорил вам, какую пантомиму мы будем ставить?

— Нет. Я еще ничего ему не говорил. Это будет «Питер Пэн».[8]

— Не может быть!

— Вам не правится «Питер Пэн», Хилари?

— Это моя любимая пьеса.

— Хилари считает, что Фредди испоганит ее.

— Можно не спрашивать, кто будет играть Хука и мистера Дарлинга.

— Режиссер всегда забирает себе главную роль.

— Фредди — актер manqué.[9]

— Чрезвычайно двусмысленное произведение, — заметил Клиффорд Ларр. — Вы склоняетесь к фрейдистской интерпретации?

— Нет, скорее — к марксистской.

— Гм.

— Не надо быть таким негативистом, Хилари.

— А почему бы не интерпретировать ее в христианском духе: Питер — это младенец Христос?

— Хилари говорит, почему бы не интерпретировать пьесу в христианском духе?!

— Реджи Фарботтом будет играть Сми.

— Бр-р-р.

— Хилари завидует.

— Мне пора, — сказал Клиффорд Ларр. Он всегда уходил рано. Мы гурьбой двинулись наверх.

После того, как он ушел, мы сели в гостиной пить кофе и, естественно, принялись обсуждать его.

— Такой несчастный человек, — сказала Лора. — Мне так его жаль.

— Я ничего о нем не знаю, — сказал я, — и не знаю, почему вы считаете его несчастным. Вы оба вечно считаете людей несчастными, чтобы можно было их пожалеть. Я подозреваю, вы считаете его несчастным только потому, что он не женат. Вы, наверное, и меня считаете несчастным. Как только я уйду, вы скажете: «Бедный Хилари, мне так жаль его: он такой несчастный».

— Не надо, Хилари, нас кусать, — сказал Фредди. — Еще виски?

— Капелюшечку.

— Что-что?

— Капелюшечку.

— Ну, а я все-таки считаю, что он несчастный, — заметила Лора, наливая мне виски. — Он ведь интересный мужчина, но держится так сухо и церемонно и говорит только о фунте стерлингов. Ни о чем личном, никогда. Я думаю, у него есть тайное горе, которое он скрывает.

— Женщины всегда считают, что у мужчин есть тайное горе. Это помогает отбивать их у других женщин.

— А мужчины вроде вас, Хилари, считают, что женщины всегда оговаривают других женщин.

— Правильно, дорогая, не давай ему спуску.

— А потом он носит крест на шее.

— Клиффорд? В самом деле?

— Во всяком случае, что-то на цепочке, я думаю, крест — я видела летом, когда он ходил в нейлоновой рубашке.

— Ты ведь не рассердилась на меня, Лора, правда, не рассердилась?

— Конечно, нет, глупенький! Хилари разважничался, но поставить его на место ничего не стоит.

— Неужели Клиффорд верующий — быть не может!

— Не знаю, — сказал Фредди, — он такой замкнутый, так наглухо застегнут на все пуговицы — я думаю, настоящих друзей у него вообще нет. Так что он вполне может быть католиком. Я, конечно, не осмелюсь его спросить.

— Лора считает, что ему нужна женщина.

— Хилари опять начинает задираться!

— Я хочу играть Сми.

— Просто Хилари хочет сделать бяку Реджи.

— Вы это серьезно, Хилари? Если вы захотите, из вас вполне может выйти пират…

— Я это, конечно, несерьезно. Вы же знаете, как я отношусь к пантомимам, которые мы ставим.

— Хилари против живых картин.